По поводу непостижимости искусства и его многослойности можно посоветовать автору обратиться к такой науке, как герменевтика, к трудам её ярчайших представителей, начиная от Вильгельма Дильтея в XIX веке, плавно переходя к экзистенциалистам Мартину Хайдеггеру и Жану Полю Сартру, и далее - к Гансу Георгу Гадамеру, Полю Рикеру, Энрико Бетти и другим (вторая половина ХХ века).
Чтобы не быть голословной, приведу высказывание на этот счёт одного из самых известных философов ХХ века Теодора Адорно: "Понимание произведений искусства - это процесс, протекающий отнюдь не по отношению к их объяснению; понимание выходит за рамки традиционного художественного чутья".
Да ладно, чего это мы пристали к порядочному человеку? Он же сразу заявил, что "Записки об искусстве" не манифест и не трактат, а набор эмоциональных банальностей. Абсолютную правду, кстати, сказал. Только возникает вопрос: кому интересен этот набор? Да ещё таким внушительным по нынешним временам тиражом?..
Наглое и напористое проникновение массовой культуры в элитарные сферы не может не тревожить (а создание собственных эстетических концепций, несомненно, область элитарная, заповедная). Создаётся ощущение, что на территорию, где, не чуя опасности, пасётся редкий, исчезающий вид изысканных оленей, бесцеремонно вторглась обыкновенная хрюшка, сбежавшая из загона. Она же там всё перетопчет! Немедленно гнать её!
Область массовой культуры - беллетристика от детектива и любовного романа до городской бытовой саги (поле, на котором успешно работает Гришковец). Так пусть масскульт в этих рамках и остаётся, нечего замахиваться на "Вильяма нашего Шекспира". Понятно, конечно, что хочется иногда чего-нибудь эдакого. Наверное, любой придорожный репей мечтает хоть однажды почувствовать себя аристократичной лилией. Что ж, мечтать не вредно.
Но их даже в одну вазу не поставишь.
Аглая ЗЛАТОВА
Евгений Гришковец. Письма к Андрею: Записки об искусстве. - М.: Махаон, Азбука-Аттикус, 2013. - 160 с. - 15 000 экз.
Неужели опять Станиславский?
Неужели опять Станиславский?
ЭПОХА
Юбилейная тема с неюбилейными вариациями
Система. Станиславский. Любой интернет-поисковик непременно свяжет два эти понятия. Говорим Система - подразумеваем Станиславский. Говорим Станиславский - подразумеваем Система. Почти по Маяковскому. Гениальная догадка К.С. о существовании общих творческих правил в работе актёра дала новое направление театральной мысли своего времени и прошла сквозь целый век (и какой век - насыщенный социальными, научными, художественными взлётами и катаклизмами), не потеряв практической актуальности. И не только в том дело, что в театрах на любом континенте можно встретить актёров, которые учились как раз "по системе", и целые армии педагогов, готовых (?) по ней учить. Главный индикатор её жизнестойкости - всё ещё не угасшая полемичность. Идеи и опыты Станиславского до сих пор вызывают споры среди представителей разных педагогических и исполнительских школ. А у нас до сих пор не могут забыть советские годы, когда система была так же обязательна к применению в театре, как диалектический материализм в науке. Стараясь изжить комплекс прежней зависимости, до сих пор (а прошли уже целые десятилетия "раскрепощения") кидаются в крайности демонстративного непризнания. Никакой системы, мол, нет. Всего лишь отражение личной творческой практики самого Станиславского, возведённое в ранг высшей исполнительской истины. Частный случай, почему-то загипнотизировавший театральный мир. Трогательный аргумент. И лукавый. В искусстве ведь действительно ничего нет, кроме индивидуального опыта художника. На самых крутых эстетических поворотах мы непременно наталкиваемся на кем-то конкретным созданный образец, кем-то названный по имени угаданный путь. Совсем неслучайно пушкинский "Божественный глагол", чтобы явить себя миру, должен был сначала "уха чуткого коснуться", превратиться "всего лишь" в личный опыт поэта. Важно, чей это опыт, гениального провидца, приоткрывающего будущее, или же - скромный труд творческого обывателя. Если вспомнить и вдуматься, тысячелетиями свободно ветвящееся великое древо театра (тут "высокий штиль" вполне уместен) бесконечно обязано "личному опыту" некоего античного драматурга, который вдруг решил вывести на орхестру трёх актёров вместо традиционных двух. И всё задышало, усложнилось. Стало возможным. Действие, конфликт, структура драмы и т.д. и т.п. Так вот и Станиславский с его системой.
Хотя... В "несуществовании системы" доля печальной истины всё-таки есть. Но в ином, от К.С. уже не зависящем, смысле. Ведь до сих пор не существует академического издания текстов Станиславского, а значит, и множество документов, связанных с его работой над системой, остаётся достоянием архивов. Всежизненный труд явлен миру лишь в той его части, которую (практически на пороге смерти) успел, смог собрать в книгу сам Станиславский. К тому же он вынужден был считаться (но тут тема особая, тоже ждущая своего профессионального исследователя) с тогдашними цензурными ограничениями в духе диалектического материализма.
Нам представляется, что К.С. пытался создать абсолютное руководство, учебник на все времена. Хотел довести его до последней правильности, словно это был учебник по арифметике, где дважды два всегда, на всех языках, в любом уголке земли будет четыре. Да конечно, хотел. Но это хотение представляло собой непрерывный, живой и честный процесс, где радость находок то и дело сменялась отрицанием найденного. Он искал общие правила, но при этом больше всего боялся помешать ими великому непредсказуемому творчеству самой природы. "Приверженцы школ и правил в искусстве имеют только одну свою красоту и не признают других. <[?]> Каждый убеждён, что его красота правильная и единственная. Да посмотрите вы, законники в искусстве, вокруг, на мир Божий. Посмотрите на небо и облака, каких только линий и красок в них нет - правильных и вычурных, до которых ещё не додумывались, и все они естественны и просты, как всё в природе. Красота разбросана везде, где жизнь.
Она разнообразна, как природа, и никогда, слава Богу, не уложится ни в какие рамки и условности. Вместо того чтобы сочинять новые правила, станьте ближе к природе, к естественному". Так он писал. Так думал. И так работал. И не его вина, что нередко ложно был истолкован. Истолкователей, к сожалению, не выбирают.
В нынешнем мире, порабощённом техническим прогрессом, с каждым годом всё решительнее отъединяющим нас от живой материи бытия, стремление Станиславского к природному, естественно возникающему, независимо многообразному, наверное, как никогда актуально. Точнее сказать - неосознанно актуально. Ситуация исторической компрессии, возникшая где-то в середине XIX века, не исчерпана, она только лишь набирает силу. Реальность, нас окружающая, преображается всё с большей стремительностью. Искусство - это тончайшее, уязвимое достояние человечества, испытывает на себе, как никогда прежде, жесточайшее иноприродное давление, заставляющее постепенно менять саму свою сущность. Не ровён час его ждёт судьба Старой дамы Дюрренматта, чьё живое тело превратилось в коллекцию бесчувственно вещных протезов. Уже и теперь спектакли, сделанные по такому принципу, стали попадаться всё чаще. Зараза, вроде свиного или птичьего гриппа, искусственная, но непреодолимая. Так бывает в искусстве в сумеречные периоды, которые Юрий Тынянов назвал "промежутком", временем, когда пишет не писатель, а литература. И диктатура уже созданного, усвоенного подавляет в зародыше индивидуальные устремления художника. И даже "новое слово" в эти периоды "новое" лишь настолько и так, насколько и как (по какому-то негласному сговору) ему положено быть.
Конечно, даже на обозримом отрезке истории театр уже попадал в тупиковую ситуацию, но ведь сумел же из неё выбраться великолепно преображённым. Авось выберемся и теперь. Но вспомним, за счёт какого ресурса он выбрался-преобразился. Ответ вроде бы лежит на поверхности - конечно же, благодаря спасительному появлению фигуры режиссёра нового современного типа. Целый век не перестаём за него благодарить судьбу. Ведь это он создал спектакль как единое художественное целое, он заключил союз с новой драматургией, позволившей сцене войти в резонанс с переменами жизни общественной и жизни частной. Он нашёл поддержку в неудержимом техническом обновлении мира, которое подстёгивало, делая осуществимыми, самые дерзкие сценические поиски. Потому-то так смело и быстро произошли судьбоносные перемены в мировом театре на границе между XIX веком и веком XX. Будто хорошо подготовленный к выполнению ответственного задания десант режиссёров-гениев был специально заслан кем-то откуда-то.
