А что было в этих «медвежьих углах» пятьдесят лет назад? Какую работу нужно было провести повсюду нашей советской власти и партии, чтобы вот так приехал, посмотрел, послушал и сразу до того прикипел душой — уезжать неохота! Тебе здесь с радостью отведут светлую теплую комнату, а то и квартирку — только садись и пиши. Материал для повести или романа, созданный народной жизнью, сам надвигается на тебя. Черпай полной мерой!
Конечно, выступать во время творческих поездок по два, по три раза в день нелегко. Но можно ли отказаться от встречи с теми же тружениками Есинского совхоза? Жизнь проходит быстро, страна исполинская, может быть, и не удастся больше никогда побывать в сказочной Хакассии.
Около пяти часов вечера спокойно подъезжаем к большому совхозному клубу в Есинске. Сразу поражает обилие полевых цветов: повсюду гирлянды, букеты. Народу — полон клуб. Женщины в национальных хакасских нарядах, некоторые с маленькими детьми. Если плохо знают русский язык, говорить будет трудно.
— Начинаем?
— Конечно. Мы ведь ждем вас с двенадцати часов дня.
— Разве не согласовали с абазинцами?..
— Нет, мы не согласились. Мы еще хотим отвезти вас на рыбалку.
— Но какая тут рыбалка!.. Значит, люди сидят с двенадцати часов!..
— Сидели с двенадцати до двух. Потом все ушли домой, кроме дежурных, пообедали и опять собрались.
Пришлось извиняться:
— Простите, пожалуйста. Мы не знали, что вы назначили встречу так рано.
Дружный ответ по-русски:
— Ничего. Мы бы еще подождали, только бы вы приехали.
И читатели сами первые стали выступать. Да как! О книгах, о связи их с жизнью, о героях и своих собственных делах и переживаниях. Большой горячий разговор о воспитании человека, о родной природе. О кедрах, которые леспромхозы беспощадно вырубают в Саянах. Просили вступиться за них.
Потом женщины принесли малиновое, как Маркины коренья, широченное платье, большой белый кашемировый платок с богатым узором, и вмиг я со своим скуластым румяным лицом превратилась в самую настоящую хакасску.
В отзыве о встрече, адресованном нашему Московскому бюро пропаганды, есинцы высказали пожелание: «Просим почаще направлять к нам писателей».
Да, посылать надо. Пусть какой-нибудь журналист с хорошей хваткой пойдет в бой за кедры. Пока не поздно. Пока на подмогу ветру хакасцу, выдувающему здешние почвы, не придет в «окна», прорубленные в саянских лесных ущельях, ветер среднеазиатских пустынь.
Богата «шуба» Саян — нетронутая хвойная тайга. Непролазны мшистые дебри, где звенят ключи, падающие с высот нагорных лугов, напоенных влагой лежащих на скалах белков. Там вечная прохлада облаков и нагорных туманов, ноги вязнут во мху, затянувшем промерзшую навсегда землю, оплывающую водой только в самые жаркие дни июля. И рядом с белками красным огнем светятся альпийские луга, усыпанные цветущими жарками. А в «темном лесе» в сырых распадках сплошь зеленеют листья колбы — которую здесь называют черемшой, — похожие на листья ландышей.
То и дело с машин, идущих по Усинскому тракту — бывшему Урянхайскому, — ссыпаются на перевалах ватажки таежников: женщины, девчата, молодые парни с котомками за плечами, в ичигах, с лицами, укутанными сеткой от злобного гнуса. Это сборщики черемши, сочные белые стебли которой, отдающие запахом чеснока, — лучшее средство от цинги. Черемша соленая, маринованная… Пироги с колбой-черемшой — это здесь в быту. Возле зимовья, у студеной речонки, груды набитых мешков — черемша. Сборщицы моют в говорливой воде красные натруженные ноги — ждут попутного порожняка.
Идут, пыхтят машины. Увозят в поселки — в черемуховые, кедровые пади — мешки с «таежными витаминами». На каменных пиках, подступающих к вершинам, увенчанным белыми коронами, встречаются круторогие горные козлы. Дикие олени — маралы пасутся на нагорных лугах. Велики их стада в мараловых загонах у подножья Саян на тувинской стороне, но здесь они вольны, как ветер. А в темных ельниках, могучих кедровниках похаживают тяжелые медведи, рыси вкрадчиво ступают бархатно-мягкой лапой со стальными крючьями когтей.
А белки, а соболя!.. Но лесхозы с машинами и тракторами штурмуют тайгу… И через год-два зубастые электропилы выгрызут страшные прогалы в сомкнутом строе деревьев. В Саянах идет сплошная рубка. Живыми слезами исходят поверженные лесные великаны…
Многие говорят:
— Радоваться надо, что в тайгу пришла человеческая энергия.
Но трудно радоваться, глядя на поломанные, смятые ветви красавцев кедров, унизанные завязью вянущих шишек. По правилу рубки разрешается валить только перестойные кедры. Но где тут разбираться, сколько лет: вон вымахал, раскинув лохматую вершину. И его туда же — под пилу. Прямо под горло — «жи-и!». Только дрожь от макушки до пятки.
— Чего так дрожит дерево? Не токмо что кедр, а любое. Топором насечку делаешь, а оно уж трепещется в верхушке, будто чует — пришел смертный час. Да чего жалеть? Этакая дремучая глушь — хичников только плодить. А теперь красота — все как на ладошке.
— Где же кедры-то? — спросят приезжие.
— Перестояли. Тут ведь их было — сплошь! Которые и оставить бы, да мешают общему развороту.
Радуются, поют пилы: легкость-то какая! Только приложил — и хрясь на бок. Готов!
— В ней, тайге-то, заблудись — и пропал. То-то и оно! Враг она человеку.
Однако сумели же рабочие Абазы ужиться с тайгою! Рядом с тайгой изумрудно зеленели и хакасские степи.
— У нас почвы — вся таблица Менделеева, — дайте только воду, — говорят агрономы.
Там, где орошение, хорошо родится пшеница и поспевают на корню необыкновенно вкусные минусинские помидоры.
Степи просят воды. Климат очень резкий, засушливый. Сильные ветры уносят с распаханных полей тонкий слой драгоценного чернозема, усиливая очень распространенную здесь эрозию почв. Во время засухи только дремучая тайга Саян, хранящая прохладу горных рек, спасает Минусинскую котловину, смягчая сухой зной. Кроме того, леса Саянских хребтов — вечнозеленый барьер, защищающий Минусинск и Хакассию от «сибирского максимума» — скопления холодного воздуха с температурой до минус шестьдесят и даже минус семьдесят градусов, — который стоит всю зиму в низинах Тувы и Монголии. Если вырубятся леса, где гарантия от того, что дующие за Саянами зимние ветры не протолкнут этот «максимум» в Минусинскую котловину?
Тогда простор и северному хакасцу, а летом — знойному дыханию пустыни, и как будет выглядеть «Сибирская Швейцария», где свои морозы зимой до пятидесяти градусов?
Очень тревожно, что такая возможность возникает в районе, дорогом сердцу каждого советского человека! Рядом с Шушенским, в селе Ермаковском, у подножия Саян, расположился Танзыбеевский лесхоз. Он-то и рубит кедры, даже не выборочно (на мебель и карандашную древесину), а «в общем потоке для повышения метража», как с горечью говорили нам в мае 1969 года ученые, работающие в Красноярском институте леса и древесины имени Стукачева, Сибирского отделения АН СССР.
Стационар этого института на реке Танзыбей исследует взаимодействие леса с почвой. А лес уплывает по Енисею — и «в общем потоке» с сосной наш драгоценный красавец кедр — на иностранные лесовозы, приходящие в устье великой реки из Англии, ФРГ и других стран.
С кедром запросто можно справиться: его древесина, не подверженная грибковым заболеваниям, — как и лиственница, избы из которой стоят в Сибири по триста лет без признаков гнили, — легка и не тонет при сплаве. С ним хлопот мало, не то что с этой упрямой лиственницей, которая и в воде не гниет, и в землю зарытая только сверху «обугливается», но плавать из-за чрезвычайной плотности и тяжести древесины не может. И на заводах у нас спроса на нее нет: не умеют ее разрабатывать, а ведь Сибирь, как и Якутия и Дальний Восток, сплошная лиственница.
Зато кедровые массивы истребляются беспощадно вместе с саянской сосной и идущими на крепление шахт пихтой и елью. И рубить кедр легко, и сплавлять легко, а то, что вырастить его снова очень трудно, никого не беспокоит. Ведь кедр только в шестьдесят — семьдесят лет начинает плодоносить. И если мы почти не знаем вкуса кедрового масла, то зато всем известно, что там, где растут орехи, живет белка и имеет «постоянную прописку» соболь.
Но мало дела до соболей тем, кто сдирает шкуру с исполинских горных кряжей, посягая на природу целого края, который Ленин, благодарный Минусе за солнечный приют для целой колонии ссыльных большевиков, назвал «Сибирской Швейцарией».
Нужно сократить до минимума аппетиты леспромхозов, в том числе и Танзыбеевского. Надо ударить по рукам, которые валят кедры и лес, хранящий все живое в Саянах. От этого леса зависит и жизнь степей вдоль Енисея: по правобережью от Ермаковского и Шушенского до Минусинска и по левому берегу — от села Означенного, где Енисей вырывается из скалистых ворот Саян на просторы Койбальской степи, до лежащих по Абакану степей Уйбатской и Ширинской.
