ОГОНЬ
Меня сожгли на юге Украины,
Мной, как золой, посыпали руины
и срезы ядовитого жнивья.
Но я не растворился, не распался,
Мой скорбный дух не умер, он остался
В пространстве мирового бытия.
Давно готовы крылья для полёта,
Мне ангел дал огонь для огнемёта
И чёрный шлем небесного бойца.
Вожу прицелом по суконным спинам,
Ищу тебя, пропахшего бензином,
Ведь я тебя запомнил, подлеца!
УСТАЛОСТЬ
Я устал от верности словам,
От любви, свершившейся как смерть,
Я устал идти по головам,
Презирая травяную твердь.
Я устал от голода и тьмы,
Беспросветной как любовь, как страх…
Я устал держать святое "мы"
Сигареткой в собственных устах.
Я устал кричать во все концы,
Собирать безликую толпу.
Я устал – так устают жнецы
Убивать собратьев по серпу.
Я устал от города-дыры,
От дорог и от звериных троп;
Я, как волхв, тащу свои дары,
Волчьей мордой падая в сугроб.
Я устал от всех ремней и пут,
Что растёрли плечи до костей.
Я устал – так дети устают
Ненавидеть остальных детей.
ВИЗАНТИЯ
Белым-бела моя бумага,
Хитон мой грязен, пуст мой рот.
Я византийский доходяга,
Космополит и патриот.
Рука невидимая рынка
Определяет жизнь мою.
Мой завтрак – бледная сардинка,
Обед – поэзия в раю.
Хожу, голодный и свободный,
Цепями ржавыми звеня,
И Константин Багрянородный
Как брата чествует меня.
ПРОЧЁЛ
Я прочёл на странице семьсот двадцать два,
Что из жёлтых костей прорастает трава,
И не выжечь её сквозняками;
А однажды и люди воспрянут из пут,
И сквозь чёрное небо они прорастут,
Облака раздвигая руками.
Я прочёл на какой-то из главных страниц,
Что мы, люди, прекраснее лилий и птиц,
И чудеснее ангелов Божьих;
Мы спасёмся с тобой от воды и огня,
Только крепче, мой ангел, держись за меня
На подножках и на подножьях…
Я и сам-то держусь ослабевшей рукой
За уют, за уклад, за приклад, за покой,
За насечки по счету убитых;
Только где-то прочёл я – спасут не стволы,
А престол, пред которым ослы да волы
И повозки волхвов даровитых…
Максим ЛАВРЕНТЬЕВ
ФОТО
Сделал фото. Вижу теперь, что в хвост
на макушке волосы собирая,
с недовольной миной, нарядом прост,
я похож на бедного самурая –
одного из тех, кто идёт босой,
презирая даль, не пугаясь риска
(цаплей по жнивью, как сказал Басё),
чтобы убивать за мешочек риса,
а потом, под сакурой возлежа,
притворяться спящим на травах сада,
наблюдать украдкой полёт стрижа,
наслаждаться тем, как весна свежа
и как часто-часто трещит цикада.
* * *
Услыхав какофонию дня,
закрываюсь от мира мгновенно.
Но нельзя почитать и меня
инструментом, настроенным верно.
Ведь какой ни коснёшься струны,
до каких ни дотронешься клавиш,
ни с Иуды не смоешь вины,
ни Христа от креста не избавишь.
ДНИ АВГУСТА
Дни августа… Душе – как божий дар они.
Во всём царит покой. (А для меня так редки
периоды без драм.) Хотя и в эти дни
от нервов наперёд я пью свои таблетки.
Но дивно хорошо, стряхнув остатки сна,
в постели полежать московским ранним утром,
и улыбнуться дню, любуясь из окна
ветвями лиственниц в моём дворе уютном.
В гостиной бьют часы: «Бим-бом, пора вставать».
Умылся. Что теперь, позавтракать? А как же!
С утра побольше ешь – не будешь толстоват,
почтенье оказав простой овсяной каше.
Одевшись, выхожу. Двор пуст: кто в отпуску
копает огород, кто преет на работе.
А я иду гулять по ближнему леску,
под соснами сидеть, как бы в прохладном гроте.
Из этих райских кущ, готовых к сентябрю,
но всё-таки ещё богатых птичьим пеньем,
на прошлое своё в дни августа смотрю
без всякой горечи, и даже с умиленьем.
Костёр моих обид уже сгорел дотла
и удобрен золой большой участок сада.
Мне кажется теперь, что жизнь моя светла,
что всё в ней здорово и только так, как надо.
* * *
Как драгоценные подарки,
ловлю последние лучи.
Но мне гулять в осеннем парке
теперь советуют врачи.
Гляжу в небесную пучину
немного даже сам не свой –
ведь не по своему почину
шуршу здесь палою листвой.
И оттого гораздо реже
бываю в этой красоте.
Привычки вроде бы всё те же,
да поводы уже не те.
* * *
Обнаружил стихи – их писал я лет десять назад.
Ах какой был тогда молодой рифмоплётский азарт!
Оказалось, однако, что мой романтический парус –
это самый обычный, лишь очень раздувшийся пафос.
И не то чтобы я с той прекрасной поры поостыл,
и не то чтобы сделался автором слишком простым,
и не то, боже мой, чтобы стал я фигурой успешной,
но хотя бы о прошлом судить научился с усмешкой.
УТРО
Кошка цапнула за пятку.
Я проснулся. Семь утра.
Приучить её к порядку
мне уже давно пора.
За стеной слышны забавы,
звуки суетных утех.
Всё на свете из-за бабы –
жизнь и смерть, и смех, и грех.
Грозно каркнула ворона,
и ещё, ещё потом.
По коробке из картона
водит кошка коготком.
Во дворе внизу собака
подняла внезапно лай –
ожидала будто знака:
три-четыре, начинай!
Утомилась, истеричка.
Снова я закрыл глаза.
Загудела электричка,
завизжали тормоза.
Вдруг как бухнет где-то рядом –
словно бы наш дом насквозь
продырявило снарядом…
В общем, утро началось.
Теги: Михаил Синельников , Максим Лаврентьев , Андрей Шацков , Александр Хабаров
Камал Абдулла. Платон, кажется, заболел... Рассказы. - М.: Художественная литература, 2014. – 320 с. – 1000 экз.
Бывают сны, после которых полдня стараешься понять, проснулся ты или нет. Яркие, объёмные, но уже через день начисто забывающиеся. Через день будет через день. Но пока ты тщишься отличить реальность от сновидения, и в голову лезут всяческие странные мысли. Я отражаюсь в зеркале – или сам являюсь отражением? Стакан сначала упал, а потом разбился – или наоборот? Существуют ли вещи, когда на них не смотришь? Есть ли смерть – и есть ли жизнь? И хочется описать всё это, поделиться с миром. Но в итоге не доходят руки. Впрочем, иногда в эти самые руки попадают книги, авторам которых всё-таки удалось вылить на страницы пограничное меж сном и явью состояние. Сегодня – именно такое "иногда". Камал Абдулла, сборник «Платон, кажется, заболел...». Рассказы, вошедшие в книгу, относятся к четырём разным циклам, каждый из которых отвечает на отдельный метафизический вопрос. Даже нет, не так. Каждый из них даёт читателю отправную точку для размышлений на тему, заданную автором.
Цикл «Выбор Париса» предлагает поразмыслить о том, насколько незыблем видимый мир. Ну, и о параллельных реальностях тоже соответственно. В рассказе «Двойники» герой, Камал, встречает самого себя – но со сложившейся совершенно иначе судьбой. «Выбор Париса» – блестящая попытка построить альтернативную версию истории с тремя богинями и яблоком раздора. «Харон, милосердный Харон» – поэтичная история о том, как душа после смерти сохраняет свои воспоминания. Особенность рассказов из «Выбора Париса» – отношение героев к происходящему. Их сознание как бы раздваивается, странные и чудесные вещи поначалу воспринимаются как некоторая ошибка, сбой программы, вышибающий из привычного состояния. Но потом неуловимо (самое интересное, по тексту не определишь, в какой момент это происходит) выстраивается новая система координат, в которой происходящее уже становится нормой. И вот вместе с героями погружаешься в реальность, созданную Абдуллой, – и ждёшь, когда из соседней комнаты выйдет, скажем, кентавр.
В цикле «Лабиринт» затронуты вопросы жизни и смерти. Точнее, их отсутствия. Да-да, оказывается, нет ни того, ни другого. Только некое состояние, разные фазы которого воспринимаются так или иначе. В рассказе «Окно» переход из бытия в небытие показан через встраивание в городские реалии нетипичных объектов и персонажей. Герой идёт по улицам Баку – и видит смешавшихся с толпой обывателей ангелов, гурий, античных богов. Оживают памятники. На месте Каспийского моря появляется Сахара, а вместо кинотеатра вырастает Эйфелева башня. «Лабиринт» составлен из историй, в которых супруги стараются договориться о том, как им встретиться в следующем посмертном воплощении. Договариваются-договариваются, в итоге и впрямь встречаются, – и расходятся, каждый своей дорогой. А в «Камерном театре» показан человек, запутавшийся во сне. Причём сон этот – наша с вами объективная реальность.
