– В какой зоне это происходило?
– Там у нас, в Омске.
– Вы сидели в Омске в зоне?
– Нет, не сидел. Просто другой человек, из моей компании, на свободе, он сел за дело трехгодичной давности. Я тогда был еще на свободе, а он сел. И там, в зоне, его раскрутили еще на одно дело. На заказное убийство. Выбили из него явку с повинной, он признался в этом убийстве. После чего нужно было еще найти свидетелей. То есть когда его привезут в суд, там можно будет смело сказать и доказать, что в курсе его криминальных планов были еще несколько человек. И вот якобы он со мной в свое время поделился своими планами. Меня пригласили и стали принуждать подписаться – подтвердить свою косвенную и его прямую вину. Будто я был свидетелем – знал о готовящемся убийстве.
– Кто вас принуждал подписаться?
– Оперативники УБОПа.
– И что было дальше?
– Ну… я подтвердил. А на суде уже сказал, что из меня просто выбили эти показания, как и из него выбили. Это я уже говорю о методах работы в правоохранительных органах. Из человека можно выбить любые показания, в том числе против него самого. Я знаю, что мой приятель, который по заказному убийству написал признательные показания, просто оговорил себя. На самом деле он никого не убивал. Я знаю это… с его слов. И я знаю, как его обрабатывали. Потому что мне показывали видеозапись его допроса. Таким образом меня хотели запугать…
– Расскажите подробнее об этом.
– Я приехал, меня куда-то завели, посадили перед телевизором. Смотрю. Вижу, как проводился допрос. Рядом с подозреваемым стоит оперативник с резиновой дубинкой. И спрашивает: «Куда стрелял? Сюда?» И бьет его по затылку. «Или сюда?» – и бьет его по лицу. Этой дубинкой. А потом, когда его уже выводили, он сказал: «Мне нужен доктор». – «Ах, тебе еще доктор нужен?» Его закрывают в ШИЗО на пятнадцать суток. Время проходит, опять выводят и говорят: подписывай так и так. Потом мне показали другую видеозапись, где он уже кричал: «Да! Я!.. Стрелял!..»
– Вас допрашивали тоже с дубинкой?
– Нет, меня били учебником. Если точнее сказать, Уголовным кодексом. По голове. Плюс применяли всякие психологические трюки. Говорили, что увезут в тюрьму и бросят в камеру к обиженным. Это, считайте, вся лагерная жизнь будет сломана. А мне сидеть всю жизнь…
– Выходит, вы сразу подписали всё, что от вас требовали?
– Подписал. А на суде обратил внимание судьи, что под давлением подписался под фактами, которые не соответствуют действительности. Сказал, что меня вынудили.
– Когда это было?
– Прошлой зимой. Я сидел в этой зоне, меня этапом возили в Омск. Суд прошел, меня увезли обратно.
– Вы сами служили в милиции. Бывали случаи, когда приходилось применять силу?
– Да. Но я считал, что мы применяли силу оправданно. Потому что неизвестно, чего ожидать от человека, которого задерживаешь. Лучше сразу его обезвредить – плотно, хорошо. Потом, если что, извиниться.
– Рядом с вами работали коллеги – оперативники, следователи. Они могли применять какие-то недозволенные методы ведения следствия?
– Конечно. Я знал об этом.
– И не возмущались?
– Нет, потому что считал: так проще работать. Правильнее сказать, тогда я был по другую сторону баррикад. Попав в зону, я в чем-то прозрел. Однако не считаю, что все методы милицейской работы плохие. Ведь оперативная работа – она тоже не чистая и не благородная. В дерьме по уши. И я теперь понимаю, что с нами, зэками, по-другому никак нельзя. Оставаясь чистеньким, незамаранным, от нас ничего не добьешься. Все равно потребуются какие-то действия. Допустим, оперативник не может ничего от меня добиться, он подсылает агента… И по воле, и здесь, в зоне.
– В колонии среди осужденных есть иерархия? Есть «авторитеты», с которыми обязательно нужно делить посылки?
– Нет, здесь многие живут просто «в одного». Мало с кем общаются. Получают посылку – ни с кем не делятся. Сами по себе. Просто многие разочаровались… Приходит такой в зону, его к себе уже подтягивают: «Ну, ты чего, братик, мы с тобой на одной тюрьме сидели». Учат его, что можно делать в зоне и чего нельзя. Он получает посылку, говорит, дескать, пацаны, спасибо за науку, вот держите – делится с ними. Посылка кончается – этим людям он уже не нужен. Человек понимает, что его просто выдоили. Он тогда к другим пытается примкнуть. Они тоже говорят свое: «Мы не такие, как вон те, гады, они постоянно доят кого-нибудь». Он вроде к ним приклеился, а потом точно такая же ерунда происходит. И человек уже думает, что лучше оставаться «в одного». По крайней мере, сам себя не обманешь. Некоторые в колонии живут так называемыми семейками, то есть по двое-трое. Какие-то проблемы возникают – решают втроем. Например, кого-то из них закрывают в ШИЗО, значит, двое других пытаются как-то ему помочь. Получает один посылку – тоже делят на троих. Но все это продолжается только до тех пор, пока у всех троих интересы совпадают. Чуть что не так – эта семейка разваливается. Потом, смотришь, каждый из них нашел себе новую семейку, полгода проходит, и эта семейка разваливается… У нас тут воруют друг у друга! На моей памяти, двое попались на этом.
– Как с ними поступили?
– В обиженные перевели… Там не происходило физического насилия. Просто им предложили переехать жить к обиженным. А если они с такими живут, значит, к ним самим будет такое же отношение, как к обиженным.
– Воровать друг у друга плохо, это понятно. Есть в колонии другие негласные законы?
– Я вам скажу, эта зона отличается от бытовой колонии. Здесь нет блатного мира. Администрации здесь даже проще, колония управляемая. Про бытовые зоны я много знаю, потому что сидел с теми, кто прошел бытовые зоны. Одно время я даже писал конспекты, как себя вести в бытовой зоне. Я думал, что мне придется всю жизнь сидеть. Я же не знал, что выйдет амнистия.
– Эти конспекты сохранились?
– Нет, я их выкинул. Они здесь неприемлемы. Это совсем другое…
– К чему в колонии труднее всего привыкнуть?
– Самое трудное воспитывать в себе недоверие. К каждому. Зачем это нужно делать? Чтобы не попасться. Не попасться на зуб другому зэку, чтобы он меня не обманул, чтобы он чего-то с меня не поимел. Хоть на две сигаретки, но обманет! Пытаются, по крайней мере, обманывать. Но мне помогают, со стороны, в том плане, что я собираюсь жениться. Я знал ее еще по свободе. Потом долгое время переписывались. Ну вот, мне скинули срок, появился шанс досрочного освобождения. Приезжала она ко мне, решили расписаться. То есть только с ней я именно такой, какой я есть, и мало того, я пытаюсь еще сам себя в чем-то воспитать. Поэтому я говорю, что эта девушка мне сильно помогает. Я же выйду на свободу, да? У меня будет нормальная семья, где будут нормальные человеческие отношения. Это здесь – да!.. – нацепил на себя маску недоверия.
– Отбывая наказание, вы чувствуете себя виноватым за преступление?
– Вы знаете, я, наверное, многое чего не понял в жизни. Я бы все равно когда-нибудь в какую-нибудь прожарку да попал бы, в конце концов. Потому что жил одним днем. Не было у меня никакой цели.
– Что повлияло на ваше прозрение? Приговор? Потеря любимой женщины? Или реакция родственников?
– Реакции с их стороны как таковой не было. Скорее, была моя реакция. После суда мне вдруг стало очень стыдно. Я подумал: они-то, родственники, почему должны страдать? Меня родители вообще никогда ни в чем особенно не ограничивали. Не давили на меня. Один раз только, когда я после срочной службы приехал домой всего на несколько дней и собирался опять уехать – уже по-настоящему воевать, мать пыталась меня удержать. Я тогда уже завербовался, прошел переподготовку. Нас распустили на десять дней в отпуск. Через два дня я дома сказал, что приехал не насовсем, что еще поеду, за границу, денежку зарабатывать. Немая сцена сначала, а потом… Потом были проводы, друзья-приятели приехали, мать подходит к ним и говорит: «Ребята, я тут наручники принесла, вы его пристегните куда-нибудь, чтобы он свой самолет проспал». Они подошли ко мне и рассказали… Допустим, про мою преступную деятельность мама даже не догадывалась. Когда из милиции уволился, она спросила, чем я занимаюсь. Ответил, что куплей-продажей. Она посоветовала быть осмотрительнее. Возможно, догадалась, что мне могут хорошенько мозги накрутить, что, впрочем, в последующем и сделали. После того как меня посадили, наше первое свидание состоялось, наверное, года через полтора. Во время встречи о моем преступлении не говорили, потому что я все, что хотел сказать о преступлении, сказал уже в своих письмах.
За убийство, совершенное при отягчающих обстоятельствах, бывшего милиционера Е. приговорили к двадцати годам заключения. Лишенным каких-либо эмоций голосом он поясняет, что сначала пытался найти компромисс со своей жертвой:
– Я сказал ей: «Оксана, ты же понимаешь, что после всего того, о чем мы с тобой сейчас говорили, я вынужден буду тебя убить?»
