Ирина и Леонид Тюхтяевы. Школа зоков и бады; Пособие для детей по воспитанию родителей. - СПб.: Акварель, 2012. - 160 с. - 5000 экз.
"На берегу стоял Бада и проклинал тот день, когда!" Какой же день проклинал бада, который обещал больше не бодаться? Конечно, день, когда у него появились зоки! Эти невыносимые, непонятливые, назойливые, вечно гомонящие и шебутные существа, которые обладают даром мгновенно вылечить баду, когда он трусит и ленится жить. Чтобы переиграть зоков, мирный и неторопливый бада вынужден проявлять прямо-таки чудеса изворотливости, открывать в себе невиданные и нечаемые педагогические способности. И, сам почти не веря в это и бесконечно волнуясь за них, бада сумеет сделать зоков достаточно учёными, чтобы они решились отправиться в путешествие вокруг света, который горит в окошках родного дома[?] Книга Ирины и Леонида Тюхтяевых особенно порадует тех, кто с удовольствием и ностальгией читает заходеровский перевод "Винни-Пуха", - настолько щедрую и яркую языковую игру удалось создать этим авторам.
Книги предоставлены магазинами "Фаланстер" и "Библио-Глобус"
Т. Ш.
По ту сторону яви
КОЛЕСО ОБОЗРЕНИЯ
Глаза мертвецов: Антология ирландских рассказов о призраках. - Азбука-Классика, 2011. - 320 с. - 5000 экз .
Мистические произведения русских писателей . - Харьков, Белгород: Книжный клуб "Клуб семейного досуга", 2011. - Серия "Шедевры на все времена". - 384 с. - 23 000 экз.
Пути славян и кельтов, предки которых во времена индоевропейского единства жили бок о бок и понимали друг друга без перевода, разошлись слишком давно. О чём говорить, если сходные корни, скажем, в русском и ирландском языках под силу отыскать разве что филологам, да и то лишь тем, что специализируются по устаревшим диалектам! Но изначальное родство даёт о себе знать: кельтские орнаменты подчас удивительно схожи со славянскими, а в ирландской музыке, мода на которую пришла в нашу страну лет 15 назад, иногда слышится что-то настолько своё, что задумаешься: кто же у кого "позаимствовал" мелодию и ритм? Такие же сходные мотивы звучат в мистических повестях русских и ирландских авторов.
Передо мной лежат две книги. В одной собраны "Гробовщик" Пушкина, "Вий" и "Портрет" Гоголя, "Чёрный монах" Чехова, "Йом-Кипур" Короленко, рассказы о загадочном, принадлежащие перу Достоевского, Гаршина и Соллогуба. Авторы, чьи произведения составили второй сборник, большинству читателей, скорее всего, неизвестны - за исключением разве что Брэма Стокера, создателя "Дракулы". Вряд ли многие у нас знают ирландскую писательницу и революционерку Дороти Маккардл, или аристократа Джозефа Шеридана Ле Фаню, или фольклориста Дэвида Рассела Мак-Эннели. Оба сборника - русский и ирландский - объединяет то, что произведения, включённые в них, написаны в XIX - начале XX в. Время, когда пар и электричество рассеяли мистические туманы над Европой. Если в "Артикуле воинском" Петра I, составленном в начале XVIII века, значилось: "кто из служивых будет чернокнижник, ружья заговорщик и богохульный чародей, такового наказать шпицрутенами и заключением в оковы или сожжением", то спустя столетие "ружья заговорщик" вызвал бы насмешку. Западноевропейские правители один за другим упраздняли инквизицию. "Явь" и "Навь" разошлись окончательно.
Поэтому проявления "сущностей тонкого мира" в литературе этого периода зыбки и неуловимы. Было или не было? Стоит присмотреться - и мстительный призрак распадается на плети плюща и пятна лишайника, а буйный утопленник оказывается простыми клочьями пены, которым фантазия не слишком храброго путника придала очертания выходца с того света (Дж. Ш. Ле Фаню, "Алтер де Лейси"). А приход мёртвых гостей на новоселье на поверку оказывается пьяным бредом, последствиями неумеренных возлияний, как случилось с пушкинским гробовщиком. Нашествие нежити, подобное тому, что описано Гоголем в "Вие", неслучайно отнесено автором в баснословное украинское Средневековье: в то время - "да, были всякие чудеса". Но не в просвещённый XIX век.
Потустороннее отчётливо видят лишь те, кто сам пребывает на грани жизни, смерти и помешательства. Постепенно сходящий с ума философ Коврин ведёт возвышенные разговоры с призраком древнего монаха (А.П. Чехов, "Чёрный монах"). Третьеразрядный писака, от пьянства и безысходности медленно, но верно теряющий рассудок, подслушивает беседы мертвецов на кладбище (Ф.М. Достоевский, "Бобок"). Умирающий от нервного истощения больной, запертый в психической лечебнице, видит себя "в каком-то волшебном, заколдованном круге": будто бы окружающие его сумасшедшие - на самом деле люди, собравшиеся во имя "уничтожения зла на земле", и воплощением этого зла представляется ему красный цветок, расцветающий в больничном саду (В.М. Гаршин, "Красный цветок").
Чудом уцелевшего в кораблекрушении моряка обступают призраки его товарищей, погибших по его вине: "Они окружили меня. Не сводили с меня глаз. Они обвиняли меня. Их было множество, всё море было ими усеяно!" (Дэниел Коркери, "Глаза мертвецов"). Пленный повстанец, запертый в каменном мешке, борется с овладевающим им безумием. И "однажды тёмной, беззвучной ночью" ему является призрак его предшественника, сражавшегося и попавшего в плен сто лет назад, который просит во что бы то ни стало донести правду - он умер как честный ирландец, не выдав вождя восстания[?] вот только имя своё он за сто лет успел забыть (Дороти Маккардл, "Узник"). Убитого горем влюблённого навещает его мёртвая невеста (Д.Р. Мак-Эннели, "Могильщик из Кэшела"). Парень становится могильщиком, а на самом деле порывает с миром живых, превращаясь в этакий призрак во плоти.
К потустороннему гораздо ближе дети, нежели взрослые. Материалист скажет: из-за неумения отличать воображение от действительности. Мистик, поразмыслив, вымолвит: всё дело в том, что дети сами недавно явились в явный мир из-за грани. И вот маленький Сима из "Январского рассказа" Соллогуба видит и слышит "ёлкича", смешного лесного духа, пророчащего недоброе, - только никто ему не верит, и беду не предотвратить. А в пустошах, среди торфяников и холмов Ирландии, дети могут запросто повстречаться с "добрым народом" - и сгинуть навсегда (Дж. Ш. Ле Фаню, "Ребёнок, похищенный фэйри").
Чудеса перемешиваются с живой жизнью. Рассказы о забавных и недобрых проделках фэйри, лепрехаунов, беспокойных мертвяков и самого дьявола сплетены с поэтическими описаниями холмов и озёр Зелёного Эйрина, ветшающих замков - приютов мятежной кельтской аристократии - с горькой и славной хроникой многовековой борьбы ирландцев против британского господства. Для наших не очень далёких предков "сверхъестественное" было неотъемлемой частью явного мира. Как панские дворовые в "Вие" спокойно рассуждали о чудачествах панночки, так же и ирландские крестьяне принимают как данность то, что их окружает нежить ("Ребёнок, похищенный фэйри").
Рационализм заставляет нас по-доброму смеяться над суеверным мужиком, который уверен, что белая кошка - вестник смерти ("Проклятие Драгманниола"), и со страху наделяет мурлыку поистине демоническими чертами: она угрожающе рычит, громко воет и вот-вот вцепится в горло. Мы будем смеяться, пока необъяснимое не прорвёт тонкое полотно реальности и мёртвый крючкотвор не вынесет нам свой вердикт (Брэм Стокер, "Дом судьи"). Много на свете всякой дряни водится, как говорил философ Хома Брут. И, если вам доведётся изловить лепрехауна - лучше не загадывать ему сокровенные желания, а плюнуть ему на хвост, точно это киевская ведьма. Потому что крошка-башмачник всё равно ухитрится обвести вас вокруг пальца.
Владимир ТИТОВ
По законам жанра
КНИЖНЫЙ РЯД
Теория литературных жанров: Учеб. пособие для студ. учреждений высш. проф. образования / М.Н. Дарвин, Д.М. Магомедова, Н.Д. Тамарченко, В.И. Тюпа; под ред. Н.Д. Тамарченко. - М.: Издательский центр "Академия", 2011. - 256 с. - 1000 экз.
Литературоведению давно была нужна книга, представляющая собой не сборник словарных статей о тех или иных жанрах, а их историко-теоретическое осмысление с учётом генезиса жанров.
Подход авторов учебного пособия к изучению жанра можно назвать коммуникативно-генетическим - в его основе лежат не аспекты формы и содержания, а обращённость жанра к адресату. Ключевыми становятся теории "речевых жанров" и "памяти жанра" М. Бахтина. "Мы все говорим только определёнными речевыми жанрами" (М. Бахтин) - до литературных жанров была отнюдь не безжанровость, а исторически сложившееся системное единство долитературных образований, "речевых жанров". Благодаря "памяти жанра" литературное произведение обретает способность сохранять в себе пройденный жанром путь, его важнейшие поворотные точки.
