28. – Каких писателей и поэтов вы чаще всего перечитываете?
29. – Литературное творчество освобождает от иллюзий, комплексов, расширяет горизонт. В чём секрет создания успешной книги?
30. – Какое из ваших сочинений вам наиболее дорого?
– В последнее время, к сожалению, не только никого не перечитываю, но даже мало читаю. Иногда заглядываю, чтобы только напомнить себе ауру произведения. Пусть никого не удивляет, что когда ты пишешь, то мало читаешь. Виктор Викторович Конецкий напрямую мне говорил, что когда пишет – старается ничего не читать. И многие другие придерживались и придерживаются этого правила.
Помню, после морей уже приехал к Владимиру Фёдоровичу Тендрякову в Красную Пахру (он прочитал мне рассказ «Хлеб для собаки», только что закончил), начали говорить о рассказе, о гражданской смелости в литературе. Из молодых он хвалил Распутина, Крупина, и как-то через «Новый мир» Твардовского заговорили о поэтах-фронтовиках, об их честности. Тогда, к несчастью, умер известный поэт-фронтовик. Я посочувствовал, а Владимир Фёдорович Тендряков не знал, в испуге вскинулся, – оказывается, когда писал рассказ, отрубил себя полностью от внешнего мира.
А вспомните Габриэля Гарсиа Маркеса. Пиша роман «Сто лет одиночества», он восемнадцать месяцев не выходил из квартиры. Обо всём этом говорю не для того, чтобы оправдаться, а чтобы ещё раз подчеркнуть – у всех всё по-разному. Как говорил поэт Василий Фёдоров, поворот головы – тоже философия.
На вопрос, в чём секрет создания успешной книги, мне представляется, уже ответил. Конечно, в меру своего понимания.
В настоящее время из сочинений мне наиболее дорога поэма «Путешествие в Пустое место». И вот почему. Когда о ней говорят, ощущаю дуновение Времени в её пользу. И тут хочу заметить, что в её пользу – вовсе не значит, что в мою. У поэмы своя жизнь, она и я – разные категории. Моей внучке Марфе (ей десять лет) нравится стихотворение «Колодец в огороде». Она сказала: «Дедушка, за последнее время это твоё лучшее стихотворение». Когда читаю свои стихи жене, внуки очень внимательно слушают, потому что они очень любят бабушку, и, конечно, им интересно, что я ей читаю. Внук Ваня (ему пятнадцать) сказал: «Дед, не слушай её. Марфа, ну как ты можешь такое говорить, когда ты даже не знаешь, что такое Гольфстрим?!» – «Ну и что?! Зато хорошо знаю, что такое
колодец в огороде ». Это стихотворение я недавно прочёл на «Радио России» в программе Наталии Бехтиной «От первого лица». Понимаю, что отвлёкся от темы. Но и не сказать об этом невозможно, если поворот головы – тоже философия.
31. – Самая необычная и памятная история создания произведения?
32. – Какой период вашей жизни был самым плодотворным?
– В 1972-м, где-то по весне, я впервые пошёл в моря в должности помпы – так сокращённо, не без весёлого ехидства называлась среди рядового матросского состава должность первого помощника капитана, замполита. Всегда удивлялся и ныне удивляюсь точности переиначивания имён, исходящего от народа. Если кличку припечатал народ, то, как говорил Твардовский, «тут ни убавить, ни прибавить».
В самом деле, в обязанности первого помощника входило писать характеристики на всех членов экипажа, в том числе и на капитана. Интерпретировать события, происходящие в мире, в правильном ракурсе.
В тех местах, где находились рыболовецкие экспедиции, мы чаще всего получали последние известия напрямую из вражеских радиостанций. Наши радиостанции иногда пробивались к нам, но редко. А между тем рядом иностранные суда, а в небе их патрульные гидропланы. Однако честь страны была превыше всего – пыжились изо всех сил. Иностранцы замечали по устаревшему промвооружению, по неприспособленной одежде из «хэбэ» (они на палубе были в жёлтых прорезиненных робах или комбинезонах), что мы пыжимся, но уважали нас за всё, даже за то, что пыжимся.
Отсутствие материального превосходства мы компенсировали превосходством идеологическим. На всех наших судах помпам вменялось в обязанность в любое время дня и ночи накачивать всех без исключения основами марксизма-ленинизма. И тут уж без демагогических речей трудно было обойтись, и речи лились, как вода.
А теперь давайте заглянем в словарь Ожегова. «Помпа». В первом значении – внешняя, показная пышность. Во втором – помповый насос. Вот вам и первый помощник – помпа. Обижайся не обижайся, а «тут ни убавить, ни прибавить». Меня спасала от демагогии прежняя работа, все стадии прошёл – от матроса фабрики и РМУ до матроса палубы и руля. И ещё политика разрядки, с которой совпали мои моря. Леонид Ильич Брежнев в те годы ездил с визитами по Европам и Америкам.
В каюте прежде всего вместо судовых часов прикрепил к переборке портрет папы Хэма, Эрнеста Хемингуэя. Капитан Василий Прокопьевич Черкасов (ему было под пятьдесят – по нашим понятиям, старикан из стариканов), войдя, спросил – кто это? На мой ответ ухмыльнулся – будешь проповедовать, что вчерашние оголтелые враги иногда бывают хорошими? И, как только он ушёл, я ни с того ни с сего взялся за рассказ «Сладкое шампанское».
Видит Бог, ни замысла, ничего не было, а рассказ писался сразу на чистовик, не требуя шлифовки. Писался долго не оттого, что я не видел концовки. Иногда так бывает, концовка отодвигается. Писался долго от избытка нахлынувших чувств, которые не отпускали ни на минуту. Даже во сне я метался над этими родными мне людьми, попавшими в беду, словно неведомая птица, и видел всё. Вот когда впервые сполна прочувствовал глубину пушкинской фразы – «над вымыслом слезами обольюсь». Почти пять дней не выходил из каюты. Уже заканчивая рассказ, понял, что это должен быть диптих. Надо написать ещё один рассказ про неё. Про возлюбленную, жену, мать, вдруг утратившую сразу весь смысл своей молодой жизни. Я часто её видел во сне. Видел, как она входит в воду, и вода ласковыми руками её возлюбленного обнимает её, а сын неуклюже толкается головой в плечо и крепко-крепко перехватывает её руки.
Я просыпался и мог бы всё это написать, но у меня не хватало духа. Мы пошли в район Гавайев, на путину пристипомы. И я убедил себя, что в связи с судовыми заботами мне некогда писать. Это была ложь. Потому что, когда нельзя писать, можно обдумывать рассказ. В своей лжи я вообще бросил писать. Просто жил, мне вдруг открылось, как здорово просто жить. Как жизнь прекрасна и замечательна. Вновь много читал, прочёл в морях практически всего Достоевского и Грина. Не знаю, почему Грина считают фантастически-романтическим писателем, по-моему, они близки с Достоевским. Образы литературных героев созданы на психологическом контрасте и, скажем так, по-современному супертрагичны.
За рассказ «Сладкое шампанское» директор владивостокского издательства обозвал меня фашистом. Прочитав его, он якобы неделю не мог ни о чём думать, кроме рассказа.
Они настолько изуродовали мою вторую книжку коротких рассказов, в основе которых, как в верлибре, всё заглушающий ритм, что я вынужден был по приходу с путины судиться с ними. Потребовал рассыпать набор книги, они дали мне вёрстку. Именно из этой неопубликованной книжки я дал вам три рассказа для вашей газеты.
Сейчас мне иногда говорят, что рассказ «Сладкое шампанское» во многом написан под влиянием повести Хемингуэя «Старик и море». Но в нём нет ничего от Хемингуэя: ни от фабулы, ни от постановки фразы, – ничего. Да, герой рассказа сравнивает себя с большой рыбой, потому что он читал Хемингуэя, – это умышленное сравнение. Ещё находят некую идентичность в способе воспоминаний. Но и здесь умышленное надавливание, потому что этот способ изложения воспоминаний и до него широко использовался и используется другими писателями.
Впрочем, по этому поводу никогда и никому не возражал. Может быть, потому, что осознал, что есть ещё аура писателя, и если она входит в твоё произведение, то с ней шутить не приходится.
В отношении вопроса – какой период был самым плодотворным? Вы, Игорь Павлович, меня обижаете. Почему был? Нынешний период считаю для себя весьма плодотворным. Жизнь сама по себе прекрасна, а жизнь литератора – это всего лишь один, и притом, возможно, не лучший, способ жизни.
34. – Ещё одна цитата из вашей книги «Прогулка по парку постсоветского периода»: «Мы постоянно ощущаем недостаток идей, способных взбодрить народ, дать ему импульс движения к стратегической цели, выбранной на все времена». Какая идея могла бы объединить народ в этом движении?
35. – Виктор Трифонович, этот год для вас юбилейный. Какой подарок вы бы мечтали получить к своему 70-летию?
36. – Что бы вам ещё хотелось написать?
– В вашем восьмом вопросе и в других (в частности, пятнадцатом) – есть ответ. Есть он и в очерках, которые упоминаете. Его только надо не пропустить. Вот почему Александр Сергеевич Пушкин избегал чрезмерной живописи в прозе. Она отвлекает от идеи, от мысли, а мысль – Пушкин не раз отмечал это – в прозе главенствует. Кстати, в отличие от поэзии – в ней преобладает чувство. Чтобы не быть голословным в отношении ответов на ваш вопрос, уже, так сказать, имевших место быть, приведу два абзаца из очерка «Прогулка по парку постсоветского периода», который отдельной книжкой был издан в 2007 году издательством «ОЛМА Медиа Групп».
