Для меня лично литература никогда не была бизнес-проектом. Но для кого-то она может и должна быть коммерческой субстанцией.
В.Б. Даже мастера детективов не такие уж обеспеченные люди. Знаю по своим друзьям. Что уж говорить о поэзии или серьезной прозе. Невыгодное это дело.
А.П. Для меня сочинительство это — самовыражение. Желание утвердиться. Само состояние, когда ты пишешь, меня захватывает. Может, время подошло. Сейчас я уже не рвусь на пляж знакомиться с девушками.
В.Б. Значит, было заложено в вас от Бога изначально стремление к литературе. Был скрытый дар.
А.П. Не знаю. Одно только понимаю, что это стремление ко мне пришло. И я рад, что могу позволить себе заниматься литературой. У меня в Подмосковье рядом два дома: большой и малый. В одном — кабинет для литературной работы, в другом — для научно-экономической. Стоят два компьютера. Полдня я работаю в экономике. Полдня пишу прозу.
В.Б. Вы написали уже роман "Изгой", четыре повести "Игрок", "Бес", "Стол", "Я", сборник рассказов, сейчас заканчиваете повесть "Мания", отрывок из которой мы печатаем в нашей газете. Вам хочется добиться читательского успеха, найти своего читателя, быть интересным для многих? Для кого вы пишете?
А.П. Если бы очень хотелось известности, славы, я бы занялся широкой рекламой, добился бы реализации книг. Я же предприниматель, умею это делать. Но пока я не хочу тратить деньги на рекламу своих книг. На раскрутку своего писательского имени. Я понимаю, что сегодня многие россияне не способны читать литературу. Они живут в режиме выживания. За последние десять-пятнадцать лет почти все бывшие читатели отвернулись от книг. Поглощение чтива я чтением не считаю, это, скорей, род психомании. И поэтому я сегодня не ищу широкого читателя. Ищу собеседника. Людей, которые бы понимали и мою прозу, и мое отношение к миру.
Скажем, недавняя встреча в Доме литераторов как акт публичного признания мне была совершенно не нужна. Но она подарила другое: контакты с теми именно людьми, которые прочитали мои вещи, стали моими реальными собеседниками, которым интересны мои идеи. Горжусь, что на мою презентацию собрались — впервые за многие годы раздоров — такие разные и авторитетные писатели, поэты, критики, как Георгий Гачев и Римма Казакова, Лев Анненский и Александр Проханов, Сергей Есин и Константин Кедров, Анатолий Ким и Вадим Рабинович. Многих я увидел впервые, но нам было о чем побеседовать. Это, наверное, уже какой-то виртуальный контакт с людьми.
Ещё в тот момент, когда я пишу, мне нужен такой виртуальный восторженный читатель, который считает, что лучше Потёмкина никого в современной литературе нет. Тут я недалеко ушел от поэта, кричавшего самому себе: "Ай, да Пушкин!" Потому что, когда я что-то делаю, всегда нуждаюсь в оценке этой работы. Чтобы я видел, понимал, какой степени совершенства уже достиг, высоко ли потолок. Те корпорации, которые покупают мой табак: "Филипп Моррис" и другие, они всегда знают, качество Потёмкинского табака — лучшее качество. Если я делаю вино, хочу, чтобы покупатели ценили моё вино именно как гарант качества и вкуса. Так я отношусь и к литературе. Если моё имя стоит на книге, значит книга чего-то стоит.
Но это, повторю, скорее виртуальное желание победы, а каких-то поклонников "во плоти", кричащих мне слова восторга, я, конечно, не жду.
В.Б. Вы занимаетесь бизнесом, естественно у вас есть и партнёры, и конкуренты. вы занимаетесь экономикой, очевидно, есть близкие вам экономические школы и течения, есть уважаемые коллеги, и также есть оппоненты, соперники. Что же в литературе-то вас никто не интересует? И вы желаете плыть в одиночку, не оглядываясь по сторонам, не принимая во внимание современный литературный процесс? Известный канадский поэт-битник Леонард Коэн когда-то писал: "Я люблю страну, но не переношу то, что в ней происходит./ И я не левый и не правый…" Вы чем-то похожи на героя этих строк Коэна. Правда, он мягко и застенчиво, но всё же как бы звал своих читателей на баррикады. Особенно в последних стихах: "Вырубай последний лес,/ Чтоб заткнуть культуре/ Дырку с тыла;/ Немцам Стену сохрани,/ Русским Сталина верни./ Я видел будущее, братец,/ Там — могила"… Куда зовёте Вы своих читателей? И что вы видите в будущем России? И есть ли у вас желание оглядеться в литературе по сторонам? Найти друзей и соперников, увидеть недругов и чужаков?
А.П. Оглядываться в литературе по сторонам мне не хочется. Я на самом деле не знаю, левый я или правый. Два десятилетия прожив в Германии, я, конечно, поотстал от российского культурного процесса. Когда начинал писать свои повести и рассказы, приятели, с которыми когда-то работал в "Комсомольской правде", предложили: "Старик, надо бы тебе познакомиться с писателями. Ты же никого не знаешь…" Посоветовали обратиться в один известный литературный журнал. Я прихожу в редакцию представиться, познакомиться, поговорить о литературе, о главных течениях, крупных фигурах. То есть действую на европейский манер: если мне что-то нужно, сам иду к горе. Захожу в приёмную, обращаюсь к секретарю: "Можно пройти к главному редактору?" — "Его нет. А что вы хотите?" — "Хотел пообщаться, рассказать о себе и своих планах" — "Нашли время знакомиться. У людей свободной минуты нет…" Я подумал, на самом деле — глупая ситуация. Кому я там нужен сам по себе? Вдруг открывается дверь из кабинета заместителя главного редактора, выходит какая-то дама (позже узнал, что это и есть зам. главного редактора) и недружелюбно спрашивает: "Кто вы такой?" Представиться учёным мне было неловко, что делать учёному в литературном журнале? Я говорю: "Хотел бы пообщаться с литераторами, совершенно не знаю мира литературы, посоветоваться…" Дама мне говорит: "А кого вы из современных писателей знаете? Вы знаете Виктора Ерофеева?" — Я говорю: "Нет". — Она мне: "Ну, как вы можете, не зная Виктора Ерофеева, о чём-то думать в литературе? Вам немедленно надо читать Ерофеева. А вы знаете Виктора Пелевина?" — "Нет." — "Знаете Татьяну Толстую?" — "Нет." — "Так вы совсем литературу не знаете. А чем вы занимаетесь?" — "Бизнесом". — "Ах, бизнесом. Катя, (обращается к секретарю), сколько у тебя журналов прошлых осталось?" — "27 журналов", — говорит Катя. — "Вот купите у нас все 27 журналов. Этим вы поможете литературе". Я быстрее отстегнул деньги, естественно, ни одного журнала не взял, ушёл, думаю, с такими людьми контактировать нет никакого желания.
В.Б. Догадываюсь, что это был за либеральный журнал, догадываюсь, с кем вы говорили.
А.П. Ну, либеральный, не либеральный — я и до сих пор не разбираюсь во всех этих нынешних течениях, потому что не вижу смысла тратить время на изучение писательской междоусобицы. Тем более, что к собственно литературе она никакого отношения не имеет. Купил я тогда всех этих модных прозаиков, пробовал читать. Начинаю с Ерофеева. Матерщина сплошь. Я вырос на сухумской улице, сирота, у меня ни отца, ни матери в детстве не было, знаю мат, что называется, во всех оттенках. И я был шокирован пошлостью этого ерофеевского мата. Скабрёзностью его. Листаю десять страниц, двадцать, везде одно и то же, похабные людишки, похабные слова. И все с каким-то даже любованием, авторским восхищением этой мерзостью. Я понимаю, что бывает необходимость подчеркнуть маргинальность своего персонажа, использовать для передачи его речевой характеристики специфические выражения. Но мастерство писателя, мне кажется, не в том, чтобы напрямую цитировать брань, влезать за своим героем в помойку, вываливая и читателя в грязи, а в прямо противоположном: пользуясь цивилизованными приемами, эвфемизмами и метафорами, передать всю отвратительность такой жизни, вызвать неприятие читателя, его желание быть чище, выше, благородней, бежать подобной ситуации. То есть задача писателя — поднимать, а не опускать читателя. Просвещать, а не растлевать.
Потом открываю Пелевина. "Чапаев и Пустота". Вязну в нём, нет энергетики, нет движения, нет смысла… Отложил. Решил, пусть жена вслух почитает, может, на слух я пойму. Зачем-то он востребован читателем? И потом, в ушах ещё давление этой редакторши из журнала: "Если Вы таких писателей не знаете, что Вам делать в литературе?" Почитал "Кысь" Толстой. Какой-то выдуманный стилизованный язык, злостно вымышленная история нашего эволюционирования. Может, преподавателям русского языка за рубежом такие стилистические упражнения даже интересны, но мне-то зачем? Я русский язык искренне люблю, почитаю его за великолепное и здоровое разнообразие, которое дает возможность, и не коверкая и не выворачивая его наизнанку, передать любые чувства и мысли. Четвёртую книгу открыл. Я сейчас и не помню автора, тоже оказался мне не интересен. Может, они и модные, но, извините, рядом с той великой мировой литературой (русской, французской, английской, испанской, немецкой, американской), которая уже накоплена человечеством и куда я погружаюсь с наслаждением, эти писатели выглядят, право, частным случаем, мотыльками-однодневками — на любителя. На этом я и закончил своё знакомство с современной "литературой".
