- Да, в этом спектакле, как нигде прежде, найдена стилистика, которая отражает нерв нашего современного общества со всей его несуразицей. Я бы назвала это воплощением театральной эстетики ХХI русского века. Как будто бы театр, долго корчившийся в поисках самого себя в новых условиях, заговорил, наконец, на языке того поколения, которое вырвалось из-под пресса идеологической опеки и громко заявило о своём праве на самовыражение. Тем самым перепугав обывателя. Нелицеприятно? Да! Но с этим уже нельзя не считаться.
- Если говорить об особенностях моей постановки, то нельзя пройти мимо того факта, что я соединил в себе все ипостаси, составляющие спектакль, - сценарий, сценографию, рисунок костюмов, игру света, музыку. Я вижу весь спектакль в целом, я даю жизнь цельному образу личности, создавшей этот шедевр, - Шекспиру, отразившему всё богатство своего внутреннего мира в колорите и своеобразии своего языка. Он воплощён во всём: "Ромео и Джульетта" - это динамичная пластика, развивающиеся, рассчитанные на быстрые передвижения по сцене костюмы. Они наделены особым смыслом в спектакле. Это только одна деталь. Их множество, и из этих соединённых деталей состоит не только внутренний рисунок спектакля, но и вступает в свои права идея спектакля. Она рождается и из оформления сцены: всего лишь лёгкая кружевная аркада, в которую вплетены фигуры, одетые в стилизованные под Средневековье костюмы, а всё вместе создаёт колорит средневекового города, и ни у кого не возникает сомнений, что это Верона - город возвышенной и трагической любви. Этот образ диктует направление спектакля, диктует внутренний ход его развития.
- Когда находишься в зале, слушаешь его реакции на происходящее на сцене, понимаешь, что внимание зала захвачено полностью: он увлечён, он покорён, он внимает! И это происходит с тем самым зрителем, с той самой средой, которым мы отказываем в должной культуре, образовании, обвиняем в нерадивости, нежелании читать книги, ходить в театр. Общество не даёт себе труда воспринять их поиск, их стремление утвердиться в жизни. Но вы силой своего таланта почувствовали главный нерв проблемы, уловили какие-то подспудные настроения этого молодого общества, этой современной, порой стихийной силы, и она, сидя завороженно в зале театра, покоряется вам, заражаясь сценическим действием, и откликается на призыв к осмыслению жизни на более высоком уровне - зритель слушает Слово Шекспира!
- Моё стремление к народному театру, рождённому на площади, находит именно в стихийной народности Шекспира не просто отклик. Шекспир выражает не только стремление понять природу человека, он относится к ней с уважением, и именно это чувствует зритель. Наше сомневающееся, ищущее себя молодёжное общество откликается на слово гения, потому что оно истинно. Молодая натура кипит, играет, это обязательно должно ощущаться зрителем, который чувствует, что я люблю его, и он благодарен. Общество растерялось перед реалиями сегодняшнего дня. Я даю их в той многогранности и многоплановости, которые диктует жизнь. И Шекспир становится архисовременным.
"Ромео и Джульетта" - это про нас сегодняшних. И ершистость, задиристость молодости, и неоправданная необузданность агрессии, вызванная бессилием и глупостью власти, и бессилие добра, и, наконец, данное право природой - ЛЮБИТЬ, - всё объято единым порывом - жить! Как разобраться в жизни, той, что обходится без смерти?! Как? КАК! К[?] а[?]к??? Об этом спектакль.
- Вот в этом и есть назначение театра, которое всегда исповедовала русская сцена! Вот, где глубинная связь со Станиславским!
- Да, в спектакле всё едино, всё совмещено, вытекает одно из другого. Большое значение придаётся пластике, которая способствует раскрытию образа.
- Ещё одна впечатляющая деталь вашего спектакля - маска.
- За маской скрывается целый мир, тот мир сегодняшней лжи, которая стремится поглотить общество. Маска имеет множество ипостасей, всё зависит от того, куда она повёрнута. К примеру, уже похоронили Джульетту, все плачут, ещё далеко не всё осознав, а маска работает и не даёт пробиться священнику к людским сердцам. Здесь маска - символ двоедушия. Маска скрывает один план от другого. Они раскрываются постепенно, дают многоплановость психологическую.
И эта многоплановость требует сосредоточенности зала, концентрации его внимания на тексте. А это текст Шекспира!
Я испытываю не то чтобы гордость, но мне нравится мысль, что никакого тут дурного новаторства нет! Шекспировская тема выражена предельно ясно: откуда идёт глубина? От предельной простоты! Одежда актёров тоже работает на идею: нет никакой претензии, она не раздражает, ничего не кричит, напротив, воспринимается органично.
Всё направлено на смысловое решение спектакля.
Когда я понял, что спектакль состоялся? Тогда, когда увидел слёзы на щеках юной женщины. Это была актриса Татьяна Шалковская. Я эту девочку знаю, она замечательно играла в моём первом мхатовском спектакле "Свалка" по пьесе Алексея Дударева. Закончился спектакль "Ромео и Джульетта", а она плачет. А мне больше ничего и не надо[?]
Художественное впечатление от спектакля рождается, когда сливаются воедино все составляющие его. Театр - искусство коллективное, может быть хороший режиссёр и плохой артист, и ничего не выйдет. Я исповедую идею коллективного театра.
- И опять идея Станиславского! Он как бы отвечает на вопрос, который часто задают: как находят творческое единение два таких, на первый взгляд разных художника, как Т.В. Доронина и В.Р. Белякович? В 1905 году, работая над постановкой пьесы Кнута Гамсуна, К.С. Станиславский в одном из частных писем выразил такую мысль: "Пусть постановка режиссёра и игра артистов будет реалистична, условна, левого, правого направления, пусть она будет импрессионистична, футуристична, - не всё ли равно, лишь бы только она была убедительна, то есть правдива и правдоподобна, красива, то есть художественна, возвышенна и передавала подлинную жизнь человеческого духа, без которой нет искусства".
Вот ключ к пониманию того, что для нас Станиславский сегодня. И ещё очень важное обстоятельство: оба художника, волей и силой духа которых выпущен замечательный спектакль "Ромео и Джульетта", всей душой преданы идее народности искусства. На этом стоим.
Беседу вела Галина ОРЕХАНОВА
Русская история пронизана жертвенностью
Русская история пронизана жертвенностью
Сегодня и общество, и государство ищут пути преодоления нравственного кризиса и укрепления национального самосознания. Потому 200-летию победы в Отечественной войне 1812 года придаётся такое значение.
Предлагаем вниманию читателей беседу с литератором, полвека занимающимся историей, публицистом, соредактором журнала "Звезда" Яковом ГОРДИНЫМ.
- Яков Аркадьевич, война с Наполеоном и жертвы, которые принесла ради его разгрома Россия, были неизбежны?
- В контексте нашей беседы, как мне кажется, более уместно будет говорить не о жертвах, а о жертвенности, без которой не осознать величие русской истории.
Но давайте будем поспешать медленно и начнём всё-таки с того, что Наполеон мечтал иметь Россию в числе союзников в своём противостоянии с Англией. Ему как воздух нужна была на континенте достаточно сильная опора. Для этого не годились ни Австрия, ни Пруссия.
После трёх лет войны, шедшей с переменным успехом, в битве при Фридлянде русская армия всё же потерпела очень тяжёлое поражение, и был заключён Тильзитский мир. Казалось бы, мечта Наполеона близка к осуществлению: континентальная экономическая блокада Англии становилась реальностью.
Но тут Наполеон совершает первую из своих роковых ошибок - он вторгается в Испанию, чтобы блокировать морское побережье. И в это же время к нему приходит понимание того, что Россия уклоняется от выполнения тильзитских соглашений. Война Франции с Россией стала неизбежной.
Следует отметить, что для России разрыв отношений с Англией и союз с Францией был экономически крайне невыгоден, поскольку по ёмкости своего рынка для традиционных русских товаров Франция Англию заменить не могла.
В России разорялись помещики, росло народное недовольство, кроме того, русское дворянство, офицерство, особенно гвардейское, чувствовали себя оскорблёнными этим унизительным миром. Авторитет Александра I стремительно падал.
Но, с другой стороны, имели место и вещи более серьёзные: посол Коленкур доносил в Париж лично императору, что в Петербурге растёт напряжение, что даже в петербургских гостиных призывы к убийству Александра I стали обычными, как петербургский дождь.
