В течение 100 лет, последовавших за решающей победой над Карфагеном по завершении второй Пунической войны, Рим стал быстро распространять свое влияние на Востоке и вскоре стал хозяином всего Средиземноморского бассейна. Он располагал отныне неограниченными ресурсами земель, денег, рабов. Со всех покоренных территорий он взимал денежные ресурсы и осуществлял массовый импорт продуктов питания и готовых изделий. Крестьяне и ремесленники Италии стали бесполезными в рамках этой средиземноморской экономики, глобализированной в результате политического господства Рима. Общество поляризовалось: с одной стороны — экономически невостребованный плебс, с другой — хищническая плутократия. Пресыщенное богатствами меньшинство возвышалось над пролетаризированным населением. Средние классы сошли на нет, и этот процесс повлек за собой исчезновение республики и утверждение империи в полном соответствии с анализом Аристотеля относительно важности промежуточных социальных категорий с точки зрения сохранения стабильности политических систем (См.: Alfoldy G. Histoire sociale de Rome. — P.: Picard, 1991). Так как нельзя было устранить непокорный, но занимавший центральное географическое положение плебс, пришлось его кормить хлебом и развлекать играми за счет империи.
Для тех, кто интересуется современной экономической глобализацией, осуществляемой под американским руководством, сравнение с античными моделями дает в плане как сходства, так и различий богатый материал для извлечения уроков.
Примеры и Афин, и Рима проливают свет на политико-военное происхождение сфер экономического господства. Такое политическое видение экономики корректирует, в оптическом смысле термина, современную вульгату, которая преподносит нам глобализацию как аполитичный феномен. Будто бы может существовать мир либеральной экономики, в котором нет ни нации, ни государства, ни военной силы. Но будем ли мы опираться на пример Афин или Рима или нет, нам не удастся избежать констатации, что формирование глобализированной мировой экономики является результатом политико-военного процесса и что некоторые странности этой экономики не могут быть объяснены без указаний на политико-военное измерение системы.
От производства к потреблению
Теория либеральной экономики откровенно многословна, когда речь идет о преимуществах свободного обмена, который только и может оптимизировать производство и потребление в интересах всех жителей планеты. Она настаивает на необходимости для каждой страны специализироваться на производстве тех товаров и услуг, для которых она обладает наилучшими условиями. Она затем до бесконечности рассуждает об автоматическом регулировании рынком всех отклонений: полномасштабная и безупречная сбалансированность достигается между производством и потреблением, импортом и экспортом через механизм колебаний паритетов национальных валют. Такая экономическая схоластика полагает, описывает, изобретает идеальный, полностью симметричный мир, в котором каждая страна занимает подобающее место и трудится во имя общего блага. Эта теория, зачатки которой были проанализированы еще Смитом и Рикардо, ныне культивируется и воспроизводится в 80% крупных американских университетов. Наряду с музыкой и кинофильмами она является одной из главных статей экспорта культурных ценностей Соединенных Штатов. По степени адекватности реалиям эта теория относится к голливудскому типу, то есть весьма незначительна. Она теряет свое красноречие и становится даже немой, когда приходится объяснять, почему глобализация строится не на принципе симметрии, а на принципе асимметрии. Миру приходится все больше производить, чтобы обеспечить американское потребление. Никакого равновесия между американским экспортом и импортом достичь не удается. Автономная в первые послевоенные годы, с объемом производства, превышавшим собственные потребности, Америка превратилась в сердцевину системы, в которой ее призванием стало потребление, а не производство.
Список стран, с которыми у США торговый дефицит, впечатляет, так как в нем фигурируют все крупные страны мира. Перечислим их по состоянию на 2001 год: с Китаем дефицит составлял 83 млрд. долларов, с Японией — 68, с Европейским Союзом — 60, в том числе с Германией — 29, с Италией — 13 и с Францией — 10 млрд. долларов. Дефицит в торговле с Мексикой составил 30 млрд. долларов, с Кореей — 13 млрд. долларов. Даже Израиль, Россия и Украина имели положительное сальдо в торговле с Соединенными Штатами: 4,5, 3,5, 0,5 млрд. долларов соответственно.
Как можно догадаться, исходя из списка стран, имеющих положительное сальдо, импорт сырья не является главной причиной американского дефицита, что было бы нормальной ситуацией для развитой страны. На нефть, являющуюся стратегическим наваждением американцев, приходится 80 млрд. долларов дефицита, тогда как стоимость остальных товаров, в основном готовых изделий, составляет 366 млрд. долларов.
Если мы соотнесем американский внешнеторговый дефицит не с валовым национальным продуктом в целом, включающим сельское хозяйство и услуги, а только с промышленным производством, то получим ошеломительный результат: Соединенные Штаты зависят на 10% своего промышленного потребления от товаров, импорт которых не покрывается национальным экспортом. Этот промышленный дефицит составлял в 1995 году лишь 5%. Не следует полагать, что он состоит главным образом из товаров низких технологий, тогда как Соединенные Штаты будто бы концентрируются на производстве передовых, самых благородных товаров. Американская индустрия действительно остается лидером в некоторых областях: наиболее очевидно это в области производства компьютеров, можно было бы добавить медицинское оборудование, авиастроение. Вместе с тем мы видим, что с каждым годом опережение Соединенных Штатов во всех областях, включая передовые отрасли, сокращается. В 2003 году «Аэробус» произведет столько же самолетов, сколько «Боинг», хотя достижение абсолютного равенства в стоимостном выражении ожидается в 2005-2006 годах. Положительное сальдо американской торговли товарами передовых технологий сократилось с 35 млрд. долларов в 1990 году до 5 млрд. в 2001 году, а в январе 2002 года и в этой области сальдо оказалось отрицательным (U.S. Trade Balance with Advanced Technology //U.S. Census Bureau. http://www.census.gov/foreign trade/balance/c 0007.html).
Скорость появления американского промышленного дефицита является одним из наиболее интересных аспектов развивающегося процесса. Накануне депрессии 1929 года на долю Соединенных Штатов приходилось 44,5% мирового промышленного производства против 11,6% у Германии, 9,3% — Великобритании, 7% — Франции, 4,6% — СССР, 3,2% — Италии, 2,4% — Японии (Arnold Toynbee et collaborateurs // Le monde en mars 1939. — P.: Gallimard, 1958). 70 лет спустя США по объему промышленного производства несколько уступают Европейскому Союзу и лишь ненамного опережают Японию.
Это падение экономической мощи не компенсируется деятельностью американских многонациональных корпораций. Уже с 1998 года прибыли, которые они переводят в Америку, ниже тех, которые действующие на ее территории иностранные предприятия репатриируют в соответствующие страны.
Необходимость коперниковского переворота: прощание с «внутренней» статистикой
Накануне рецессии 2001 года большинство экономических комментаторов прославляли фантастический динамизм американской экономики, рождение новой парадигмы, сочетающей высокие инвестиции, динамизм потребления и низкую инфляцию. Квадратура круга 70-х годов наконец-то решена, Америка нашла путь экономического роста, не сопровождаемого чрезмерным повышением цен. В начале 2002 года выражать беспокойство в связи с отставанием производительности в Европе или Японии стало для нашей прессы навязчивой идеей, хотя в это время Соединенные Штаты восстановили таможенные пошлины, чтобы защитить свою отстававшую металлургическую промышленность, а японские программы с играми «Плей Стейшн II» и «Гейм Кьюб» выставили в смешном виде «Х-Бокс», представлявшую собой попытку «Майкрософта» вступить в конкурентную борьбу в этой области. И в это же время Калифорния страдала от недостатка электроэнергии, а Нью-Йорк едва обеспечивал себя питьевой водой!
Вот уже около пяти лет как оптимистическое, если не сказать наивное, видение заатлантической экономики и реальное значение темпов развития валового внутреннего продукта, который неизвестно что собой представляет, мне кажутся спорными. Мы все чаще оказываемся перед выбором: верить показателям ВВП, которые представляют собой общую сумму добавочной стоимости, создаваемой в результате деятельности предприятий внутри Соединенных Штатов, или признавать реальность, фигурирующую во внешнеторговом балансе. Последний оценивает торговлю между странами и свидетельствует о несостоятельности промышленности Америки. Как только появляются трудности с импортом какого-то товара, появляется и реальная напряженность, например в сфере электроэнергетики, что проявилось в Калифорнии в результате сбоев в работе энергосистем.
