А то вдруг глянет старуха на горельеф солдата, перекрестится:
— Вот так и зятья мои загинули. Один в Ермании, как Гришка, другой — на нашей еще стороне, речка какая-то Кисельная…
— Молочная, — подсказал сверху Доронин. Теперь он на берегу той речки жил.
Памятник открывали без Доронина. У него кончился отпуск. Едва успел надпись сделать: «Памяти тех, кто никогда уже не вернется».
В осеннее утро южное солнце грело совсем по-летнему. В теплом городском воздухе, не успевшем как следует остыть за недолгую ночь, бродили запахи прогорклого дыма. Владимир Владимирович Ратушняк не успел еще привыкнуть к атмосфере большого города металлургии и химии, частенько тосковал по уютным и влажным улочкам Львова, где прошли теперь вроде бы и далекие годы учебы в мединституте. И хоть в Запорожье и должность в институте дали подходящую, и возможность заниматься научной работой, в глубине души Владимир Владимирович лелеял надежду вернуться в город своей юности. Но потом, когда родители написали о своем решении перебраться на юг, поближе к сыну, эта надежда стала угасать.
Выйдя на пенсию, родители Владимира Владимировича (профессиональные медики) переехали с Западной Украины в Бердянск — тихий и чистенький городок на берегу Азовского моря.
Элла Федоровна Ратушняк родом из Мариуполя, расположенного неподалеку от Бердянска, в каких-нибудь восьмидесяти километрах. Город давно именовался Ждановой, но она называла его по-старому — Мариуполь. В том первом названии сохранялась для женщины необъяснимая прелесть: Мари-у-поль! Музыка звуков напоминала ей шелест прибрежной волны.
Чем старше человек, тем сильнее влечет его к дорогим сердцу местам детства. И это понятно. Хоть и нелегким были отроческие годы Эллы Федоровны — она рано потеряла родителей, — но зеленый говорливый город у теплого моря всегда будил в ее душе глубокие чувства.
…Уже в трамвае Владимир Владимирович развернул купленные на остановке газеты. Доверчивые детские глаза смотрели на него с первых страниц. Первое сентября! Сколько радости переживают сегодня миллионы людей: и маленьких, и больших. Первое сентября! Пахнущие типографской краской газетные колонки сообщали о вступивших в строй новых школах и институтах, об успешном ходе осеннего сева в Средней Азии, о юбилее стахановского движения, о положении в Португалии и на Ближнем Востоке. Трудно было поверить, что в это славное сентябрьское утро где-то рушатся под тяжестью снарядов толстенные стены домов, и осколки металла навсегда отнимают у детей мечту о книжке и увлекательной игре.
Вдруг Ратушняк вздрогнул. Ему показалось, что он увидел свою фамилию. Громко зашуршала в руках сухая газетная бумага. Где же эта заметка? Ага, вот. «Это случилось во время тяжелых боев на Миусфронте. Операционная сестра Элла Федоровна Ратушняк, спасая раненых… Награда Родины — орден Отечественной войны — нашла женщину… Бердянский горвоенкомат поздравил Эллу Федоровну…»
Владимир Владимирович откинулся на сиденье. Никаких сомнений быть не могло, речь идет о его матери… Мама, мама! То, что она делала на фронте, было до поры не вполне осознано сыном. Воевала, как все. Потом, уже со временем, когда учился в медицинском, когда пришлось поработать врачом в дальних полесских деревнях, оперировать, принимать внезапные роды в поле, стал понимать, какую нечеловеческую нагрузку ежедневно, еженощно почти три года кряду несла в душных медсанбатовских палатках его мать — военфельдшер, фронтовая сестра милосердия.
Вечерело. Вдалеке, за холмом, багровела полоска заката. Дымила подожженная немцами деревня.
После трудного дня медсанбатовцы приводили в порядок свое нехитрое хозяйство, умывались, готовились к ужину. Где-то за холмом еще постреливали, но это была уже спокойная, для общей острастки пальба. День был тяжелым. Стрелковый полк нес большие потери, раненые прибывали с передовой беспрерывно. Уже закончился бой, а их вели, несли, везли… К вечеру этот поток наконец иссяк, и пожилой военврач с военфельдшером Ратушняк, едва передвигая ноги, вышли из операционной палатки.
— Сегодня ужин царский, — буркнул им проходивший мимо санитар, — баранина и жареная картошка.
— Меня и шашлыком не сманишь, — снимая заляпанный кровью халат, сказала Ратушняк, — только спать…
— Спать, наверное, придется не скоро, — заметил военврач. — Тебя, Ратушняк, перебрасывают к соседям…
Он махнул рукой в неопределенном направлении, куда-то за холм, где небо уже расчистилось от дыма.
Ратушняк машинально посмотрела в ту сторону. Она еще не понимала, что означает это слово «перебрасывают»: то ли помочь надо соседям, то ли подменить кого…
Закат догорал. Комочек солнца, словно раненое сердце, трепыхался где-то у края земли. И вдруг над тем местом появилось маленькое, словно ватный тампон, облачко. Будто белой ладонью прикрыли огонек свечи. Сделалось темно и неуютно.
— Вы что-то насчет перевода сказали? — переспросила женщина.
Военврач уловил в ее голосе тревогу. Да, ему надлежало отправить военфельдшера Ратушняк в соседний медсанбат, где сегодня во время артналета тяжело ранило операционную медсестру. Хирург там молодая, ей требовался опытный ассистент.
Лучшей операционной сестры, чем Ратушняк, не было во всей дивизии. И военврачу, конечно, не хотелось ее отпускать. Но что поделаешь: приказ. Элле Федоровне тоже жалко было покидать родной, медсанбат. Кто знает, как выдержала бы она тогда под Харьковом ужасные бомбежки, если бы не этот старый, с серым морщинистым лицом военврач, бывалый солдат. На них, прорывавшихся из окружения, фашисты вместе с бомбами бросали продырявленные бочки. Раздирающий уши вой заполнял землю. От него, казалось, нельзя было укрыться нигде. Во время каждого такого налета Ратушняк прощалась с жизнью. Но самолеты, надсадно гудя, летели дальше. Военврач первым поднимался на ноги и смешно, по-петушиному отряхиваясь от земли, кричал оглохшей от чрезмерного шума женщине: «Идем, сестра, помогать бойцам!»
…Баранина уже аппетитно потрескивала и кипела в казане, когда за военфельдшером подъехала расхлябанная, с треснутым лобовым стеклом полуторка. Ратушняк попрощалась с военврачом, обняла санитарок. Бедовый старшина роты носильщиков ловко выхватил из горячего казана дымящийся кусок мяса и, сноровисто завернув его в чистую тряпицу, протянул военфельдшеру: «Покормят ли на новом месте?»
…От хутора, где размещался соседний медсанбат, осталось несколько обгорелых печных труб и подобие сарая. Десяток вырванных с корнем деревьев были уложены вокруг глубокой воронки. Дальше виднелась стена палатки с красным крестом, а в самом сарае раздавались женские голоса. Ветхая дверь приоткрылась, и из сарая вышла молодая смуглолицая женщина с восточным разрезом глаз. На ее гимнастерку с мокрой головы ладали частые капли. По знакам различия Элла Федоровна поняла, кто перед ней.
— Товарищ военврач, — поднесла она руку к пилотке, — военфельдшер Ратушняк прибыла в ваше распоряжение!
— Извините, что принимаю вас в таком виде, — протянула ей влажную ладонь военврач, — наши девочки неожиданно обнаружили целую бочку дождевой воды. Как тут было не воспользоваться? Да, я не представилась. Капитан Габидулина. Вне службы просто Галия.
Трудно было поверить, что в этом сожженном дотла степном донецком хуторе сохранилась нетронутой целая бочка мягкой дождевой воды. Она стояла в углу полуразвалившегося сарайчика. Над бочкой на ржавом гвозде качался обрывок такой же ржавой трубки, которая, очевидно, выходила раньше на крышу под водосток.
— Не упускайте случая, — посоветовала Габидулина, расчесывая роскошные иссиня-черные косы, — сейчас девочки принесут свежую простыню и мыло…
Домывались при электрическом свете от медсанбатовских аккумуляторов. Потом вместе ужинали бараниной. Спать легли в палатке, откинув полог.
— Какие здесь огромные звезды! — восхищалась Габидулина, глядя в ночное бархатистое небо.
— Да, звезды у нас большие, южные, — задумчиво ответила военфельдшер.
— Вы местная, из Донбасса? — поинтересовалась Габидулина.
— Из Мариуполя.
— А я из Казани, — вздохнула Галия. — Там у нас звездочки поменьше, но такие же яркие.
Среди ночи их разбудили. Притащили разведчика, подорвавшегося на мине. Через пять минут все были у операционного стола. Оперировала Габидулина, ей помогала Ратушняк. Когда же за свою работу принялись санитары, женщины вышли из палатки.
— Ну что? — кинулись им навстречу друзья разведчика, ожидавшие исхода операции.
— Полежит немного у нас, — сказала Габидулина, — а потом надо в госпиталь отправлять.
— Ну мы наведаемся утром, — пообещали разведчики и растворились в темноте.
