Потом открываю Пелевина. "Чапаев и Пустота". Вязну в нём, нет энергетики, нет движения, нет смысла… Отложил. Решил, пусть жена вслух почитает, может, на слух я пойму. Зачем-то он востребован читателем? И потом, в ушах ещё давление этой редакторши из журнала: "Если Вы таких писателей не знаете, что Вам делать в литературе?" Почитал "Кысь" Толстой. Какой-то выдуманный стилизованный язык, злостно вымышленная история нашего эволюционирования. Может, преподавателям русского языка за рубежом такие стилистические упражнения даже интересны, но мне-то зачем? Я русский язык искренне люблю, почитаю его за великолепное и здоровое разнообразие, которое дает возможность, и не коверкая и не выворачивая его наизнанку, передать любые чувства и мысли. Четвёртую книгу открыл. Я сейчас и не помню автора, тоже оказался мне не интересен. Может, они и модные, но, извините, рядом с той великой мировой литературой (русской, французской, английской, испанской, немецкой, американской), которая уже накоплена человечеством и куда я погружаюсь с наслаждением, эти писатели выглядят, право, частным случаем, мотыльками-однодневками — на любителя. На этом я и закончил своё знакомство с современной "литературой".
Самое ужасное, однако, в том, что именно эти фигуры — единственные — востребованы нашим телевидением, где на канале "Культура" (?) ведут свои передачи. Получается, что только они (и близкие им, такие же маргиналы) являются пророками современной России. Ни одного настоящего, глубокого, честного, умного современного писателя на телеэкране не увидишь, если такого и пригласят ерофеево-николаево-архангельско-толстые, то, скорей всего, поглумиться, унизить, высокомерно оплевать. Обратите внимание, что даже названия передач, которые предлагает канал "Культура", носят какой-то уничижительно-разрушительный характер — "Школа злословия", "Культурная революция", "Графоман", "Оркестровая яма", "Апокриф" (то есть отторгнутый, недостоверный текст). В любой европейской стране писатели маргинального типа имеют свою нишу общения, но ни в коем случае не публичную. в лучшем случае, свои отдельные издания, изолированные от широкой публики, особенно — от молодежи. Там ущербных, закомплексованных творцов относят к "болячкам" общества и напоказ не выставляют. Любая страна стремится представить всех тех своих художников, которые считаются гордостью нации, ее достоянием. Чтобы не создавать предпочтений каким-то направлениям, течениям в искусстве, на телевидение приглашают, по возможности, представителей всех творческих групп. И, кстати, платят за участие гонорары, а не требуют денег с самих участников, как у нас сейчас, — якобы за рекламу. Ведь рекламу в данном случае получает само СМИ или телевидение — за счет привлечения талантливого оригинального мыслителя. Среди ведущих таких программ производится постоянная ротация, что тоже обеспечивает равный доступ на экран всем деятелям культуры. Здоровая организация процесса. Поэтому в тех странах и вырастают нобелевские лауреаты. У нас же, судя по лицам на экране, последние писатели проросли в России в 80-х годах прошлого века. Ни одного свежего, мощного имени! Разве так может быть? Значит, новые имена просто не могут прорваться, дойти до читателя сквозь информационную блокаду, возглавляемую обоймой вышеперечисленных "модных" законодателей вкусов. Если они и останутся в истории российской литературы, то, скорей всего, как ее геростраты. Жаль, что именно их мнение стало официальной политикой российского государственного канала.
В.Б. Но судя по вашей же прозе, вы — книжный человек… Вы откровенно опираетесь и на Достоевского, и на Гоголя.
А.П. Я закончил два университета, в России и в Германии. Естественно, всю мировую литературу неплохо знаю. Постоянно читаю Федора Достоевского. Люблю Гоголя. За последнее время перечитал "Идиот" для того, чтобы не было случайных параллелей в моём романе. Всё бывает. Когда я познакомился с лауреатом Нобелевской премии по экономике, американцем Кане, я удивился, у нас одни и те же темы, та же виртуализация мирового хозяйства. Но ни я у него, ни он у меня не могли списать. Книги выходили почти одновременно. Параллельные мысли. Вот такая же боязнь повторения была у меня, когда я писал "Изгоя", специально перечитал финал "Идиота", чтобы не было ничего похожего. Слава Богу, у меня оказалось нечто совсем другое.
Недавно вновь перечитал "Шинель" Гоголя. Подумал, двести лет прошло, и современная литература совсем другая стала. Не хуже, не лучше. Но мир другой описывает. Люди двести лет назад другими были. Сам интеллект человека изменился, стал изощрённее. Типы, может, и остались схожие, а былой простоты нет.
В.Б. На это я и обратил внимание в своей рецензии "Изгой Потёмкин". Заметно влияние русской классики, но ситуации описаны самые современные, типы взяты из нынешней действительности. В своё время блаженный Августин сказал простые слова: "Возлюби — и делай, что хочешь". И на самом деле, когда есть основа в человеке, есть благодать Святого Духа, то не надо думать над своими поступками, ты можешь вольно поступать во всём, ибо никогда не перейдешь границы добра. Но многие ваши современные герои живут по укороченному принципу: "делай, что хочешь", отбросив эту мешающую им начальную аксиому "Возлюби". Вы не жалеете их, усиливаете гротеск, расправляетесь с ними, но видно, как тяжело и автору и вашему главному герою. Кстати, заметна автобиографичность главного героя и в повести "Я", и в рассказах, и в романе "Изгой". Так это, или не так?
А.П. Конечно, в книгах задействован весь мой жизненный опыт. Это то, что происходило со мной, пусть изменены какие-то реалии, изменены фамилии персонажей. Если ты пишешь о кризисе человека, то без каких-то ярких примеров, не выдуманных, а реальных, прочувствованных, не обойтись. Есть и эпизоды, взятые из моей жизни.
Допустим, в Большой театр я привёз Григоровичу на двух грузовиках лебедей из живых цветов. Его, как известно, Васильев изгнал оттуда. И для Юрия была большая радость, когда ему предложили вновь ставить балет в Большом театре. Он парил. У него было великолепное состояние души. Хотелось поддержать его, вот и придумал такой подарок — анонимный, просто от зрителей — вынести на сцену. С надписью "Приветствуем возвращение в Большой театр Юрия Григоровича". Слово "великий" я на всякий случай убрал. Всё равно не допустили. Ощипали этих лебедей и выкинули. Не позволили мне также оплатить бегущую строку над сценой с поздравлением. Какая, спрашивается, крамола в таком желании уважить мастера, придать событию достойное того оформление? Так же случилось и в театре Любимова, где я хотел поздравить Валерия Золотухина. Тоже не разрешили вынести корзину с цветами, которую я символически заказал оформить в виде полутораметрового бокала. Зависть душит людей. Это реальные эпизоды, окружающий нас реальный страшный мир. У меня мало полностью придуманных вещей, единственно, в текстах я отстранялся от своего участия в событиях, занимал как бы позу наблюдателя. Конечно, герой повести "Я", как и другие персонажи, — это не прямая трансляция меня самого. И все партийные, например, истории, описанные в повести, были где-то услышаны или увидены, но проходили без меня. Так что в ход идет вся накопленная за жизнь фактура.
В.Б. А вы сами, Александр Петрович, в своё время состояли в КПСС?
А.П. Да. Я и не стесняюсь говорить об этом. В 23 года вступил, в 27 лет меня оттуда попёрли. Приписали "побег на Запад": была в те годы такая охота за невозвращенцами. А я, по неосторожности, в заграничной командировке совершил несанкционированную поездку на автомобиле в приграничный населенный пункт — передал посылку от своих друзей. Из меня тогда впервые КГБ и ЦК КПСС сделали чуть ли не шпиона. Представили дело так, будто я ездил в Мюнхен, на радио "Свобода" — просить работы и политического убежища. При этом мимо внимания этих органов почему-то прошло упоминание в трудовой анкете, что моя мать — немка, а, следовательно, никакого убежища мне просить не надо: ступив на германскую землю, я автоматически получал немецкое гражданство. Но в тот момент я и в голове еще не держал мысли о переезде на Запад, меня обуревал вполне комсомольский карьерный энтузиазм. Мотался по великим стройкам коммунизма, жил неделями на БАМе…
В.Б. Вы начинали как молодой и энергичный советский человек, переполненный всяческих надежд на будущее и рвущийся делать реальные дела. Потом вы выехали в Германию, так как у вас есть в роду немецкие корни, и в Германии совершили уже второй взлет, добились явных успехов, что было не часто среди немцев, возвращающихся из России.
А.П. Есть такой журнал "Космополитен". В 1985 году его немецкая версия публикует мою фотографию и пишет: обнаружен резидент советской разведки в Германии. Их удивили мои успехи в Германии. Решили, что это дело рук спецслужб. На самом же деле немцы меня дотошно со всех сторон проверяли: как же, работал в "Комсомольской правде", переехал, раскрутился, завел собственное дело. Кто такой? Мать — немка, документы чисты, но и верно, подозрительно, что приехал человек из Советского Союза и вдруг начали вокруг него бушевать деловые волны. Очень активный человек всегда привлекает внимание. Уже в те годы, еще при советской власти, мне удалось осуществить множество совместных проектов, "Бурда моден" в России, реклама немецких фирм в "Известиях" и так далее. Сегодня активных стало больше. Но в начале перестройки в бизнесе ещё была тишина, все чего-то боялись... Вернулся в девяностых годах в Россию — и здесь вновь то же самое: журналист Хинштейн приписал меня уже к немецко-английской разведке. Назвал главой грузинской мафии, сочинил, что я скупил все военные заводы. А на рисунке я был показан с мешком, откуда торчат всякие пакистанцы, которых я, якобы, перевожу через границу.
