Павел Адельгейм - Своими глазами

Рахимов отвечает:

—  Вы не подписывали договор с горсоветом. Я вас не знаю. Я знаю "двадцатку". Они хозяева храма.

Огромная масса верующих дает "двадцатке" доходы в десятки, сотни и тысячи тысяч рублей и лишена права спросить, как используются эти средства. Верующие не имеют даже совещательного голоса на собрании "двадцатки". Их туда вовсе не допускают. 29 января 1974 года Рахимов лично выдворял верующих не членов "двадцатки" за дверь конторы, где он проводил собрание "двадцатки".

Судя по ранним документам, можно допустить, что авторы законодательства о религиозных культах не предполагали, что их идеи осуществятся в столь уродливых формах. Вот разъяснение этого же вопроса проф. Гидуляновым в 1924 году: "По нашему праву храмы передаются в бесплатное пользование гражданам соответствующего исповедования. С другой стороны, из среды всех пользующихся данным храмом граждан выступает "двадцатка", как минимум для передачи храма гражданам по договору в пользование. На практике возникает вопрос о том, составляют ли группу все граждане, пользующиеся данным храмом, или только двадцать? Для разрешения этого вопроса обратимся к нашему законодательству. Потенциально право управления церковным имуществом принадлежит в с е м местным жителям соответствующей религии, (разрядка здесь и дальше Гидулянова), так как каждый имеет право подписать договор с местным Совдепом (Инстр. § 10).

Согласно § 2 Нормального договора, члены "двадцатки"обязуются предоставлять храмы и находящееся в них имущество в пользование всем своим единоверцам. Отсюда видно, что фактическими сопользователями данного храма являются все местные жители соответствующей религии, а двадцатка — это только минимум, указанный законом для формального получения храма в пользование от местной власти. В соответствии с этим под группой граждан нужно разуметь весь коллектив верующих, а не одну " двадцатку ", фигурирующую в соглашении с Совдепом только во избежание канцелярщины и излишнего формализма. Само собой, что общим собранием группы верующих являются все местные жители, пользующиеся данным храмом, а не одна "двадцатка ""[111].

"Из инструкции и приложенного к ней Нормального договора явствует, что полномочным органом группы верующих является общее собрание всех ее членов"[112].

В 1930 году Орлеанский уже иначе комментирует ст. 13 Постановления: "Под словами "из среды своих членов"нужно подразумевать лишь тех лиц, которые подписали договор на пользование молитвенным зданием. Лица же, не подписавшие договор, как не принявшие на себя обязательства, в исполнительные органы входить не могут"[113].

Патриарх определяет структуру общины: "Государственное законодательство о культах предусматривает передачу церковных зданий и имущества в пользование только гражданам, исповедующим данную религию, принимающим на себя ответственность за сохранность этого имущества и составляющим регистрируемую органами государственной власти общину, так называемую ,,двадцатку""[114].

"Для управления делами прихода организуются, в соответствии с общецерковным началом соборного управления, два органа: церковно–приходское собрание, как орган распорядительный (собрание членов–учредителей ,,двадцатки"), и церковноприходской совет, как орган исполнительный. Приходское собрание, в составе лиц, подписавших договор на пользование храмом и культовым имуществом, созывается"…[115]

Возникает некая новая структура религиозной общины, никоим образом не основанная, а лишь паразитирующая на Постановлении. Вместо "общего собрания религиозного общества" (Постановление), вместо "церковно–приходского собрания" (решения Собора Архиереев) мы видим элиту случайного состава в количестве 20 человек.

Вместо религиозного объединения, самоуправляющегося на демократических началах, вместо "общецерковного начала соборного управления" мы находим идеальную форму олигархии: с одной стороны — элита и образованная из нее исполнительная власть, с другой — масса простых верующих, не имеющих никаких прав.

Независимо от того, является ли современная практика извращением советской законодательной мысли или ее логическим завершением, тысячи православных людей, молящихся в храме, не могут стать членами религиозной общины. Для них открыт храм. Ходите, молитесь. Но они лишены права и возможности влиять на ход внутренней жизни религиозной общины. Это основное противоречие в корне извращает смысл законодательства об устройстве общины. Это противоречие между советским законодательством и советской действительностью выражается в факте существования реальной общины верующих в количестве сотен и тысяч человек, оказавшихся за рамками законодательства о культах, и узаконенной договором подставной общины, именуемой "двадцатка".

В советской действительности духовенство и монашество вовсе лишены права вступить в религиозную общину. Епископ, священник, дьякон и монах — не могут быть членами "двадцатки" и ее исполоргана. Такой факт не основан ни на гражданском законодательстве, ни на каноническом праве, ни на здравом смысле. Вот мнение Народного Комиссариата Юстиции в 1924 году: "Священник может быть председателем собрания верующих или церковного совета лишь постольку, поскольку сам он состоит членом группы верующих и последними будет избран в председатели"[116].

"Положение" назначает настоятеля храма "по своей должности непременным членом приходской общины и председателем ее Исполнительного органа"[117].

Архиерейский Собор 1961 года исключил из "Положения" раздел IV "Приходы" и заменил его новой схемой управления приходом, изложенной на стр. 15—17 "ЖМП" №8 за 1961 год в 12 статьях. По прямому смыслу этой схемы настоятель отстраняется от участия в хозяйственных функциях, связанного с пребыванием в "двадцатке" и ее исполоргане. Комментируя решение Архиерейского Собора, свят. патр. Алексий пишет: "Умный настоятель, благоговейный совершитель богослужений и, что весьма важно, человек безупречной жизни всегда сумеет сохранить свой авторитет в приходе. И будут прислушиваться к его мнению, а он будет спокоен, что хозяйственные заботы уже не лежат на нем, и что он может спокойно отдаться духовному руководству своими пасомыми"[118].

"Как рядовые прихожане, так и члены церковных советов видят в священнике своего духовного отца и пастыря, обращаются к нему за советом и благословением как в личной духовной жизни, так и в приходской жизни в целом"[119].

Уполномоченный смотрит реалистичнее:

1. Священник не может быть членом "двадцатки".

2. Не должен выдвигать кандидатов в исполорган, голосовать и участвовать в собрании.

3. Не должен даже присутствовать на собрании "двадцатки".

Проанализируем этот взгляд, ставший неписаным законом приходской жизни.

Духовенство и монашество — полноправные граждане СССР. Им дано право избирать и быть избранными в Верховный и местные совдепы. Почему они оказываются "лишенцами" в жизни религиозной общины?

— В "двадцатку" могут вступать только местные жители, — объясняет уполномоченный.

— Но я и есть местный житель, — отвечает священник. — Здесь прописаны я и моя семья.

Закон предоставляет право подписать договор и снять свою подпись. Прописался на жительство? Подписывай договор. Уезжаешь? Сними свою подпись. Как прописка. В городе, в общине. Типовой устав религиозного общества, приложенный к инструкции НКО указывает в п. 6: "Списки членов общества ежегодно представляются в Отдел Управления Губисполкома"[120]. Следовательно, в них возможны изменения.

Еще одно объяснение этого странного факта дает Седюлин: "Поскольку культовые здания и другое имущество передаются верующим гражданам, а не какой‑либо церковной иерархии, представители духовенства не могут входить в состав учредителей и членов исполнительных органов религиозных объединений"[121] ("Учредители" означают "двадцатку" — прим. автора). Это в тоне песенки про Мишку Шихтмана, которого в Израиль не пустили за то, что он — еврей.

Лишаясь права быть членом "двадцатки", священник лишается права избирать и быть избранным в исполорган. Это последовательно. Но лишать священника права участвовать в собрании значит не только ограничить его права. Это значит ограничивать права общины, вторгаться в ее религиозную жизнь. Участие не исчерпывается избранием.