Стремление к большой карьере, мечты о женщине, которая помогла бы ему развернуться, разъединили его с фронтовыми друзьями. И он без сожаления расстался с Хельви, любовь к которой считал теперь только помехой.
Сердясь, он говорит Паювийдику:
«— Смысл твоей жизни — строить.
— Ты ясновидец, — ухмыльнулся Паювийдик. — А вот мои глаза в отношении тебя слеповаты — никак не догадаюсь о твоей программе».
Лапетеус без борьбы и тревог уложился в старую формочку казенного чиновника. Деятельный, трудолюбивый, но замкнувшийся на семь замков от жизни, лишенный заинтересованности не только в судьбах бывших фронтовых товарищей, но и всех окружающих его людей, он давал продукцию, работая, как машина.
Беспокойство автора, повествующего о крушении жизни и мировоззрения Андреса Лапетеуса, передается и читателю, судьбой Лапетеуса как бы проверяющего и становление собственной личности. В этом, думается, самая большая удача Пауля Куусберга, сумевшего растревожить читателя.
После автомобильной катастрофы мы вместе с майором Роогасом и славной Хельви Каартна прослеживаем всю историю жизни героев романа — их переживания и стремления.
Когда весельчак и ухажер Виктор Хаавик говорит друзьям, что ресторан не место для серьезных разговоров, рабочий-строитель Паювийдик отвечает: «Если мы о социализме будем говорить, только стоя на трибуне под лозунгами, а в остальное время станем думать лишь о копейке, бутылке водки или девчонке… тогда мы новой жизни не увидим как своих ушей…», «…мы должны носить социализм в себе, как носит женщина ребенка, и день изо дня шить для него пеленки, вязать чулочки, делать все другое, что нужно…».
Вот эта-то мысль о внутренней насыщенности человека большими целями, идеями, добрым отношением к людям и представляется мне главной проблемой романа Куусберга.
Острая драма Лапетеуса в том и заключается, что основное для него забота о своей репутации и хорошо оплачиваемой должности. Как награда за благоразумие — удобная квартира, молодая, но расчетливая и жадная жена Реэт. А потом постепенно нарастающее смутное недовольство, надлом в личной жизни, разлад с друзьями, обществом и, наконец, с самим собою.
Так среди внешнего благополучия происходит крушение человеческой личности, жестокое, бесповоротное и потому особенно волнующее своей трагедийной правдивостью. Лапетеус еще пытается принять вид жертвы, однако автор беспощадно снимает с него и эту личину, заставив его признаться, «что он жил пустой и вздорной жизнью крохотного жучка, жизнью приспособленца, у которого не было ни одной большой мысли или поступка, который всегда ставил свое „я“ на первый план и мудро держался в стороне от всего, что могло потревожить его покой».
Драма закончилась, а волнение читателя не проходит, потому что все рассказанное автором вызывает чувство большой тревоги и большой ответственности за себя, за своих друзей, за время, в которое мы живем. А это значит, что автор попал в цель, сумел задеть наши сердца. Переживая драму Лапетеуса, даже сожалея о нем, мы полностью на стороне Хельви Каартна, мужественного Пыдруса, горячего строителя и искателя правды рабочего Паювийдика и настоящего военного Роогаса, в мирной жизни не сложившего идейного оружия.
* * *
С чувством большой теплоты выступали мы на читательской конференции в Пярну, в переполненном курортном зале. Было радостно оттого, что эстонские читатели знают нас не понаслышке. Было хорошо оттого, что мы не просто познакомились с эстонскими писателями и поэтами, а полюбили этих мужественных, твердых и талантливых людей. Их творчество близко и дорого нам, потому что оно борется за лучшие человеческие отношения, за новое на земле.
Вечером мы стояли на морском берегу — на влажном белом песке громадного пляжа, далеко и плоско уходившего в бледно-голубое море. Солнце садилось за далью Рижского залива, за невидным отсюда островом Саарема. И побережье, и пляж с его светлыми песками, и чудесные здания санаториев, с их садами, стеклянными верандами и открытыми террасами, — все было как будто бы залито лунным светом. Нежные, акварельные цвета северного моря. Свечение «лунного» пляжа. Свежее, молодое ощущение жизни, которая казалась несказанно прекрасной. И одна мысль, что где-то за береговыми пышными можжевельниками, обрамляющими залив Пярну, за простором Рижского взморья, лежит остров Саарема, снова и снова вызывала в памяти кованые строки стихов, проникнутые жаром сердечных чувств:
И над Саарема, как на весу,
верша полет просторами вселенной,
всю родину сейчас в себе несу
и этот остров, обведенный пеной.
Да, и этот остров, заново открытый для нас Деборой Вааранди!
Апрель — май 1966–1969 гг.
Я много езжу по стране, и мне часто приходится выступать на читательских конференциях. Это отнимает массу времени и сил, но какое желание трудиться приносят такие встречи!
Летом 1966 года я была в Хакасской автономной области… Представьте себе бешеную в половодье реку Абакан, левый приток Енисея. Белые буруны, шумные всплески волн, крутое падение воды в широком русле среди диких, местами отвесных скал — все создает незабываемое впечатление. Кругом горы и сплошная тайга, но в живописном рудничном поселке Абаза, расположенном на берегу Абакана, совсем нет комаров — благодать, для житья здесь особенно ощутимая.
Чем еще замечательна Абаза? Ну, хотя бы тем, что над асфальтом прямых улиц, застроенных двухэтажными каменными домами, стоят весной бело-розовые облака цветущих яблонь и чудных сибирских вишен, а в огородах всюду темнеют лохматые роскошные кедры. Вечерами под пронзительно-красным сибирским небом не диво увидеть среди толпы гуляющих мирно ковыляющего на цепочке медвежонка, окруженного детворой. Люди здесь живут прочно, оседло.
С Абазы через поднебесные перевалы Саянских хребтов прокладывается шоссе в глубину Тувы — поистине грандиозная работа. А прежде всего Абаза — это богатейший рудник, поставщик сырья для металлургического гиганта в Новокузнецке. И у него необыкновенно интересная история. Взять хотя бы то, что в конце девятнадцатого века первенец Сибирской металлургии — Абазинский железоделательный завод — после банкротства хозяина перешел в руки рабочей кооперации, и Ленин, находившийся тогда в Шушенской ссылке за абакано-енисейскими водоразделами, заказывал здесь чугунную плиту на могилу своего ссыльного товарища Ванеева.
То, что рабочие Абазы, объединившись в кооператив, сами управляли своим заводом, — факт исключительного значения! — стало известно даже в Англии. И очень жаль, что мы не располагаем сведениями о том, кто приезжал сюда из Шушенского, состоял ли Ленин в переписке с руководителями рабочего кооператива в Абазе? Ведь не мог он равнодушно отнестись к делам абазинцев!
Тут все поражает. И природа и люди: шахтеры, геологи, лесорубы, водители машин. Это не охотники за длинным рублем, не герои Джека Лондона, а строители новых советских городов и новой жизни. И как радостно, что все они активные читатели. Встреча в зале Дома культуры проходит с большим подъемом. Но и после абазинцы не отпускают сразу писателей из района: им хочется прокатить нас вверх по Абакану, что, по правде говоря, представлялось скачкой на взбесившемся быке.
Они везут нас в долину, где находится пионерский лагерь. Там, на густом разнотравье, повсюду горят красные купальницы — жарки, малиновые марьины коренья и, тоже красные, необычно крупные венерины башмачки (по-сибирски — кукушкины сапожки). На этом просторе растут в одиночку исполинские кедры и лиственницы, на фоне которых особенно хороши дома для детей таежников. А как радует в жару говорливая, просвеченная солнцем до дна речка, бегущая по склону долины. Хозяева угощают нас сотовым медом, жареными хариусами, но мы уже беспокоимся: в два часа дня встреча с читателями в Есинском совхозе Аскизского района. Ехать! Ехать!
— Да мы с ними согласовали: встречу они назначили не в два, а в пять, — говорят хозяева.
Конечно, можно ли было не посмотреть пионерский лагерь, да в таком необыкновенном месте! Еще не успели привезти новую смену ребят, а то и у них пришлось бы выступить, потому что многие читатели книг для взрослых учатся в старших классах, начиная с пятого и шестого. И опять при многочисленных встречах с молодежью невольно бросается в глаза то, что обстановка средних школ в таежных поселках, как и в сибирских городах, а также одежда учеников и особенно их выступления не отличаются от уровня наших столичных десятилеток.
А что было в этих «медвежьих углах» пятьдесят лет назад? Какую работу нужно было провести повсюду нашей советской власти и партии, чтобы вот так приехал, посмотрел, послушал и сразу до того прикипел душой — уезжать неохота! Тебе здесь с радостью отведут светлую теплую комнату, а то и квартирку — только садись и пиши. Материал для повести или романа, созданный народной жизнью, сам надвигается на тебя. Черпай полной мерой!
