— свою. Сквозь дебри конденсаторов шагаем Мы упрямо, Как в трудном и решительном бою…
Поздно вечером, когда мы прощались с Борисом в прихожей и он уже натягивал пальто, собираясь уходить, в дверях неожиданно возникла бабушка. Вытащив из кармана передника сложенную вчетверо пятирублевку, она демонстративно протянула ее Борису:
— Это вам, Боря, за труды, — и гордо распрямила свою старушечью спину.
Боря стал пунцовым. Возникла тягостная пауза. Все словно оцепенели.
— Спасибо! — сказал Борис, оправившись от смущения. — Но в таких размерах на чай не берем. Вот внучка вам объяснит.
Он посмотрел на нас печальными глазами, вежливо и чуть церемонно поклонился бабушке, пожал руку мне и ушел.
— Ну за что ты человека обидела, бабушка?
— За что? А ты не понимаешь, за что? Стыд бы поимели: Танька соками торгует, Ванька в ресторане прислуживает… Я все слышала, здесь стены тонкие… Их пять лет учили — для чего? Для чего, я тебя спрашиваю? И стипендию платили. Платили или нет стипендию?
И бабушка вдруг стукнула кулаком по столу с такой силой и так блеснула глазами, что я ясно увидела ее молодой, в красной косынке, на трибуне, а вокруг комсомольцы шумят, а за окном двадцатые годы… Ох, бабушка, бабушка!
— …На них государство надеялось, думало, специалистов растит, а они… Тьфу! Пирожки ни с чем — вот вы кто!
И, хлопнув дверью, она ушла к себе.
С Борисом Карелиным мы встретились снова года через два. Я мерзла на остановке автобуса, когда ко мне подкатили новенькие синие «Жигули». Дверца распахнулась, и знакомый голос крикнул:
— Залезай, подвезу!
В салоне было тепло, тихо играла приятная музыка.
— А ты сам-то куда едешь? — спросила я.
Он пожал плечами:
— В неопределенном направлении.
Боря, в распахнутой дубленке, вальяжный, за рулем собственной машины, смотрелся как на картинке. Он раздобрел, а лицом, пожалуй, поскучнел немного.
— Ты все там же работаешь, в Лентрансагентстве?
— Да, но теперь шофером. Здоровья нет мебель таскать. Как тебе моя игрушка? — Боря похлопал по рулю.
— Хорошая игрушка.
— Шестерочка. Новая. Месяц назад купил.
Мы помолчали. Разговор почему-то не клеился.
— Может, зайдешь чашку кофе выпить? — спросила я, когда мы подъехали к моему дому.
— Спасибо, не могу. Мне еще поработать малость надо. — Он заговорщически подмигнул. — Из вашего района сейчас косяком едут.
— Кто? — не поняла я.
— Клиенты. — И он кивнул в направлении стоянки такси, где выстроилась длинная очередь.
А-а-а…
— Что делать, — развел руками Борис. — Жить-то надо. Как говорится, не в деньгах счастье, но и не в их отсутствии. Правильно?
— В общем, правильно.
— Ну вот. Передавай привет бабушке, она у тебя славная. Надеюсь, уже не сердится на меня?
Боря захлопнул дверцу и, высунувшись из окна, оглядел меня критически.
— Слушай, а хочешь, я тебя по блату к нам в контору устрою? Диспетчером. Хорошее место. Приоденешься. Ей-богу, не пожалеешь. Подумай, а?
Татьяна Бутовская
Грацие, синьора!
Он пришел в двенадцать пятнадцать — в точно указанный диспетчером «аварийки» срок.
— Ждали?
И ярко улыбнулся. Сверкнули ровные, как у киноактера, зубы.
— Проходите, проходите, — заторопилась я. — Над раковиной из трубы…
— Момент! — сказал он. И, стягивая кожаный пиджак, спросил: — Где тут у вас вешаются?
— Вот, пожалуйста! — распахнула я дверцы стенного шкафа.
Он аккуратно пристроил пиджак на «плечики», тронул расческой рыжеватые кудри.
— Позавчера, когда муж чистил картошку, — начала я свои объяснения, — из трубы…
— Момент!
Открыв «дипломат», он достал портативный японский магнитофон и нажал на блестящую кнопочку. Дневная тишина квартиры взорвалась бешеными ритмами:
— Ва-ва-ва-ва!.. Ва-ва-ва-ва!..
Я вздрогнула.
— Не нравится? — искренне огорчился он. — Момент!
Надавил на другую кнопочку, и прихожую заполнил темпераментный голос популярной певицы:
— Жизнь невозможно повернуть назад!..
В такт этому философскому напеву он, пружиня подошвами фирменных «кроссовок», протанцевал на кухню. Оглядел раковину, присвистнул. Затем вытащил из «дипломата» разводной ключ, паклю, какой-то патрубок.
— Жизнь невозможно поверну-уть назад!.. — замурлыкал он, принимаясь за работу.
Обрезок проржавевшей старой трубы полетел на пол. Я наклонилась, чтобы его поднять.
— Момент! — вежливо отстранил он меня локтем. И мягко посоветовал: — Посидите отдохните. Я быстро!
В комнате я опустилась в кресло. Стало вдруг неловко, что я одета в тусклое домашнее платье из штапеля, что на ногах — шлепанцы, а волосы плохо выкрашены. Что я сто лет не была в театре, пропускаю выставки, а как танцуют уже, наверное, так никогда и не вспомню. Захотелось красиво закурить, посидеть вечером в каком-нибудь баре, загадочно поглядывая из-под ресниц на своего спутника. Что из того, что им будет, скорее всего, мой собственный муж? Разве образ жены не должен хоть изредка окутываться таинственной дымкой? Эго освежит устоявшиеся чувства…
— Жизнь невозможно поверну-уть назад!..
А на кухне деликатно — чтобы не мешать мне отдыхать! — позвякивали инструменты.
«Какие, однако, подросли ребята! — подумалось мне. — До чего же мы нынче дожили! Музыка, красота, обаяние! Это тебе не какой-нибудь прежний дядя Вася в промасленных кирзухах и сплюснутой кепке. Это, это…»
Слов для развития пришедшей в голову мысли у меня больше не находилось. Я встала и заглянула в шкатулку из Хохломы, где у нас хранится семейный бюджет. Рубль, еще рубль… Трояк… Пятерка… Не густо! А до моей ближайшей библиотекарской зарплаты — неделя. Правда, у мужа в КБ дадут раньше, в пятницу…
— Принимайте работу! — крикнули из кухни…
Обновленный кран сиял. Вместо ржавой трубы красовалась другая — целехонькая.
— Спасибо! — восхищенно сказала я. — Огромное вам спасибо!
В ответ он — скромно улыбнулся своей киноактерской улыбкой. Затем собрал инструмент, упрятал его в
