Ах да — книга. Она очень необычна. Знаете, когда произведение включает в себя и исторические, и этнографические сведения, и является еще высокохудожественным произведением, то даже не знаешь, как о ней написать — мысли растекаются, хочется рассказать об одном, упомянуть второе, процитировать третье и так до бесконечности. Что в ней? Любовь к своей Родине, к жизни, к уходящему и практически ушедшему, исчезнувшему народу… В ней боль за то, что произошло во время войны — ведь более 80 % населения было расстреляно немцами, включая младенцев, детей, подростков, женщин… Это плач по народу, который никогда не сможет уже восстановить свой генофонд, во всем мире осталось около 600 человек крымчаков… В ней красота Карасубазара и простых чистых душ крымчаков и гордая красота крымчачек… В ней гимн погибшим… Это отчасти и поэма…
В ней много фотографий… Их глаза, глаза крымчаков смотрят на вас оттуда, из ушедшего мира, из небытия, смотрят скорбно и устало и словно спрашивают: «Мы просто жили… А что делаете вы? Куда вы идете? Какой дорогой?» Знаете, это надо увидеть, а увидев, осознать, что ты живешь в этом мире и ты сам должен быть ответствен не только за себя, но и за этот мир в целом, потому что точка отсчета — это ты, и каким будет этот мир завтра — зависит и от тебя. Александр Ткаченко написал потрясающую книгу, полную жизни, красоты, юмора, боли — это как взрыв света посреди коммерческого чтива. Есть книги, которые получают различные литературные премии: «Букер», «Большая книга»… Есть книги, которые остаются в вечности, которые выше всего этого. «Сон крымчака» — это разве что Нобелевская премия, да и она не нужна, это настолько вне литературного процесса, что и объяснить-то невозможно — читать надо. Всем надо читать. Чтобы жить душой, чтобы увидеть и прочувствовать все, что увидел автор.
Новеллы одна перетекает в другую, страшные притчи сменяются школьными анекдотическими случаями, а те в свою очередь — описанием быта крымчаков, свадебным обрядом или романтической и нежной историей о жонглере Коко, или трагедийными скупыми страницами расстрела крымчаков…
Тонкая паутина бытия прядется и сплетается в единую картину Карасубазара, увы, призрачную, недоступную, недосягаемую…
Великолепная притча о «Небесном монголе», о благословленных отметиной Будды посвященных оставляет в душе след, как оставляют его и все другие новеллы.
11 декабря 1941 года
— Деда, куда мы идем?
— Не плачь, погулять…
— А почему все плачут вокруг?
— Им больно…
— Отчего?
— Туфли жмут, не плачь, успокойся…
— Что, жмут всем сразу?
— Да…
…………………………………………
— А куда мы идем?
— На расстрел…
— А что такое «нарастрел»?
— Это такое действие, не плачь…
— Какое действие?
— Когда одни делают вид, что стреляют, а другие делают вид, что падают и умирают, не плачь…
— Это похоже на сказку, да?
— Да, похоже на сказку…
— А что будет после «нарастрела»?
— Пойдем домой, не плачь…
Что можно сказать после прочтения этих строк? А надо ли что-то вообще говорить?
Почтите в своей душе минутой молчания погибших от геноцида крымчаков…
И сказала девочка
Мне не холодно, мне стыдно,
Заверните меня в край небес голубой,
Страх и ненависть пишутся слитно,
Страх, что звери людей повели на убой,
Трава болит, небо болит, земля болит
До сих пор,
Ветер болит, дождь болит,
Катится солнце убитое с гор…
…………………………………………
Видно детские вам не читали книжки,
И в садах городских не подсаживали на качели,
Положите меня еще глубже, ниже,
Стыдно… будут лезть…
Золотую монисту подарить не успели.
Звери вы, господа, звери,
Во второй раз тоже звери…
Читаешь эти строки и вздрагиваешь: это не Александр Ткаченко написал, это сказал ребенок, которого расстреляли…
Написать правдивую книгу, не солгать ни читателю, ни самому себе, ни им — тем, кого убили, тем, кого закопали там, в противотанковом рву, на десятом километре от губернского города по Феодосийскому шоссе. С 11 по 13 декабря 1941 года там были расстреляны около 13 тысяч человек, среди них восемь тысяч крымчаков, около четырех тысяч евреев. После войны убитых кое-как перезахоронили родственники и городские власти, но многие остались там, во рву. Немцы спешили, а у расстрелянных были при себе золотые вещи, украшения, которые были спрятаны на теле. Этим воспользовались гробокопатели и варварски разграбили это место. Нет мертвым покоя. Душам их, костям их. Страшно. Когда вот так — страшно. Александр Ткаченко вместе с Андреем Вознесенским и адвокатом Владимиром Зубаревым не позволили глумиться над погибшими, сделали фотографии, отвезли их в Москву, несмотря на угрозы и оскорбления в свой адрес. И добились того, чтобы было построено каменное сооружение-памятник, укрывшее от посягательств несчастных, — «Поле памяти».
Эта книга и есть своеобразное «Поле памяти» практически исчезнувшему народу. Кто до этой книги знал о трагической судьбе малочисленного крымчакского народа?
Александр Ткаченко пишет о мистическом трагизме совпадения слов, о некоей трагической обусловленности произошедшего.
«Слово «Тафре» древнегреческое, из него сформировалось Тавр, Таврия, что означает РОВ. Далее. Само слово «Крым» произошло от тюркского КЕРИМ. Века поглотили смягчающее Е. КЕРИМ — значит КРЫМ, в переводе тоже означает РОВ. И что же получается?
В 41-м фашисты почти всех крымчаков расстреляли у рва и уложили в… ров…
Судьба? Рок? Ров… Ответа нет».
Зато есть эта книга. Прочитайте ее, и вы никогда не забудете этих строк. Вы проживете и переживете их, они останутся в вас навсегда. В мире, несмотря на огромное количество книг, — совсем немного таких, которые хотелось бы иметь на своей книжной полке, посоветовать друзьям, дать детям. Но эта одна из них — как краеугольный камень страшной истории XX века, который невозможно вытащить, обойти, позабыть, спрятать…
P.S.: Перечитываю статью… Судьба… рок… ров… прошло так мало времени после презентации книги, а Александра Ткаченко с нами уже нет. Эта книга — самый главный след, который оставил он на этой земле, один из последних крымчаков, но и один из первых.
Мы помним тебя, Саша…
Эдуард Кочергин. Академик-затырщик
Эдуард Кочергин «Ангелова Кукла». СПб.: ИД Ивана Лимбаха, 2007.
Книга «Ангелова кукла», вышедшая в издательстве Ивана Лимбаха, дает еще одно, совсем непонятное и загадочное толкование названия: рассказы рисовального человека. Это интригует и притягивает взгляд. Открывая книгу, ты еще не понимаешь, не осознаешь до конца, что тебя ожидает, а ожидает совершенно необыкновенное повествование о судьбе необычного человека и о судьбе тех, с кем он был связан тесными узами существования на этом свете, узами соучастия, сострадания… Трудно представить, что Эдуард Кочергин, народный художник России, лауреат многих государственных премий, действительный член Российской Академии художеств — бывший затырщик, т. е. приемщик краденого. Невозможно предположить, чтобы человек, попавший с трех лет в детприемник НКВД как сын репрессированных родителей, научившийся выживать там, выживать единственной мечтою — сбежать обратно на родину, в Ленинград, чтобы найти кого-то из близких, — со временем станет известным художником. Десять лет понадобилось ему, чтобы добраться до родного города. Каким невероятным упрямством и силой воли надо обладать, чтобы снова и снова бежать из приемников и потихоньку продвигаться туда, куда зовет тебя сердце?!
Рисовать Эдуард Кочергин начал в одном из таких спецраспределителей, когда увидел в бане татуированное тело помхоза Томаса Карловича Японамать, в свое время в японском плену продавшего свое тело традиционной татуировальной школе. Томас Карлович и научил маленького Эдуарда искусству японской татуировки, что не один раз и кормило его, и спасало, и придавало некий вес в определенных кругах.
Надо сказать, что Эдуарду Кочергину везло на людей с необычными судьбами. И именно благодаря этому родилась необычная пронзительная книга, мгновенно срисованная, схваченная с налета, слепленная из потрясающих деталей, живая и трагическая.
Рассказ-зарисовка «Поцелуй», медлительно и плавно текущий по своей поверхности, становится поистине страшен, когда обнажается суть самого события. Инвалидов войны в то время звали «обрубками», тех, у которых не было каких-то частей тела. А этот «солдатик-великан» был истинным лицом войны, нечеловечески страшным: «Голова солдатика-великана была расколота по диагонали, да так страшно и безжалостно, что смотреть на нее было невозможно, а уж я повидал в своей жизни к этому времени! Шрам, если это можно было назвать шрамом, проходил щелью почти от правого виска вниз через все лицо, уничтожив нос, то есть, соединив рот и нос в одно отверстие с остатками лохматых губ. Сдвинутые, но живые куски мяса — разбитые глазницы, правого глаза не было. Война. Это было воистину лицо войны». И вот такой обрубок увидел в вагоне поезда прелестную девочку-девушку «молочной спелости и красоты необыкновенной». Ни девушка, ни ее мать еще не видели инвалида. А он, завороженный ее красотой, рванулся и поцеловал ее остатками лохматых губ в шейку… Девушка зашлась в испуганном крике, словно взорвалась от ужаса, а из глаз инвалида-обрубка хлынули слезы…
