Николай Карамзин писал, что “добрая слава Иоаннова пережила его худую славу в народной памяти: стенания умолкли, жертвы истлели и старые предания затмились новейшими; но имя Иоанново блистало на судебнике и напоминало приобретения трех царств монгольских; доказательства дел ужасных лежали в книгохранилищах, а народ в течении веков видел Казань, Астрахань, Сибирь как живые монументы царя-завоевателя; чтил в нем знаменитого виновника нашей государственной силы, нашего гражданского образования; отвергнул или забыл название мучителя, данное ему современниками, и по темным слухам о жестокости Иоанновой доныне именует его только Грозным… — более в похвалу, нежели в укоризну.
Схожая метаморфоза происходит со Сталиным — из исторического факта он превращается в исторический миф. Вспоминают не жертвы гигантских чисток 30-х годов, но индустриальные победы того времени; не горькие поражения первых месяцев войны, но победные фанфары ее конца; с умилением вспоминают железную дисциплину и образцовый порядок, которые диктатор насадил в стране и которых ей так сейчас не хватает. С национальной спесью вспоминают величие сталинской империи — по сравнению с ее нынешним упадком.
И чем больше признаков упадка обнаруживает последняя на земле империя — от брожения на ее окраинах до военно-технического отставания от Запада, от демографической деградации русских (особенно в связи с эпидемическим размахом алкоголизма) до ставшего уже перманентным экономического кризиса, — тем чаще имперский народ обращает свой ностальгический взор ко времени могущества и расцвета, тем выше ставки, которые делаются в стране на сталинизм.
Сталинизм рассматривается правителями и управляемыми в России в качестве, пусть горького, но необходимого, эффективного и быстродействующего лекарства — от хозяйственного развала, от лени плебса и коррупции бюрократов, от растущей детской смертности, от поляков, от китайцев, от евреев, от Америки, от самих себя…
Вот почему рецидив сталинизма, если таковой случится, никак нельзя считать актом волюнтаризма и произвола новой плеяды кремлевских вождей. Совсем напротив, этот процесс совершается во многом под давлением снизу, где подпольная слава Сталина — после того, как он официально был подвергнут Хрущевым остракизму — росла, как грибы после дождя. У щоферов такси вошло в моду вывешивать его портреты на ветровые стекла; в поездах дальнего следования продавали самодельные календарики, оформленные под житие святого с картинкой из жизни Сталина на каждой странице; националистически настроенные писатели делали его героем своих произведений, отставные маршалы умиленно описывали его в своих мемуарах, а один поэт опубликовал даже стихотворение с призывом возвести в центре Москвы Пантеон славы и перенести туда останки опального вождя.
Глава девятая
КРЕМЛЬ, ИМПЕРИЯ И НАРОД, ИЛИ ПАРАДОКС НАРОДОВЛАСТИЯ
Все говорят: Кремль, Кремль. Ото всех я слышал про него, а сам ни разу не видел. Сколько раз уже (тысячу раз), напившись или с похмелюги, проходил по Москве с севера на юг, с запада на восток, из конца в конец, насквозь и как попало — и ни разу не видел Кремля.
Венедикт Ерофеев. “Москва-Петушки"
Не знаю только, характер ли русского народа создал таких властителей, или же такие властители выработали характер народа…
Астольф Маркиз де Кюстин. “Россия в 1839 году"
Едва только московский поезд успел отъехать от железнодорожного вокзала города Горький, как в одном из купе разразился скандал. Один из пассажиров кричал на пожилую седовласую женщину:
— Я вас узнал! Вы — жена Сахарова. Я не желаю ехать с вами в одном вагоне и вообще дышать одним воздухом!
Вскоре к нему присоединилось еще несколько возмущенных пассажиров.
— Признавайтесь: вы действительно жена Сахарова? — сурово спросил один из них.
И когда женщина кивнула головой, он закричал:
— Тогда убирайтесь вон из поезда!
Тем временем поезд, набрав скорость, мчался к столице Советского Союза.
Испуганная Елена Георгиевна Боннер, жена лауреата Нобелевской премии мира академика Сахарова, выбежала из купе и заперлась в туалете, чтобы собраться с мыслями и решить, что же ей теперь делать. Когда она возвращалась обратно, около ее купе собралась чуть ли не толпа пассажиров, один из них кричал:
— Остановите поезд немедленно! Она что-то там выбросила в туалете, она — агент ЦРУ, надо осмотреть путь и найти, что она там выбросила!
Тут, наконец, появился проводник и, выразив полное согласие с гражданским негодованием пассажиров, встал тем не менее на стражу закона:
— Все-таки она (указал он в сторону Елены Боннер) тоже пассажирка, у нее есть билет, и высадить ее из поезда мы не имеем права.
Разъяренные пассажиры, однако, с этим “правовым аргументом“ не согласились, и проводнику ничего не оставалось, как увести жену Сахарова в служебное купе. Однако на этом дело не кончилось. Весть о присутствии Елены Боннер разнеслась по всему поезду, и до поздней ночи, вместо того чтобы лечь спать, в служебное купе заглядывали пассажиры из других вагонов и выкрикивали через дверную щель бранные слова и оскорбления.
Этот “путевой" эпизод, почти в жанре "Леди исчезает" Хичкока или “Восточного экспресса" Агаты Кристи, можно было бы счесть провокацией КГБ, если бы не многочисленность его негодующих участников и не периодическая его повторяемость, хотя и в других “местах действия" — на улицах, в очередях, в кинотеатрах.
“Рядовые" советские граждане устраивают Сахаровым скандалы, оскорбляют, грозят убить. Сахаровы стараются меньше выходить из дома, они боятся зайти даже в соседнюю булочную, где ему однажды крикнули: “Пора убить твою жидовку-жену!"
В городе Горьком Елена Георгиевна Боннер, пользуясь своими медицинскими познаниями (во время войны она была медсестрой на фронте), помогла снять у соседского ребенка тяжелый приступ аллергии. Однако вместо благодарности отец ребенка явился однажды к Сахаровым и стал кричать: “Пусть он лучше сгниет от своих болячек, чем я хоть раз еще позволю вам прикоснуться к нему своими грязными руками!"
Один из самых прославленных за границей русских людей живет в своем отечестве, как отщепенец и изгой. Причем, Кремль и низы в своем остракизме едины. Пожалуй, низы даже более безответственны и нетерпимы — будь на то их воля — академик Сахаров был бы сейчас не в ссылке, а в тюрьме. И это — в лучшем случае.
Рассказанные нами эпизоды относятся к самому последнему времени, когда возглавляемое академиком Сахаровым диссидентское движение прекратило свое политическое существование. Причем его собственная судьба не сравнима с судьбой его соратников, многие из которых сосланы в Сибирь, сидят за решеткой, а некоторые даже убиты (Гелий Снегирев, Олесь Тихий, Константин Богатырев, Владимир Ивасюк, Алла Горская и другие).
Однако было время — 70-е годы — когда диссиденты и самим себе и многим западным политикам (тому же,
