— Постараюсь.
— А ничья тебя устроит?
— В нашем с тобой деле ничьих не бывает, — веско сказал бомжара и вскинул руку чуть вверх и в сторону, как это делали в своё время греческие боги во время своих посиделок на горе Олимп.
Нашёл Зайцев, нашёл все-таки расползающуюся коробочку с шашками и сложенную пополам картонку с чёрно-белыми клеточками. Комнату Ване выделили вполне приличную — стол, стул, шкаф, небольшой отсек с унитазом и душем. Да, и железная солдатская кровать, уже застеленная, с простынкой, одеялом, со взбитой уже, хотя и тощеватой подушкой.
— Не знаю, капитан, какие номера ты называешь пятизвёздочными, но по мне выше этого ничего в мире нет. Даже более того — и не должно быть.
— Не возражаю, — Зайцев положил на стол листок бумаги, который они так долго искали в квартире жертвы, прижал его к столу коробочкой с шашками, чтоб опять случайным сквозняком не сдуло со стола, не унесло в раскрытую форточку.
— Всё, капитан, иди, — нетерпеливо сказал Ваня. — У тебя много дел, ты везде должен успеть, уличить, задержать и посадить. Да, ещё одно… Если при обыске у убийцы тебе попадется альбом с марками… Серовато-белёсого цвета… Потолще тех, которые в шкафу стоят, и росточком пониже… Считай, что тебе повезло. За этим альбомом убийца и приходил.
— Так, — крякнул Зайцев и прислонился спиной к двери. — Что-то ещё в тебе возникло?
— Пустячок… Если опять же при обыске в какой-то из квартир наткнёшься на бутылочку с канцелярским клеем, его ещё силикатным называли… Считай, что ты на верном пути… Последнее время он встречается не часто… Или увидишь кисточку с подсохшим клеем… Или капельки этого клея на столе, на подоконнике… Когда он застывает, то становится прозрачным, но при этом хрупкий, ломкий…
— Знаю я этот клей… Но в продаже силикатного давно нет.
— Зато ты наверняка не обнаружишь его в каждой из двенадцати квартир. Только в одной. В которой убийца и проживает. И ещё… Не вздумай чашки из под кофе помыть.
— А что там? — обессилевшим голосом спросил Зайцев.
— Кофейная гуща! — бомжара вскинул правую руку вверх и чуть в сторону, так, что раскрытая его ладонь неизменно обращалась кверху, будто оттуда, с неба, получал он сведения, подсказки, советы.
— Ну, гуща… И что?
— На ней начертана печальная участь убийцы… Но он или не смог прочитать, или не поверил… Ты найдёшь его, не сомневайся. Он обречён. Я увидел в чашке знак.
— Ваня… Ты не хочешь ничего пояснить, поделиться…
— Капитан, это всё мелкие подробности… Поговорим завтра. Меня от одного вида этой подушки бросает в сон.
— Ну, что ж… Спокойной ночи, Ваня… Береги себя, — последние слова Зайцев не собирался произносить, они выскочили как бы сами по себе. И, спускаясь по лестнице, следователь озадаченно склонял голову то к одному плечу, то к другому — чего это он, на ночь глядя, вздумал такую заботу о бомжаре проявлять?
Уже во дворе общежития, возле своей машины, Зайцев оглянулся, нашёл светящееся окно на втором этаже. Ему почему-то хотелось, чтобы Ваня подошёл к окну, махнул рукой, попрощался. Но нет, увидел он лишь, как бомжара поплотнее задёрнул жиденькие ситцевые занавески, отгораживаясь ими от мира суетного и безжалостного. И не знал, не догадывался замечательный следователь Зайцев, чем в это время занимается его гость.
А Ваня, поставив перед кроватью кухонную табуретку, положил на неё картонную шашечную доску, расставил шашки, собранные из разных комплектов и, сверяясь по бумажке, которую оставил ему Зайцев, начал разыгрывать партию между убийцей и его жертвой. И так уж получилось, что пришлось ему в этот вечер быть и тем, и другим одновременно. Опустил Ваня свою голову на свежую наволочку, уже когда в окне серел рассвет. И заснул со вздохом тяжким, но облегчённым и даже удовлетворённым.
А когда наступило утро и солнце поднялось над крышами домов, Зайцев помчался не в свои следственные камеры, кабинеты и коридоры, помчался он в общежитие, где, как ему казалось, уже измаялся от ожидания бомжара.
— Завтракал? — вместо приветствия весело спросил следователь.
— Не принесли, — Ваня развёл руки в стороны.
— Ха! Размечтался! Буфет — третья дверь направо.
— Не было указаний.
— Пошли.
Тощая завитая буфетчица опять подала им котлеты с макаронами, салат из подвявшей капусты и компот из сухофруктов.
— Очень вкусно, — похвалил завтрак Ваня.
— Во всяком случае съедобно. И полная гарантия, что не отравишься.
— И я о том же, — смиренно ответил бомжара и вытер салфеткой рот.
Зайцев порывисто поднялся, сдвинул стул в сторону и, не оглядываясь, направился к выходу.
— Слушаю тебя внимательно, — сказал он, когда они вернулись в комнату Вани. — С чего ты взял, что пропал альбом с марками? Что он в пластмассовой обложке серого цвета? Что он толще всех остальных альбомов?
— Видишь ли, капитан… Мебельная промышленность нашей страны не достигла того высокого уровня, который позволял бы скрывать следы преступления. Ты со мной согласен?
— Целиком и полностью, как говаривали наши вожди недавнего прошлого. Продолжай.
— Шкаф у нашего коллекционера самодельный. Он заказывал его по размеру простенка. Доски для шкафа были, может быть, неплохо обработаны. И даже покрыты лаком. Но после лакирования доски положено продраивать шкуркой. А их не продраили. В результате мелкие ворсинки дерева от лака вздыбились и превратились в своеобразный наждак. Невидимый и как бы несуществующий. Который и обдирает обложку, когда хозяин засовывает свой бесценный альбом в щель между стенкой шкафа и другими альбомами. А на полке пыль, а на пыли полоски от обложки. Полоски эти и показывают, какой толщины альбом там иногда стоял.
— Как понимать это твое "иногда"?
— Поскольку в наличии пыль, значит, частенько это место пустует. Серый альбом далеко не всегда стоял на полке, для него у хозяина было местечко другое. Тайное. А в тот вечер он, похоже, показал альбом гостю. В этом была его самая большая ошибка в жизни. Кстати, а ты знаешь, капитан, как гадают на кофейной гуще?
— Понятия не имею! — резковато ответил Зайцев.
— Напрасно. Это большое упущение в твоём образовании и профессиональной подготовке. После того, как кофе выпито, чашку переворачивают вверх дном и ставят на блюдечко, давая гуще стечь вниз. Потёки гущи на внутренней поверхности чашки застывают в самых причудливых формах. При хорошем воображении там можно увидеть кладбищенские кресты, женские фигурки, детские головки и даже всевозможные непристойности.… По этим картинкам и предсказывают будущее. Помнишь чашки на журнальном столике?
— Ну, были две чашки… Что из этого следует? — растерянно спросил Зайцев.
— А внутри кофейная гуща.
— Да, чашки были немытые. Хозяин не успел ополоснуть, а убийце было не до них.
— Как выглядели в них потёки гущи? Не помнишь… Бывает, — уже с некоторым сожалением произнёс Ваня. — В чашке, из которой пил убийца, явственно просматривается крест. Это было предупреждение. Но злодей не увидел креста, или же пренебрёг этим знаком, не поверил высшим силам, которые пытались остановить его от безрассудного поступка.
— А может, гадал хозяин?
— Нет, капитан, — твёрдо сказал бомжара. — Посмотри на снимок — обе чашки стоят на столике со стороны убийцы.
— А почему ты решил, что из чашки с крестом пил именно убийца? Может, из неё пил хозяин? И тогда крест полностью оправдал свое появление-знамение.
— Из чашки с кофейным крестом пил убийца — на ней нет отпечатков пальцев. Ничьих. А на другой — отпечатки пальцев хозяина.
— С чего ты всё это взял, Ваня? — с такой улыбкой спросил Зайцев, будто ему удалось, наконец, в чём-то уличить бомжару.
— А ты сам мне это сказал, капитан, — Ваня вскинул руку вверх и чуть в сторону, как это делали когда-то греческие боги, наблюдая с Олимпа за людскими глупостями. — Вчера. Сказал, что хозяин пил из надколотой чашки.
— И что же из этого следует?
— Выводы можно делать разные… Но в нашем случае более других напрашивается такой… Убийца — человек суеверный. Задумав кошмарное преступление, он не может устоять, чтобы ещё раз не свериться с приметами. Вообще-то, все мы суеверные, все хотим ощутить поддержку высших сил…
— Значит, ты мне предлагаешь из двенадцати человек найти самого суеверного?
