Мы проехали эти степи вдоль и поперек… Они изумительно хороши, даже сейчас, покрытые ржавчиной эрозии, среди которой стоят памятники древней поры — черные, похожие издали на людей — камни могильных хакасских курганов. Самый большой из таких памятников в Минусинской котловине (а также и во всей Южной Сибири) — Салбыкский курган. Кольцо его могильной ограды, где уже произведены раскопки, составляет окружность в пятьсот метров. Оно сделано из плит высотой шесть метров, весом до пятидесяти тонн.
Около двух тысячелетий стоит этот памятник татарской культуры, поражая любопытных потомков грандиозностью сооружения. А вокруг величаво лежит нетронутая здесь целина степи, как дно исполинской чаши с синими-синими зубцами горных хребтов по краям. И куда ни глянь — курганы, курганы, и черные зубья зарытых камней торчат из оград, где белые ковыли переливаются, как серебристые туманы.
Здесь в старину жили скотоводы: засушливый климат с большими морозами зимой, слабые почвы и резкие ветры не создали иных возможностей. Но и этими возможностями пользовался не народ, а кучка богатеев. Земледелие было развито слабо, земельные угодья принадлежали кулакам да переселенцам. Промышленности почти никакой. Коренное население — хакасы — вымирало. Хакасский поэт Николай Доможаков в стихотворении «Торг» говорит:
О, черная доля
Батрацких детей!
Подростка для поля
Купил богатей.
Купил — и доволен!
Но горестна мать:
Я слепну, я болен, —
Ему наплевать…
Все это былое,
Все это прошло,
Далекое, злое
Быльем поросло.
Безземельные батраки и их родичи умирали от туберкулеза, от голода, болели трахомой. Немногим лучше жилось табунщикам и чабанам. Счастливыми людьми были охотники, имевшие берданку и охотничий припас и всю жизнь бродившие по лесам. Их обирали, обманывали, спаивали, но они были свободны, как ветер. Свободны кочевать и свободны умирать: любая эпидемия превращалась поистине во всенародное бедствие.
Это «далекое, злое быльем поросло», но любовь к лесу стала еще больше, как и любовь к родине, уже не мачехе, а родной матери. Отсюда такая острая тревога у хакасов о родной природе.
Загляните в энциклопедию. Там сказано: «Основные массивы лесов из сибирского кедра в смеси с другими хвойными породами находятся в Алтайской и Саянской горных системах». Не знаю, как обстоит дело на Алтае, а в Саянах плохо.
— Помогите нам — заступитесь за наши кедры, — просили нас и работники Есинского совхоза. — Можно ли рубить кедры лишь для того, чтобы выполнять планы по вырубке леса?
Конечно, нельзя! Преступно снимать плодоносящие кедры и для экспорта. Любая страна оберегала бы их, строго отбирая «перестойный лес». Только переставшие плодоносить трехсотлетние гиганты, которые могут простоять и до пятисот лет, должны уступать место молодой поросли. Зачем убивать живую красоту родной природы, разрывать тесное взаимодействие, созданное в ней в течение многих тысячелетий? Прельстясь легкостью сплава по мощному Енисею и его многоводным притокам, можно в ближайшие годы создать пустыню и в Саянах. А выживаем мы из этих мест дорогих друзей — кедры, которые столько радости доставляют людям. Разве не так? И это не только в Хакассии.
Спросите эвенков, якутов, русских сибиряков, охотников Забайкалья и Приморья, и все скажут: кедры — это не просто деревья, а могучие живые существа, создающие богатство страны — ее валютные пушные промыслы. Надо и охранять их по-настоящему, строго взыскивая за легкомысленные, а то и преступные порубки.
* * *
После поездки на Абазу мы с хакасскими писателями Михаилом Кильчичаковым, Николаем Доможаковым и спецкором красноярской краевой газеты решили поехать на строительство Саяно-Шушенской ГЭС. Перед отъездом, 20 июня, еще раз побывали в Хакасском обкоме КПСС у секретаря по вопросам идеологии Угужакова Василия Архиповича. Поговорили, конечно, о кедрах, о Танзыбеевском лесхозе и эрозиях в степях. Земельный вопрос у обкома — на первой очереди. Поэтому там готовилось большое совещание республиканского значения по эрозии почв. Готовились выступить с докладами уже знакомые нам ученые из Красноярского института леса имени Стукачева.
— В Хакассии прежде, кроме овец и пыли, ничего не было, — говорил Угужаков. — А сейчас мы имеем два рудника — Абазу и Тею — и являемся поставщиками руды для кузнецкого гиганта — металлургического комбината. Есть у нас молибденовый Сорский комбинат, золотые рудники. Тувинское горнопромышленное управление ведет добычу меди, вольфрама и серебра. Леса, правда, вырубаем много: два деревообделочных завода работают в Аскизе и Усть-Абакане и еще один в Черногорске. Нынче Енисей разбушевался, как никогда, и десятого июня у нас сразу унесло в океан двадцать пять тысяч кубов. А потребность в древесине большая — всюду идет строительство. Вы с Абаканом-то познакомились?
— В первые же дни. Город красивый. И озеленен богато.
— У нас здесь суконно-камвольное предприятие…
Шерсть своя — один миллион голов тонкорунных овец в степях. В Абакане же и трикотажная фабрика (дает продукции не меньше Ленинграда). На двух этих предприятиях законченного цикла шестнадцать тысяч работниц. — Угужаков смотрит на нас, довольный произведенным впечатлением, и добавляет значительно: — Железных дорог здесь раньше тоже не было, а сейчас какие замечательные дороги построили! Связали с центром прежде глухие таежно-горные районы. Ачинск — Абакан, Абакан — Новокузнецк. Абакан — Тайшет — комсомольская стройка, была самой трудной, потому что проходит через Саяны. Много туннелей и перевалов. Но нынче, в тысяча девятьсот шестьдесят шестом году, эта дорога уже сдана. А сейчас строится ветка от станции Камышта через Абакан к Майне и створу Саяно-Шушенской ГЭС. Опять не легкая задача! А какие автотрассы!
— Автотрассы нам тоже понравились. Слов нет, достижения у вас здесь замечательные. Но все-таки насчет кедров не забудьте! Именно теперь кедрам надо оказать особенное внимание.
И вот мы снова в пути.
Писатель Михаил Кильчичаков — бывший фронтовик. Несмотря на полученное ранение, он очень подвижен и легок на подъем.
— На фронте я даже в окопах плясал, — весело рассказывает он, поглядывая из окна машины на неровно зеленеющую Койбальскую степь. — Командир полка и бойцы говорили мне не шутя: «Береги ноги». И когда меня ранило, все спрашивали: «Куда? Целы ли ноги?»
Ярко-черноволосый и смуглый хакасец, он в молодости всех покорял жизнерадостной общительностью. Да еще плясал лихо. Поэт Николай Доможаков сдержаннее и с виду солиднее.
Едем по Белоярскому шоссе. От села Белояр свернули на Бею. Потом село Новониколаевка. Это уже дорога на Майну. Тут, рядом, проходит Койбальский оросительный канал. От Абакана он идет через Койбальскую степь в Енисей, давая воду пока главным образом для пастбищ.
Машина останавливается у одной из отводных канав. Глядя на вырытую еще сухую траншею, Кильчичаков говорит:
— В прошлом году засуха у нас была страшная. Ни одного дождя. Все погорело. Озера пересохли, посмотришь — черное дно. Лист с берез свалился. Даже в тайге не было травы. А тут ветер. Пыль. Жара тридцать пять градусов. Мы просто задыхались. Недопустимо медленно идет строительство этого канала! Вот уже десять лет строят, а до сих пор полностью он не используется. Хотя засушливые годы у нас не редкость. Да теперь еще пыльные бури появились…
— С двух сторон нас подпирают такие большие реки, а вода, как бешеная, дуром валит в океан! — сердито сказал шофер.
Доможаков, склонив седоватую голову и задумчиво хмурясь, прислушивался к разговору, который задел и его за живое.
— Я надеюсь, дождемся мы, когда снова зазеленеют во всей красе наши степи, — сказал он. — Вот пойдет вода на поля…
— Пойдет! Жди! — не сдался шофер. — Как она пойдет на наши голые бугры? Вон пикулька желтая там растет — и ладно.
— Какая пикулька? Это ирис. — Я смотрю на узкие листья, растущие пучками на сухом бугре. В сырых низинах он образует сплошные голубые и белые ковры. — Очень выносливые цветы! Потому и растут всюду: и на Курилах, и здесь, в Сибири…
Кильчичаков уже успел — выдернул целый пучок.
— У корня, в каждом стебле, есть щелочка. Если тянуть воздух в себя — пикулька засвистит. — По-детски блестя черными глазами, Михаил извлекает из растения пронзительно-тонкий чистый звук. — Мы так сусликов выманивали, на эти пикульки. Свистишь у норы — они и выскакивают, — с удовольствием вспоминает он.
— Вот им тут и жить — сусликам, но и для них не годится, когда только камень да песок, — мрачно изрек шофер. — У деревни Койбалы, что на правом берегу Абакана, вовсе одна пыль, — обращается он ко мне. — Бурьяны — во! Но тоже редкие, кустами.
