Было больше пяти часов утра. В семь мы ушли из кабаре. Холодало, и я посоветовала Шилейко не брать извозчика, а ехать на трамвае. Тут он вдруг спросил меня: «А у Вас есть ковры на лестнице?» Сперва я ничего не поняла, но затем сказала с нажимом: «За кого Вы меня принимаете? Не считаете ли Вы, что я веду Вас в буржуазный дом, где муж может спустить Вас с лестницы?» Он не ответил.
Мы подошли к двери нашей квартиры. Я позвонила, дверь открыла горничная. Я знала, что когда меня нет дома, мой муж обычно спит в комнате своего брата. Я с громадным удовольствием представляла себе тот момент, когда мой муж, проснувшись, увидит фигуру незнакомого человека прямо у своей кровати. Я провела Шилейко в комнату, где спал муж, усадила его на кровать, а сама стала будить мужа: трясла его за плечо и говорила: «Гри-Гри, просыпайся».
Он открыл глаза и закурил сигарету. Затем я представила ему Шилейко, и они стали болтать как ни в чем не бывало.
Мы жили у моей свекрови, поэтому я ничего не могла подать к столу, не спросив ее разрешения. Она была «старомодной» дамой, и я должна была надлежащим образом объяснить появление Шилейко в столь ранний час; я сказала, что он поэт и не понимает условностей светских людей. Мое лукавство дало желаемый результат: мы были очень голодны, и горничная принесла нам легкий завтрак. Шилейко записал в мой альбом стихи, посвященные мне, и около одиннадцати часов, почувствовав усталость, я почтительно извинилась и ушла спать. С тех пор я его больше не видела ни в кабаре, ни у нас дома. Мне кажется, ситуация оказалась не той, что он ожидал, и не располагала зайти еще раз.
Восстанавливая в памяти перечень известных поэтов, бывавших в кабаре «Бродячая собака», я должна назвать имя Федора Сологуба. Он часто приходил туда вместе с женой или несколькими друзьями. Я не могу вспомнить черты его лица, потому что почти всегда мне случалось видеть его со спины; все мое внимание притягивал его голый блестящий череп. Он написал множество стихов, но, к сожалению, я помню только одну строку, характерную для тех времен:
«Помолимся немного - и дьяволу, и Богу».
Там можно было встретить также поэта Игоря Северянина, который не читал, а пел свои стихи, причем очень ритмично. В своем творчестве он добился превосходного, почти классического мастерства, но темы его стихов мне не нравились - они казались мне слишком банальными. Говорили, что у него были многочисленные романы с женщинами всех сословий.
Бывал там и поэт Клюев, который приходил в кабаре одетый a la russe (сапоги и т. п.). Часто его сопровождал Есенин, веселый парень с русыми волосами, позднее женившийся на знаменитой Айседоре Дункан.
Как- то раз после вечера в кабаре поэт Клюев -давний друг Есенина - и я пошли к Палладе на чашку чая. Паллада села к нему на колени и стала гладить его по голове. Клюев, простой и совершенно не испорченный человек, был шокирован, и от стыда закрыл лицо руками. Я наблюдала эту странную сцену, делая вид, что дремлю.
К концу описываемого времени поэт Бальмонт приехал из Москвы в Санкт-Петербург и пришел в «Бродячую собаку». Он был маленьким, рыжим и некрасивым; я вертелась около него, никак не решаясь сесть рядом, но в конце концов мой большой интерес к большому поэту взял верх. Пронин, который много выпил, уселся рядом со мной и склонил голову мне на руку. Чтобы не будить его, я не стала ее убирать; тут Бальмонт, ревновавший каждую женщину, которая ему встречалась, постарался прогнать Пронина, но безрезультатно.
Около четырех часов утра появился мой муж; он быстро прошел к фортепьяно и стал играть Баха. Это не понравилось Бальмонту, и он сухо сказал: «Это не музыка, это только клавиши». Но когда через некоторое время мой муж начал играть балладу на стихи Бальмонта «Замок Джэн Вальмор», где рассказывается о красавице Джэн, живущей в своем средневековом замке среди прекрасного парка, свидетеля ее любовных приключений, Бальмонт был в восторге и несколько раз воскликнул: «Вот это музыка!» Бальмонт умер эмигрантом в Париже, нищим и покинутым, в лечебнице для неимущих.
Среди тех, кого я встречала в «Бродячей coбaке», был и Мейерхольд. Я вскоре узнала, что днем в кабаре идут театральные репетиции. Готовилась пантомима в духе «Комедии дель aрте». Эльза Радлова, актриса и художница, принимала в ней участие, и мнe случалось заменять ее, когда она не могла придти. Режиссером был Мейерхольд, и у меня была возможность видеть его ежедневно за работой. Он показывал актерам, как нужно играть роль Арлекина. По моему мнению, он сам был идеальным Арлекином. Портрет, изображающий его в этой роли, насколько я знаю, находится в Музее Александра Ш, который теперь называется Государственным Русским музеем, и фотографии этого портрета продаются в музее в качестве открыток.
В этот период к Маяковскому стала приходить известность. Мейерхольд занялся режиссурой одной из его пьес; в спектакле танцевала балерина, благодаря которой я познакомилась с ее ученицей, г-жой Лилли Брик, которая сыграла в моей жизни большую роль. Когда чета Бриков переехала в Москву, за ними последовал Шкловский, и это был идеальный menage a trois.
Я действовала не размышляя, импульсивно, часто рискуя, когда речь шла о какой-то вещи, которой мне очень хотелось. Примером я могу привести случай, когда граф Зубов организовал для своего института экскурсию в Москву; я в ней приняла участие, имея в кармане всего несколько рублей. И с этой суммой я жила там шесть недель, участвуя в институтских занятиях. Часто мне к тому же везло; я пользовалась симпатией со стороны моих друзей. В этот раз в Москве меня приютила Лилли Брик. Все это делалось по-дружески, и все друг другу помогали как могли. И такой образ жизни не казался мне странным, хотя я и отдавала себе отчет в том, что даже в этой среде я отличаюсь от других.
Публикация и подготовка текста Веры Терехиной
* ДУМЫ *
Максим Семеляк
В конце тоннеля
Памяти Егора Летова
Когда гроб вынесли, началась вдруг дикая сибирская метель, хотя только что было солнце. Когда гроб зарывали в землю, выглянула радуга. Когда все кончилось, и нужно было уже что-то кому-то зачем-то говорить, его бывший (теперь уже во всех отношениях бывший) гитарист Кузьма Рябинов пробормотал: «Летов умер - что может быть нелепее?»
И действительно. С самым главным в своей области человеком, пропевшим самые сильные слова про самые важные вещи, случилось самое страшное. Кузьма как раз и озвучил совершенно детское ошеломление от случившегося - после того, сколько и как этот человек спел про жизнь и смерть, этот страшный довесок реальности казался просто каким-то необъяснимо-ненужным. Я смотрел на свечи, тихо оплывающие у гроба под музыку Love, и вспоминал наш разговор весной прошлого года перед самым выходом завещания «Зачем снятся сны». Мы сидели в Питере, в гостинице, вдвоем. Егор пил пиво и увлеченно рассказывал про эволюционные циклы. Он говорил, что бывают такие этапы, когда определенные формы жизни просто деградируют или даже гибнут, и чтобы благополучно пережить их, нужно просто затаиться где-нибудь на время, ничего не делать, пережидать, а потом выйти на новый виток. Вдруг он прервался и вздохнул: «Эх, вот как бы так умереть, чтобы потом вернуться?»
Будучи самой масштабной фигурой в местном рок-н-ролле, Летов совершенно не стал всеобщим любимцем - я говорю не об исторических неприятностях с КГБ и не о продолжительной информационной блокаде в девяностые годы, но о той прыти, с которой «Гражданской обороне» противилось местное культурное сообщество. На моей памяти мерзостей о Егоре Летове было наговорено чуть ли не больше, чем обо всех здешних рокерах вместе взятых (да и сейчас, несмотря ни на что, продолжают говорить - в охотку, с хохотком). Это убожество, это фашизм, это коммунизм, это безответственность, это непрофессионализм, это дурдом, это никуда, это ни в какую - Господи, сколько же раз я слышал эту ахинею в своей жизни! Причем от самых разных людей - вплоть до его непосредственных вроде бы соратников.
А он просто занимался своим чудесным ремеслом в рамках бесконечно уязвимой для чужих взглядов традиции - назовите ее визионерской, психоделической или попросту поэтической. Прочтите, если угодно, последнее слово с большой буквы. Это не слова благодарности или экзальтации, просто он на самом деле был из ТАКИХ. Человек, выбранный для трансляции высших истин сколь угодно болезненного или радостного толка. Он действительно был упертым человеком, но в какие именно вещи он упирался! Он был целиком и полностью про откровения, озарения, и про вселенскую большую любовь, и про вечность за окном, и про чудовищную весну, и про свободу, и про воздушные шарики над расчудесной страной.
Есть люди, которые знают себе цену; а есть те, кто сознает, в чем их миссия. Егор был из вторых - совершенно точно. Он был настоящим творцом в эпоху прирожденных комментаторов. И музыка у него такая получалась, потому что он не просто верил во что-то, а еще и элементарно и доподлинно знал. Поэтому по большому счету не нуждался он ни в последователях, ни в ниспровергателях, ни в каком-то дополнительном признании, ни в стимулирующем наезде. Ему правда не надо было никакого телевидения. Он хотел просто спокойно делать свою музыку, осмысленность и силу которой гарантировал стопроцентно. Иногда мне казалось, что географические границы РФ были для него просто вынужденной мерой пресечения. Никогда Летов не стремился стать русским национальным достоянием, да и не смог бы в силу своей глубокой и продуманной нездешнести. Ему вообще, по моим наблюдениям, было здесь не слишком хорошо, но он сносил пребывание на русском поле экспериментов по-солдатски - раз послали сюда, значит, так тому и быть. А вообще же он был доподлинный гражданин мира, причем той его части, где поменьше людей, а больше деревьев, животных, картин, пластинок и книг. Любил Израиль, обожал Сан-Франциско, очень мечтал хоть раз увидеть Австралию.
