Примерно в этот период после чудовищной ссоры закончилась наша дружба с Палладой. Тогда же я заболела - следствие жизни, которую я вела, полной бессонных ночей и утомления. У меня была пневмония, и потому позже меня отправили в санаторий «Тайцы», а затем «Халила» в Финляндии. Я вернулась домой через полтора года лечения в санаториумах, и моя дружба с Палладой возобновилась.
Жизнь продолжалась как прежде. Чтобы занять время, я стала изучать классический танец и благодаря этим занятиям познакомилась с г-жой Брик, подругой поэта Маяковского. Моя учительница танцев преподавала также и ей; это знакомство сыграло большую роль в моей жизни. Я занималась балетом, как мне казалось, не без успеха. Я уже танцевала перед публикой, и это доставляло мне радость.
В этот период мой муж проводил одно лето у своей матери в Финляндии. Мне в голову пришла идея, и я попросила снять нам комнату в Куоккале, чтобы иметь возможность посещать Репина, жившего в своих «Пенатах» недалеко от Куоккалы; там я надеялась встретить Бродского, любимого репинского ученика. План удался, комната была снята, и вот я прошу мужа сопровождать меня во время первого визита к Репиным, которые теперь стали, так сказать, нашими соседями. Мой муж неохотно согласился и не скрывал плохого настроения всю дорогу (8 км), которую мы проделали пешком.
Я знала, что по четвергам Репины устраивали журфиксы; двери были открыты для всех знакомых, которые могли придти на обед, не предупреждая хозяев об этом заранее. И вот в один из четвергов мы и пошли туда к обеду. Небезынтересно коротко описать эту вегетарианскую трапезу. Круглый стол с вертящейся серединой. Эта середина уставлена бутылками хорошего вина, конфетами, свежими и засахаренными фруктами. Вокруг расставлены тарелки со всевозможными тертыми овощами (морковью, свеклой и т. п.). Едят зеленый суп из какой-то травы, сорванной в огороде. Эта вполне обычная невысокая травка, которая растет повсюду (я забыла ее название), составляла основу супа, в котором плавали другие овощи. Суп был отвратительным; характерной особенностью его было большое количество лука, поджаренного на подсолнечном масле, который придавал ему вкус скорее странный, чем приятный.
Хозяева и приглашенные рассаживались за этим круглым столом; садились также повариха и мужик, помогавший на кухне, - оба хорошо одетые; мужик всегда был в длиннополом черном сюртуке.
Бродский, ученик Репина, был завсегдатаем дома; с ним я и хотела познакомиться из-за своего интереса к Шаляпину. Репин тогда был женат на г-же Нордман, дочери русского адмирала шведского происхождения. Помимо того, что она была вегетарианкой, эта женщина была оригинальной и в других отношениях; всех окружающих она называла «сестричками» и «братиками». Так, в первый вечер нашей встречи она обратилась ко мне: «Сестричка, почему Вы не сказали мне, что Вы дружили с моей племянницей? Вы ведь знаете, что мы приглашаем на обед только знакомых, а остальным показывали дом - и только!»
Однако нас просили остаться обедать благодаря имени Хартвельда, потому что, кажется, Репин немного знал мать моего мужа. С этого времени мы приходили к Репиным каждый четверг. Однажды случилось так, что мы опоздали к обеду, и оба наши стула оставались пустыми. Мы чувствовали себя неловко, но г-жа Нордман, указав на нас пальцем, обратилась к присутствующим с такими словами: «Вы считаете, что это люди? Нет, это птички Божьи, которые не сеют, не жнут, а только и делают, что поют».
У г- жи Нордман был брат, светский человек, который не ездил в гости к сестре вот уже несколько лет. Ему вроде бы принадлежали презрительные слова: «Нелли вышла замуж за «мужика», да в придачу еще и «гражданским браком».
Лет через десять, однако, брат г-жи Нордман сменил гнев на милость и стал часто навещать их, оставаясь в гостях по нескольку дней. Однажды у него произошла забавная встреча. После вегетарианского обеда у Репиных Нордман пошел искать ресторан на ближайшей железнодорожной станции, чтобы дополнить обед порядочным бифштексом.
Каково же было его удивление, когда он нашел там Репина, который также поглощал хорошую порцию мяса. Тягостная минута…
После короткого пребывания в Санкт-Петербурге мы вернулись в Куоккалу, и я обратилась к Репиным с просьбой порекомендовать, где лучше снять комнату. Ответ был стандартным: «Зачем искать комнату? У нас весь дом свободный рядом с тем, где мы живем, - живите там сколько захотите». Репин и его жена проводили нас в этот дом, взяв с собой умывальник и извинившись за то, что не могут на сегодняшний вечер устроить нас поудобнее. Но там были кровати, и достаточно матрацев, на которых можно было спать и даже укрыться. Поскольку весь вечер шел проливной дождь, мы промокли, и большим облегчением была одна только возможность снять одежду. Назавтра Репин послал к нам человека, который принес наши вещи, оставшиеся накануне на вокзале, и вегетарианский суп. Он также зажег нам печки - такова была его работа у Репиных. Это была довольно странная личность - бывший монах Соловецкого монастыря. Целые дни мы проводили у Репиных. По утрам мы получали чай без хлеба, но с овсяной кашей, сваренной с мармеладом, или же по куску арбуза.
Мастерская Репина располагалась на втором этаже и использовалась большей частью для писания портретов. Мой муж почти все время проводил в мастерской, но что касается меня, то я ни разу туда не входила. Время от времени я видела эти картины, но не могу сказать, что все они были, на мой взгляд, хороши. Мне нравились изображения казацких украинских типов, а также большое полотно с портретами членов Государственного Совета.
Г- жа Репина учила меня вегетарианской кухне. Эта женщина интересовалась общественными проблемами, даже писала книги на эту тему, однако ее подход к этим проблемам казался мне слишком наивным. Ей нравилось помогать бедным, но для экономии она велела шить зимние пальто и тулупы не на вате, а на соломе.
У Репина мы познакомились с Корнеем Чуковским, у которого была дача недалеко от «Пенат». Журфиксы у Чуковского были по воскресеньям. Мы каждый раз там бывали, и хозяин читал нам высоким голосом свои стихи и переводы.
В Куоккале находился и знаменитый русский поэт Маяковский, который в это время почти никому не был известен и был очень беден. Г-жа Чуковская, жалея его, предоставила ему комнату и дала возможность кое-как существовать. Это был большой ребенок, смешно одетый; он писал стихи, которые никто не читал. У Чуковских он жил до приезда г-жи Брик, которая увезла его в Санкт-Петербург. Хотя мы были друг другу представлены, разговаривать с ним оказалось невозможно - так он был молчалив.
Мне кажется, что Маяковский был первым, кто ввел в стихи новые космические ритмы, которые теперь правят всем миром, как, например, ритмы негров. Стук их ног поднимается и охватывает землю, как громадные волны невидимого мира. После его смерти (самоубийства в 1930) во время заупокойной обедни и посвященного его памяти собрания в Юсуповском дворце я впервые это осознала. Молодые люди читали его стихи голосами, восторженными и взволнованными от горя. Через несколько лет после тех месяцев в Куоккале, в большевистскую эпоху, мы вернулись в Москву, и тогда я смогла с ним познакомиться по-настоящему. Я расскажу об этом дальше.
Среди людей, которые бывали на моих вечеринках у Зарттельда, когда я только начала жить в этом доме, был один молодой поэт, который за свой счет опубликовал две книги собственных стихов. Звали его - Курдюмов. Я не знаю, известно ли его имя в литературе, но случайно несколько строф его стихотворений посвящены мне.
Он вырос сиротой и воспитывался няней. Когда мы познакомились, он жил с ней в одной из четырех квартир дома, которым владел. И вот как-то раз, проходя мимо его дома в 10 часов вечера, мне пришла идея зайти к нему без предупреждения; мне было любопытно узнать, как он там живет. Няня открыла мне дверь, очень вежливо поздоровалась и впустила в дом. Через несколько минут она вошла в комнату, где Курдюмов предложил мне сесть, и принесла чай с разными вкусными вещами. Ее скромность мне очень понравилась: она молча вошла с подносом и тут же удалилась. У Курдюмова была большая библиотека, которая очень меня интересовала. Он не казался удивленным моим визитом - в России, в особенности среди писателей, музыкантов и поэтов, было в обычае приходить друг к другу в гости без предупреждения. Позже я узнала, что была вдохновительницей нескольких строф в цикле его стихов, которые он назвал «Коломбины» и где содержались описания по меньшей мере трех десятков знакомых ему девушек и молодых женщин. Там присутствовала и Паллада, а также некая мадемуазель Гольдштейн, которая сделала, так сказать, «бесчестное» предложение его отцу, и в результате он ее отправил в сумасшедший дом.
