деле это скорее норма, – но она повлияла на мою жизнь. На прошлой неделе у нас были похороны, и там присутствовал двухлетний мальчик. Он не очень понимал, что происходит. И тогда я вспомнила слова вашей мамы, доктора Иоанны.
– Она не была…
– Что твои глаза должны быть на уровне детских глаз. Я присела. Взяла малыша за руку и присела. Все удивились – куда это вдруг пропал церемониймейстер. А я позволила ему бросить землю на крышку гроба. Мы вместе бросали. Он хотел еще и еще. Так что в каком-то смысле я ученица доктора Иоанны.
– Она не была врачом.
Мать писала шариковой ручкой. Отец – вечным пером. «Абсурдные названия», – думаю я, приводя бумаги в порядок. Ничто не вечно – даже вечное перо.
Мама десятками исписывала бумажки, тетради, ежедневники и блокноты. Строчила отзывы, объяснительные. Ее окружали номера телефонов, списки покупок, кулинарные рецепты, исправленные кулинарные рецепты, практические замечания и предостережения, записанные после того, как она опробовала рецепты. И еще диаметры прокладок для смесителя, пункт чесания шерсти, названия лекарств, часы приема врачей.
Отец писал немного. Опись проектов. Докладные записки о жилищном строительстве, которые затем следовало перепечатать на машинке. Иногда список дел на понедельник («Пон»). Каждый пункт он предварял точкой или квадратиком.
Мама использовала желтые ручки фирмы BiC. Потом еще модели Crystal. Постоянно их теряла. Забывала на работе. Ручки лишались колпачков. Трескались. Бесследно исчезали. Их место занимали новые.
Отец пользовался перьевыми. Некоторые он унаследовал от своего отца. Носил их в кожаном пенале. Доставал чернила в магазине на Хмельной. Порой они выкидывали фокус. На груди расползалось зеленое пятно. Инопланетянин, застреленный в сердце (да, он писал зелеными чернилами). Мама пыталась как-то это отстирать. Отец вытирал перья платочком. Иногда оставлял отмокать на ночь в чашке с водой. Когда наконец он садился писать, слова из-под его пера выходили весомыми. Касались существенных вопросов.
Мама рисовала цветочки. Беспорядочные орнаменты вокруг телефонного номера поликлиники. Один раз занято – один цветочек. Судя по всему, гербера.
Искусство писать пером подобно фехтованию или танцу. Толщина линии меняется в зависимости от наклона пера и угла наступления. Атака. Шаг назад (за пером тянется дугообразный след). Прыжок. Элегантный разворот.
Чернила сохнут. Размазываются. Капают. Вечное перо живое. Отец умел с ним обращаться. Возился. Укрощал – как дрессировщик в цирке.
Иногда куражился. Рисовал колокольчики, всегда – с идеально изогнутыми линиями. Малолитражные автомобили, обросшие боковыми зеркалами и антеннами. Время от времени танки, всегда с поднятым люком и прожектором – одиноким лучом, нацеленным в небо.
Как-то раз они вместе с мамой проводили отпуск в пансионате. Каждое утро к их комнате сбегались мальчишки:
– Дядя, а нарисуйте нам танк!
Маму никто не просил рисовать герберы и причудливых детей с круглыми головами в мелких кудряшках.
Авторучки послушны. Пишут сами – им все равно, какой нажим, положение и погода. Что бы ни происходило, они оставляют жирную поблескивающую нитку. След улитки. Пишут, пока не сдохнут, как сказала бы мать.
А потом наступает коллапс. Еще будет попытка оказать первую помощь. Может, получится расписать. Несколько завитушек. На мгновение возвращается нитчатый пульс. Нет. Ничего не вышло. Констатация смерти. Мусорное ведро.
Я прочел в интернете, что ручку изобрел журналист из Будапешта.
Мужику понадобился инструмент, чтобы вносить правки в верстку, но бегать по типографии с пером или карандашом ему не хотелось. У него не было времени на борьбу со стихией, поэтому он придумал ручку.
Изобретатель вскоре перестал быть будапештским журналистом. Превратился в еврейского беженца. А потом в аргентинского предпринимателя.
Первые шариковые ручки использовали для исправления статей о работе коммунальных служб. Лишь позже Королевские военно-воздушные силы закупили крупную партию для своих экипажей (на большой высоте перьевые ручки оказались столь же непрактичными, как и в типографии).
Это позже президенты и вожди стали устраивать цирк с перьевыми. Выводить подпись под мирным договором или союзом.
Всю черную работу уже сделал какой-то бомбардировщик и записал обычной ручкой координаты цели и количество бомб, сброшенных на Будапешт или Дрезден.
У мамы не было времени. У нее были дела. Она постоянно спешила. Слишком многое выходило из-под контроля. За стольким нужно следить. За направлениями от врачей. Звонками. Рецептами. Слишком многое требовалось упорядочить – тут уж не до игр с капризными чернилами.
Люди постоянно звонили по телефону. В администрацию. В теплоснабжение. В Госводоканал. Директору. Начальнику. Случалось даже звонить техническому дежурному по городу – мифическому персонажу, черному стоглазому пауку, напряженно вглядывающемуся в консоли и экраны. Но чаще всего – просто инженеру Копщчалко. Обычно насчет воды. Что ее нет. Что она течет. Что холодная. Что ржавая. Что подтек, что пятно, что грибок. Опять нет отопления. Звонили, чтобы дворник отключил стояк. Чтобы включил стояк. Чтобы кто-то нашел дворника – пьяного вдрабадан хранителя ключей от стояка.
Под землей пролегали трубы. Иногда они выходили на поверхность, как вены. Проникали в дома. Опутывали нас сетью капилляров. В ванной их прикрыли куском бело-желтой фанеры, чтобы постоянно не долбить и не замуровывать обратно. Достаточно было снять короб, и потроха нашего мира представали во всей красе. Небрежно уложенный кирпич, ржавчина, запах гнили, черная пропасть и голоса соседей.
Вокруг творилось хлюпающее светопреставление. Апокалипсис накипи и проржавевших труб. Фильм «Чужой» описывал прорыв водопровода, крушащий стены и рушащий наше видимое спокойствие.
В детской книжке «Кирюшка, где ты?» Виктор Ворошильский (53) свалил проблемы с водой на действие энтропии. На похожую тему сняли комедию. Писали песни и скетчи. Любимым эпизодическим героем социалистического кинематографа оставался намыленный мужчина – опоясанный полотенцем и ослепленный шампунем, он блуждает в поисках сантехника (как вариант: пьяного дворника с ключами от стояка).
Метафора напрашивалась сама собой. Но мою мать так просто не проведешь. Моя мать верила в личную ответственность. Система текла, сочилась и тухла, но за коммунальной катастрофой проглядывало конкретное лицо. А именно – морда инженера Копщчалко.
Инженер же Копщчалко был неуловим. Рыскал по району. Заседал на собраниях. Отправлялся за инструкциями в вышестоящую инстанцию. Чаще всего просто не поднимал трубку или предательски клал ее рядом с аппаратом.
Бывало, что после третьей неудачной попытки мама доверяла мне набирать номер. Я крутил и крутил диск. Безрезультатно. Занято. Еще раз. Занято.
Простые оправдания маму не устраивали. Она принципиально не соглашалась на формулировки:
– Я пытался.
– Делал, что только мог.
– Хотел, но не вышло.
– Ты должен дозвониться, – говорила она. – Мне все равно, сколько раз ты пытался. Ты должен
