Летишь куда-то в железной бочке
на все четыре стороны света[?]
ФИЛОЛОГИЧЕСКОЕ
Хорошо ли, плохо -
но отнюдь не фея
новая эпоха
ботает по фене[?]
Ботает по фене,
словно неродная,
и по всей арене -
музыка блатная[?]
НЕФОРМАТНОЕ
Ваше время прошло, а моё не настало,
потому что, в потёмках руля
и свергая вчерашних богов с пьедестала,
начинает Россия с нуля.
Каждый раз начинает фатально сначала,
каждый раз оступаясь опять,
ах, Россия, зачем ты опять подкачала
и решила по новой качать?
А кукушка в дремучих лесах куковала
и такую накликала жуть,
что навалом в округе питья и товара,
да в душе непонятная муть.
А Россия несётся на всех парашютах,
почему-то не дёрнув кольца,
потому что в России всегда промежуток
в роковом предвкушеньи конца.
Кто-то втиснуться хочет, увы,
между нами,
переходит в бессилье на мат[?]
Шансов нет в этом лютом российском
цунами -
это, как говорят, неформат[?]
Между тем гениальная жизнь отсвистала,
не считая побед и потерь:
ваше время прошло, а моё не настало, -
слава богу, мы квиты теперь[?]
ИТАЛЬЯНСКОЕ
(Venezia)
Ларцы, шкатулочки, палаццо
смыкаются в потёмках в ряд,
в кривых гондолах папарацци -
куда? - неведомо! - летят[?]
1995, Италия
ГРЕШНОЕ
Если Клара у Карла украла кларнет,
значит, Кларе обрыдло готовить обед[?]
Чтоб заняться искусством высоким,
она в дудку гудит, она дудку сосёт,
достигая при этом небесных высот,
переполненных ангельским соком[?]
Если Карл у Клары кораллы украл,
это значит - ему ненавистен коралл,
буржуазные цацки и стразы,
он не то что поэт, но, конечно же, бард,
это значит - прямая дорога в ломбард -
избавляться от хрупкой заразы[?]
Год за годом проносятся именно так,
ну не жизнь, а какой-то гитарный бардак,
то ли Карл виноват, то ли Клара
и опять в этом доме творится скандал,
не понять, где кларнет, кавардак и коралл,
то грызётся бессмертная пара.
Это Карл, как безумный, кораллы крадёт,
и по новой за годом проносится год -
о, мгновенья прекрасные эти[?]
Ну а Клару манит не какой-нибудь друг,
только этот из кости моржовой мундштук
на ворованном этом кларнете[?]
СКОРОТЕЧНОЕ
(Сонет)
Изменяется угол зренья,
потрясениями грозит,
вот и юное поколенье
вдруг несбыточным поразит.
И ревнуя и изменяя,
я признаюсь, не затая,
что страшна красота земная
скоротечностью бытия.
Это чувство - невыразимо.
Очевидец зрачок разинет,
пар как облако изо рта
Время тянется как резина,
И - асфальтовая - пружинит
под подошвами пустота[?]
ЛЮБОВНОЕ
К.Р. - на расстоянии жизни
Наверно, это очень глупо
влюбиться с первого словца,
влюбиться бешено и грубо
в тепло души, в штрихи лица[?]
Испить нечаянного счастья, -
и оборвать витую нить,
чтоб никогда не повстречаться,
но никогда не разлюбить[?]
КОСМИЧЕСКОЕ
(Пришелец)
Вот и небо пустилось в танец
и мерцает тьмой[?]
- Как ты думаешь, кем ты станешь,
драгоценный мой?
Ты качни головой повинной
и ответь во мгле:
- Слава богу, я стану глиной
на чужой Земле[?]
ПЯТИКНИЖИЕ
ПЯТИКНИЖИЕ
Колум Маккэн. И пусть вращается прекрасный мир. - М.: Фантом Пресс, 2012. - 448 с. - 3500 экз.
В этой книге ни на грош нет того, что называют дешёвым словом "позитив". Роман Маккэна - тяжёлое и великолепно пронзительное повествование, исполненное надежды, что люди больше, чем кажутся. Чем даже они сами о себе полагают. Это книга об импульсах, природа которых до боли знакома и до отчаяния непонятна. Божественных ли? Человеческих? Это книга о лучшем, что в нас есть, но обычно скрыто от глаз и проявляется через страдание. О том, что совершается непоправимо, безвозвратно, и о том, что мир вращается, жизнь продолжается, а человек в ней - ничтожен и велик одновременно. Сказать, что это книга "ирландца о Нью-Йорке" - всё равно, что назвать "Преступление и наказание" книгой об убийстве в Петербурге. Маккэн, как это свойственно большому мастеру, не ограничен географией. Он любит нелепую, печальную и невыносимо прекрасную людскую сложность, и читатель каждой жилкой почувствует его настроение. Книга получила Дублинскую премию 2011 года.
Константин Комаров. От времени вдогонку. - Екатеринбург: Творческое объединение "Уральский меридиан", 2012. - 60 с. - Тираж не указан.
"Когда ты сделан не по ГОСТу[?]" - заводит речь Комаров, пробуждая настороженность: а ну как скромное откровенничанье перерастёт в откровенное самолюбование? Подозрительность, однако, быстро выветривается: Комаров эгоцентричен, но и необычайно дружествен к чужой индивидуальности. И если он не раз пишет о самоубийстве - это не рисовка, не эпатаж, но осознание, что за великую возможность открывать душу людям (свою ли? их ли?) иногда поджидает расплата. Комаров очень талантлив, и то, что он творит с русским словом, вызывает уважение не только к поэту, но и к языку, прячущему в недрах ещё столько граней, полных смысла. "Если душой не кривишь, значит, душу кровавишь", - утверждает поэт, и выбор его не кривить душой предопределён высокой целью, ведь "ни о чём ничего не узнают, если я обо всём не скажу". Но не беспокойтесь: он заговорит, и ему многое удастся сказать.
Владимир Порудоминский. Если буду жив, или Лев Толстой в пространстве медицины . - СПб.: Алетейя, 2012. - 376 с. - Тираж не указан.
"Пространство медицины" в книге Владимира Порудоминского понято очень широко. Это не только недуги, но и вообще "телесное" в семействе Толстых: внешность, телосложение, походка, физическая мощь, наследственность, роды, каждодневный яснополянский быт. И это не только нечастые болезни самого Толстого, но и истории его родных, общение с врачами, включая "доктора Чехова", его разговоры о медицине, её значении и направлениях. В итоге книга действительно даёт детальную картину физического пространства вокруг великого писателя, и нередко мы видим, как явь перетекает в его творчество, которое оттого и стало для нас таким отчётливо-ощутимым, что за сценами предсмертной агонии, родильных мук и даже затяжной душевной тоски скрывается конкретное переживание, отчасти связанное с телесной, материальной причиной. Немало способствует положительному впечатлению то, что, говоря на деликатные темы, Порудоминский умеет оставаться корректным.
Григорий Кружков. Луна и дискобол: О поэзии и поэтическом переводе . - М.: РГГУ, 2012. - 516 с. - 1000 экз.
Нет более вдумчивого, более заинтересованного литературоведения, чем переводческая работа с текстом. Нет прочтения более горячего, чем прочтение переводчика, тем паче работающего с такой тонкой материей, как поэзия. Вот и книга Григория Кружкова, для которого перевод поэзии - ремесло и судьба, получилась такой: полной тонких и метких наблюдений, увлекательной, информативной, пристрастной. Судьбы поэзии и переводов поэзии тесно переплетены, и связь продолжается в наше время - Кружков показывает это как нельзя более убедительно. Книга представляет собою сборник статей, эссе, интервью, биографических зарисовок, полемических выступлений, а также собственно переводов Григория Кружкова, которые порой с блеском иллюстрируют его теоретические рассуждения (они, впрочем, суть плод многолетней практики). Почти все материалы поданы так легко и внятно, что могут увлечь даже людей, никогда не занимавшихся переводом. И лишь одно свойство - живой интерес к поэзии - непременно пристало иметь читателю, предвкушающему эту книгу.
