Это являлось наиболее сложной задачей, поскольку катастрофически не хватало исполнителей. А привлекать к выполнению подобных задач сухопутные и военно-морские части считалось «нецелесообразным» по политическим соображениям. Однако все «чекисты» понимали важность поставленной перед ними задачи.
Ночью дивизионный комиссар Лебедев собрал совещание, на котором кроме его заместителя — батальонного комиссара Клименко — присутствовал сам нарком внутренних дел Эстонии Кумм, секретарь ЦК компартии Эстонии Каротамм и Уполномоченный ЦК ВКП(б) по Эстонии Бочкарёв.
Нарком внутренних дел Эстонии Кумм с самого начала войны получил неограниченные полномочия от своего московского шефа Лаврентия Берия в наведении порядка на вверенной ему территории. Как и у всякого представителя советской службы государственной безопасности, воспитанной на элегантных методах Ленина и Дзержинского, сами понятия порядка и безопасности всегда ассоциировались у Кумма с истреблением собственного народа. Он активно участвовал в предвоенных расстрелах и депортации эстонского населения, проявив при этом столько инициативы, что заслужил поощрение из Москвы с пожеланием несколько умерить свой «революционный пыл», поскольку катастрофически не хватало транспорта, чтобы отправить в Сибирь всех назначенных Куммом на депортацию и в ГУЛАГ. Однако вскоре из Москвы пришло указание о новой депортации из Эстонии не менее 50 тысяч представителей коренного населения. Указание было датировано 14-м июня 1941 года и, разумеется, никак не могло быть выполнено до начала войны.
С началом войны стоящие перед НКВД Эстонии задачи. с одной стороны, осложнились благодаря небывало стремительному продвижению вермахта по Прибалтике, но, с другой стороны, упростились, благодаря законам военного времени. НКВД создал специальные части, честно назвав их «истребительными батальонами». Тюрьмы и многие приспособленные под тюрьмы складские и прочие помещения были набиты арестованными ещё со времен первой волны расстрелов и депортаций 1940-го года, не говоря уже об июне 1941-го. Под предлогом борьбы с полумифической «диверсионной» организацией «Эрна», засланной в Эстонию абвером, истребительные батальоны прочёсывали деревни и хутора, расправляясь с местным населением, наивно ожидавшим прихода немецких войск как освободителей. За одно подобное ожидание полагался расстрел.
К беде «истребительных» отрядов НКВД, остатки Красной Армии бежали на восток так быстро, что вскоре практически все истребительные батальоны оказались в Таллинне, где простор для их деятельности был несколько ограничен. Кроме того, адмирал Трибуц решительно заявил, что ему не нужна в осажденном городе такая большая карательная армия и приказал влить указанные батальоны в состав 22-й дивизии НКВД, которая панически убегая с самой западной границы, сумела несколько отдышаться только в Таллинне.
Истребительные батальоны хотя и увеличили личный состав дивизии, боеспособности ей добавили мало. Тем не менее нарком Кумм написал на Трибуца донос, что тот, лишив его наркомат карательных батальонов, фактически вошёл в сговор с противником, сорвав все мероприятия по наведению порядка в тылу.
Однако, как отлично понимали все присутствующие на совещании, подобные оговорки вовсе не освобождали от выполнения полученного приказа. Директива, выпущенная ещё в первые дни войны и позднее неоднократно подтвержденная, категорически требовала ни в коем случае не оставлять немцам контингент следственных изоляторов, тюрем и лагерей. Москва не так карала за брошенные совсекретные архивы, сколько за оставление противнику подследственных и заключенных. Все понимали, что времени в обрез и расстрелять весь контингент заключенных просто физически невозможно.
Нарком Кумм предложил тех, кто содержится в разных бараках и конюшнях, просто сжечь вместе с помещениями. А если помещения каменные, то взорвать их. И в том, и в другом случае всегда можно будет всё свалить на шальной немецкий снаряд. Или на преднамеренный. Кроме того, предложил Кумм, прислушиваясь к грохоту немецкой артиллерии, которая, видимо, подогревала творческую мысль наркома, можно часть заключенных погрузить в какую-нибудь баржу и утопить на рейде, сделав, таким образом, сразу два полезных дела: преградить немцам вход в бухту и выполнить приказ НКВД СССР.
При этом все посмотрели на дивизионного комиссара Лебедева, поскольку по должности всеми спецплавсредствами ведал именно он. И именно в его ведении имелась целая плавтюрьма на каботажном пароходе «Венус».
Однако дивизионный комиссар Лебедев хотя и с пониманием относился к проблемам республиканского НКВД, но имел и немало собственных, на решение которых времени практически не оставалось.
С первых же дней войны особый отдел КБФ столкнулся с несколько странным поведением капитанов прибалтийских судов, которые без всякого энтузиазма относились к лихорадочным усилиям флота хоть что-то эвакуировать со своих многочисленных баз, сдаваемых армией противнику.
Из Либавы, Вентспилса, Риги и Елгавы не удалось вывести более 20 крупнотоннажных транспортов, загруженных до отказа флотским имуществом. Особый отдел вполне справедливо подозревал, что подобное безобразие произошло не без содействия латвийских и эстонских моряков. Транспорты, которые удавалось вывести из горящих портов и чьи экипажи состояли преимущественно из прибалтов, также внушали серьезнейшие опасения: не посадят ли они вверенное им судно на мель, не сбегут ли в уже захваченный противником порт или в Финляндию. На транспортные суда срочно расписали офицеров КБФ, дабы те следили за действиями экипажей, особенно комсостава как социально чуждого по определению. Но и это не давало полной уверенности.
На фоне массовой сдачи в плен сухопутных войск под подозрение попадали все, независимо от национального и социального происхождения. Особый отдел заставил адмирала Трибуца подписать приговор о расстреле капитан-лейтенанта Афанасьева, вынужденного оставить в Либаве свой эсминец «Ленин», стоявший там с разобранными машинами. Правда, Афанасьеву удалось взорвать эсминец, но это, по мнению особого отдела флота, никак не могло считаться смягчающим вину обстоятельством.
Тут как раз подоспел знаменитый приказ Сталина №270 от 16 августа 1941 года, предписывавший уничтожать всех желающих сдаться в плен «всеми средствами, как наземными, так и воздушными», а заодно выявлять тех, кто потенциально был бы не прочь сдаться в плен (при удобном случае), поступая с ними соответственно, ибо по советским законам намерение совершить преступление приравнивалось к совершенному преступлению.
На подозрении были все: от простого матроса до командующего флотом, особенно — моряки-прибалты. А среди них первое место занимали латвийские моряки, чья маленькая республика была уже полностью оккупирована немецкими войсками. В самом деле, многие латыши стремились вернуться домой, где остались их семьи, совершенно не желая участвовать в схватке двух тоталитарных хищников на чьей-либо стороне.
Подобные настроения были быстро выявлены и столь же быстро принят ряд необходимых мер. С пришедших в Кронштадт и Ленинград судов бывшего Латвийского и Эстонского пароходств все моряки-прибалты списывались, а затем направлялись подальше от театра военных действий куда-нибудь на Каспий, Балхаш или Арал. Однако эта мера стала ещё одним побудительным стимулом свернуть на пути в Кронштадт или обратно в Ригу, или прямиком в Хельсинки. Хотя таких случаев и не было, Особый отдел КБФ через сеть осведомителей хорошо знал, что подобные разговоры ведутся на многих судах. Необходимо было провести серию воспитательных мероприятий, чтобы на конкретном примере отбить охоту у остальных предаваться подобным настроениям. Вскоре случай представился.
На Таллиннском рейде с 8 августа находился латышский пароход «Атис Кронвалдс». Судно, которым командовал капитан Мартин Каксте, с большим трудом удалось провести из Пернова в Таллинн через мины и постоянные налёты авиации противника.
Уже в Таллинне с парохода исчез подручный кочегара Семен Григорьев — один из двух русских, включенных в судовую роль. Григорьева разыскать не удалось, но следствие быстро «выяснило», что к дезертирству кочегара склонили постоянные «пораженческие» разговоры, вёдущиеся на борту «Атиса Кронвалдса» при полном попустительстве капитана и его помощников. Немедленно были арестованы 16 человек из состава команды судна во главе с самим капитаном Каксте и старшим штурманом Янисом Липниксом. Замыкал список семнадцатилетний матрос Рихард Липинс.
