– Пистолет служебный?
– Нет. Служебных пистолетов у нас на постоянном ношении не было… У меня инстинкт сработал: раз он попытался завладеть оружием, я его тут же на месте убил. А второй, как получалось, был свидетелем. Его я тоже убил.
– А ваш напарник как вел себя? Или ему было все равно?
– Я бы так не сказал. Потому что когда мы обратно в машине ехали, у него руки тряслись, он светофоры не замечал. То есть он, наверное, представлял себе все это несколько по-другому…
– А тут подельник взял да убил?
– Это называется эксцесс исполнителя.
– Как вас нашли, арестовали?
– Подельник разболтал, поделился кое с кем… просто оперативная информация дошла, приехали домой и взяли.
– В самом начале нашего разговора вы сказали: «Я расскажу вам все, как было, с моей точки зрения». А есть другая версия происшедшего?
– Понимаете, я ведь оправдываю себя… хотел оправдать! Вот этой адреналиновой зависимостью. Не хочу оправдывать своей тупостью, а какое-то более-менее цивилизованное объяснение нашел…
– Все-таки интересно, на что же были потрачены деньги, взятые из ларька?
– Купил музыкальный центр, золото…
– Жена не удивилась, откуда такие деньги?
– Не жена, а подруга…
– Она спрашивала?
– Спрашивала.
– Что отвечал ей?
– В духе времени отвечал. У нас шла активная приватизация нефтяной отрасли. Нефтеоборудование перепродавалось. Кто-то где-то купил по дешевке, потом перепродал подороже. Вот так я объяснил своей подруге, что я занимаюсь перепродажей нефтяного оборудования. Ну а преступление… ну что преступление? Грубо говоря, я оказался торпедой у более взрослого, более продуманного человека. Когда его арестовали, он все отрицал, вообще какую-либо причастность. А я сразу был в сознанке, надеялся, хоть что-то выиграю от этого. А потом, когда мне дали восемнадцать с половиной лет… Значит, решили, чтобы я уже никогда отсюда не вышел. Ни-ког-да! Своей подруге я сразу сказал, чтобы меня забыла. Она пыталась писать мне письма, но я не отвечал на них. Сохранил отношения только с родителями, там все нормально… Ну то есть как нормально? Отношения нормальные. Мама никогда свое чадо не бросит, какое бы оно ни было. Ну вот, полгода меня держали в ИВС, в нашем городе, а затем повезли в область, в Томск. Месяцев семь я сидел один в камере, а потом меня подняли в красную хату. То есть не к бывшим сотрудникам, а к уголовникам, которые ранее в лагерях работали на администрацию. Меня сюда поднимали на разработку, хотя что меня было разрабатывать, если я во всем сознался. Они, наверное, думали, что, может, еще до чего-то докопаются. Ничего… А я потом как-то присиделся там, понял, что сидеть всю жизнь и что надо познавать быт лагерей. В зоне главное отличие от свободы – своеобразные межличностные отношения. Здесь каждый преследует только свои меркантильные цели. Повторяю, каждый! И я в том числе. Мне тоже хочется и вкусно есть, и курить хорошие сигареты…
– В зоне реально выбиться из общей массы?
– Нет, из общей массы мы никогда не выберемся. Все одинаковые, но… я ведь могу сесть с человеком, поговорить, он мне даст свои сигареты, а кто-то и не даст. Кому-то посетую на бедность свою, и это примут за чистую монету. Хотя, правда, те, кто отсидел много лет, уже ни на какие байки не клюют.
– Вы говорите: «своеобразные межличностные отношения». Но ведь в зону все пришли с воли. Выходит, уже на воле они были такими?
– Здесь нацепили маску, которую периодически меняют в зависимости от обстоятельств. В общении с вами он будет одним, со мной – другим… И на воле, по большому счету, все в масках. Все играют в эти игры. Только на воле эти игры более нравственные, что ли, когда играют в семью, играют в работу. У каждого своя роль: на работе он может быть исполнительным сотрудником, а в семье – эгоистом. Так же и в зоне: в общении с зэком он один, с работником администрации – другой.
– Попробуйте дать характеристику среднему типу осужденного. Что это за человек?
– Ну… если он будет общаться с администрацией и поймет, что это ему выгодно, он будет делать вид, что они идут к общей цели. Да вроде как по одной дороге. Но у сотрудника администрации своя цель, а у зэка – другая. Хотя дорога – общая. На тех же принципах зэки общаются и между собой. Вроде одна масса людей, все одинаковые, в одних условиях живут, но у каждого свои интересы. Знаете, еще старый, со времен царя Гороха, воровской прием: «Здравствуй, братик!» И лезет обниматься, а сам ножом в спину. То же самое происходит и сегодня. Конечно, не нож в спину, а какую-нибудь «козу» все равно нужно сделать. Некоторые из-за какой-то зависти это делают. Ага, вот он живет лучше меня, значит, надо ему отомстить. Например, не дал я ему сегодня заварку для чая. Он воспринял это по-своему: что я к нему плохо отношусь. Но если я к нему плохо отношусь, то он ко мне и гораздо хуже будет относиться. Я вам приведу такой пример. Меня привезли этапом в колонию, определили в режимный отряд, где все осужденные – такие же большесрочники. Никуда сам не лезу и хочу, чтобы меня тоже не трогали. Но у меня вышел конфликт с теми же зэками только потому, что я получил посылку, перепрыгнув через их голову. А как было дело? Подхожу к бригадиру, говорю: «Отведи меня получить посылку». По зоне нельзя передвигаться самостоятельно. Должен кто-то сопровождать. Тем более бригадир, он почти что на госслужбе находится – в отряде он старший зэк, следит за общим порядком. И вот он мне отвечает, дескать, некогда меня вести, мол, туда-сюда… Ну ладно, вопросов нет. Подхожу к начальнику отряда, обращаюсь к нему с той же просьбой – отвести меня, и он отводит. Я получил посылку, вернулся в отряд. Подходит бригадир, говорит: «Че, самый умный, да? Через нашу голову получил посылку, да?» И с этого все началось. Оказывается, им не понравилось, что я свои проблемы решаю помимо их. Они же вроде как актив отряда, они должны быть в курсе всего. И должны вроде бы все регулировать, прежде всего, в свою пользу. А я вдруг выпал из этого процесса и сам решил свои вопросы. Кому это понравится? Не понравилось! И началось… Полетели «ракеты». Вплоть до того, что мне в тумбочку чужой кипятильник подкинули. Чтобы объявить меня «крысой»: якобы я украл этот кипятильник. Но они недоработали… подошли к тумбочке, просто кинули, захлопнули и убежали. Пока мы на ужине были. Вот если бы куда-нибудь дальше спрятали в тумбочку этот кипятильник, я бы, может, не обнаружил его. А вечером они пришли бы и сказали: «Так, братцы, вот у нас нездоровая тенденция появилась – пропадают вещи. Давайте-ка посмотрим, у кого что в тумбочках». И нашли бы у меня. А так я зашел, тумбочку открыл, увидел – вот он, лежит. Вещь не моя. Сразу говорю всем, кто вокруг меня был: «Братцы, вот у меня почему-то чужая вещь оказалась. Может, кто-то запарился и положил неправильно?» А потом я просто подошел к бригадиру и сказал, что не надо этих «ракет» запускать, потому что я тоже умею. Тоже сижу немало и знаю, как это все делать. Поэтому, говорю, угомонитесь. Да, меня многое не устраивает в зоне. Меня коробят такие порядки. Я еще не оскотинился до такой степени. Я пытаюсь строить нормальные человеческие отношения с кем-то… Но, опять же, это все будет временно. Потому что в зоне стабильных человеческих отношений быть не может. Каждый хочет выбиться из общей массы, чтобы его заметила администрация. Руководитель СДП [5] – это уже начальник. А он такой же осужденный, как остальные. И все его привилегии сводятся к одному: лучшему месту в спальном ряду.
– С какого года вы отбываете наказание?
– С февраля 1998-го.
– Сколько остается до окончания срока?
– До льгот, позволяющих условно-досрочно освободиться, еще четыре года нужно отбыть. Как участник боевых действий, я попал в 2000 году под амнистию, по которой мне сократили срок.
– В колонии есть еще участники боевых действий?
– Да это семьдесят процентов всех осужденных. У многих есть госнаграды. Кто-то по срочной службе прошел войну, кто-то ездил в горячие точки от своих отделов, в командировки, работая в силовых структурах.
– Вы рассказываете страшные вещи: в колонии каждый сам за себя и главная цель – не оскотиниться… В то же время среди осужденных много участников боевых действий. А ведь на войну едут не худшие. И многие едут добровольно, если он срочную службу там не проходил. И награды получают. Выходит, там он был героем, а попал в зону – и все мерзкое из человека выходит?
– Не то что мерзкое… Можно стараться от этого держаться подальше. Но у многих, очень многих, вырабатывается такой стереотип: дескать, со мной по-хорошему поступают, и я – по-хорошему, а если со мной плохо поступят, то я с ними гораздо хуже поступлю. Их же методами – плохими методами – поступит с ними. Сделал первый раз – ух, нормально! Вроде никаких угрызений совести. И главное, если окружение, то есть другие осужденные поняли тебя правильно. Мы же как-никак общаемся. И вот как происходит обычно. Тебе сделают гадость, и ты думаешь: простить его – закрыть на это глаза или сделать так же? Один советует: «Да ладно, черт с ним, забудь». А другой скажет: «Тебя что, перекосит, если ты с ним так же поступишь?» Словом, плюрализм мнений! Выбирай то, что ближе тебе. И вот, я говорю, что стоит раз попробовать – ага, получилось, значит, можно и в следующий раз то же самое сделать. Никакой такой червяк вроде не грызет тебя, душу не точит.
