– Мои драгоценности! – восклицает она. – Пожалуйста, верните мои драгоценности!
Во и Гиннесс покорно опускаются на четвереньки и пресмыкаются между скамьями и подсвечниками, стараясь отыскать «все круглое и блестящее».
– Сколько на вас было браслетов? – спрашивает Во у глухой старухи.
– Семьдесят, – отвечает она.
Под скамейками Во шепчет Гиннессу:
– Кто она по национальности?
– Русская, навскидку, – говорит Гиннесс, скользя на животе под скамьей и пачкая свой элегантный костюм.
– Или румынка, – говорит Во. – Она крестилась в другую сторону. Может, вообще маронитка[29], так что будьте осторожны.
Оба начинают смеяться, и, по словам Гиннесса, с ними случается «почти не управляемая истерика». Они подбирают все браслеты, какие смогли отыскать. Гиннесс пересчитывает их, передавая в руки глухой старухе, но она подозрительно смотрит на них обоих, не прикарманили ли они парочку.
– Это все? – спрашивает она.
– Шестьдесят восемь, – говорит Гиннесс.
– На вас осталось еще два, – замечает Во.
В этот миг орган берет низкую ноту, и входят остальные трое свидетелей. Во обращает свой неумолимый ехидный взгляд на «отца д’Арси… маленького смуглого человечка, похожего на еврея, хотя он утверждал, что португалец, и молодого блондина, похожего на американца, хотя он утверждал, что англичанин». Гиннесс замечает, что португалец, поэт, выглядит «как-то по-атеистически брюзгливо».
Затем по нефу скользит Эдит Ситуэлл, «замотанная в черное, как инфанта XVI века», которую собирается окрестить в католичество отец Караман[30].
Служба окончена, они садятся в «Даймлер» и едут с Фарм-стрит в клуб «Сезам», расположенный всего в двух кварталах. Во слышал о нем неплохие отзывы, но его приятно удивляет «раблезианский пир», накрытый на столах: холодное консоме, омары «Ньюбург», бифштекс, клубничный пирог и «море вина». В целом, по его оценке, это «богатый кутеж»[31]. Гиннес замечает: «Эдит во главе стола, словно невеста в черном, а о. Караман то и дело возводит глаза горе, как бы в экстазе».
Неловкий момент наступает, когда глухая старуха вдруг говорит:
– Кажется, кто-то сказал «виски»?
– Хотите стаканчик? – спрашивает Во.
– Больше всего на свете.
– Я вам принесу.
Но тут вмешивается португальский поэт. Он толкает Во в бок и говорит:
– Это кончится бедой.
Тогда Во уговаривает ее не отходить от белого вина. Повторив Гиннессу слова португальского поэта, он объясняет ему, что «мы бы не перенесли бы еще одной беды с этой стороны».
За обедом захмелевший Гиннесс делится немногими оставшимися у него богословскими вопросами с молодым светловолосым англичанином и португальским поэтом.
– А надо пить за здоровье папы? А если бы Эдит умерла прямо тут, она попала бы в рай? А в таком случае нам следовало бы предаваться духовному ликованию или мирскому и эстетическому горю?
Выпито очень много; на следующее утро, как Гиннесс ни пытается, он не в силах даже припомнить, как они встали из-за стола.
ИВЛИН ВО ставит в неловкую ситуацию ИГОРЯ СТРАВИНСКОГО
Отель «Амбассадор», Парк-авеню, Нью-Йорк
4 февраля 1949 года
Ивлин Во утверждает, что вообще не любит музыку, за исключением, может быть, грегорианских хоралов. Это не сулит ничего хорошего Игорю Стравинскому, когда тот готовится к встрече с Во в Нью-Йорке. Олдос Хаксли уже предупредил его, что Во может оказаться «колючим, напыщенным и откровенно неприятным». Но Стравинский поклонник его книг, в частности, его таланта к диалогам и говорящим именам персонажей («доктор Какафилос», «отец Ротшильд, иезуит»), и рад, когда его друг организует им встречу.
Стравинский провел предыдущий вечер в компании более близких по духу людей: Владимира Набокова, Уистена Хью Одена и Джорджа Баланчина, которым он сыграл набросок первого действия «Похождений повесы». Как обычно, его несколько раздражала склонность Одена не замолкать ни на минуту, но это мелочь по сравнению с тем, что ему предстоит: ведь язвительность Во вошла в пословицу.
«Почему всем так просто быть приятными, а мне нет?» – расстроенно спрашивает Гилберт Пинфолд в самом автобиографичном романе Во[32]. Том Драйберг видит в нем «подлинный крик отчаяния» автора. Во всего сорок пять, но он умудрился загнать себя в образ старого сварливого брюзги. Пенелопа Фицджеральд так резюмирует смысл того, что он хочет сообщить окружающим людям: мне скучно, вы напуганы.
Его грубость не имеет возрастных ограничений. Когда Энн Флеминг без спросу привела с собой на чай в «Гранд-отель» трехлетнего сына, Во так разозлился, что придвинул «лицо к ребенку, оттянул вниз уголки глаз и рта указательными и большими пальцами и скорчил настолько невообразимо злобную гримасу, что ребенок закричал от ужаса и упал на пол». В отместку Флеминг наотмашь ударила Во по лицу, опрокинув тарелку с эклерами.
Наблюдая за ним в клубе «Пратт», Малколм Маггеридж считает, что Во представляет собой «аляповатую фигуру в смокинге и шелковой рубашке; необычайно похож на болтливую женщину, в смокинге, скроенном как платье для беременных, чтобы спрятать выпирающий живот. Он был очень общителен, верно, в сильном подпитии, и все время играл роль старого глуховатого чудака, который прислоняет руку к уху, чтобы лучше слышать: «Феллер, я подозреваю, кто-то вроде социалиста». Забавно, но не более чем на четверть часа. Мы с Тони [Пауэллом] согласились, что между Грэмом [Грином] и Во есть одна существенная разница: с Грэмом приходится вымученно молчать, а с Во – вымученно обращать внимание». Некоторые самые грубые реплики он выдает таким образом, что лишь немногие, может быть, включая его самого, могут сказать, кому они предназначаются. «Я провел две ночи в Кап-Ферра у мистера Моэма (который лишился своего прекрасного повара) и совершил страшную бестактность, – пишет он Гарольду Эктону в апреле 1952 года. – В первый же вечер он спросил моего мнения о ком-то, и я назвал его «заикающимся голубком». Все Пикассо на стенах так и побледнели».
Он обожает сажать всех и каждого в калошу. Когда Феликс Топольски и Хью Бернетт приезжают к нему в Ком-Флори на обед, чтобы подготовить Во к съемке в программе «Лицом к лицу», он изо всех сил старается подчеркнуть, что у него дома нет телевизора, а радио есть только в комнате прислуги. Потом он подает им большую тарелку клубники с зелеными хвостиками. «Слишком поздно я понял, в чем проблема, – вспоминает Бернетт. – Кладешь клубнику на тарелку, добавляешь сливок, берешься за ложку – и оказываешься в ловушке: что делать с хвостиками. Я попробовал подцепить одну ягоду вилкой, но она улетела под буфет. Опозорил всю Би-би-си. Топольски, увидев все это, сделал нечто немыслимое в обществе – взял клубнику пальцами и окунул в сливки. «Ах, мистер Топольски, – услужливо заметил Во, – вам нужна ложка».
Когда приходит день съемок, Бернетт знакомит его с интервьюером Джоном Фрименом.
– Как поживаете, мистер Во? – говорит Фриман.
– Меня зовут Во, а не Вуф, – отвечает тот.
– Но я и назвал вас мистер Во.
– Нет, нет, я отчетливо слышал, как вы сказали Вуф.
На интервью Во признается, что его худший недостаток – раздражительность.
– Что вас раздражает? – спрашивает Фриман.
– Абсолютно все. Неодушевленные предметы, люди, животные, что угодно.
Чета Стравинских и Во встречаются в «Амбассадоре» на Парк-авеню. В Америке Во всегда не в своей тарелке: местные жители кажутся ему малоприятными, и он огорчает их наблюдениями вроде: «Конечно, американцы трусы. Почти все они потомки негодяев, убежавших от своего законного монарха из страха перед военной службой».
Вскоре Стравинский узнает, что острый язык Во в жизни ранит еще больнее, чем в книгах. «Не из тех людей, которые сразу вызывают симпатию», – думает он. После взаимного представления Стравинский спрашивает Во, не хочет ли он виски.
– Я не пью виски прежде вина, – отвечает Во таким тоном, будто его слегка ужаснуло невежество Стравинского.
Такое впечатление, что Во развлекается, демонстративно оборачивая против Стравинского каждую его реплику, вежливую, веселую или умиротворяющую. Сначала Стравинский заговаривает с Во по-французски, но Во отвечает, что не знает этого языка. Миссис Во вежливо ему возражает, но тут же получает отповедь.
Беседа продолжается не без заминок. Стравинский говорит, что восхищается Конституцией Соединенных Штатов. Во отвечает, что осуждает «все американское, начиная с Конституции». Они делают паузу, чтобы изучить меню. Стравинский рекомендует курицу; Во указывает, что сегодня пятница.
«То ли мистер Во неприятный человек или всего лишь до нелепости лукав, не могу сказать, – вспоминает Стравинский[33]. – Гораций Уолпол где-то сказал, что после неприятности самое плохое – чрезмерная приятность. Я лично поменял бы их местами, хотя и допускаю, что при близком знакомстве неприятный человек переносится тяжелее». Изо всех сил стараясь нащупать общую почву, Стравинский делает попытку связать свою недавнюю торжественную мессу с темой текущего лекционного турне Во.
