Итак, сакральная личность – человек с врожденным или приобретенным (чаще на ранних этапах жизни) внутренним напряжением, хаосом, требующим упорядочивания, что достигается либо в познавательной деятельности, влекущей новую хаотизацию, скорбь и создание индивидуальной религии, либо в деятельности творческой – выплескивании хаоса (характерно, что гений всегда реализует архетип трикстера – нарушителя норм; он ничего не воспринимает на веру, а часто не принимает и саму действительность. В первом случае он исследователь, а во втором – пассионарный борец, пророк, революционер). В обоих случаях итог труда гения становится достоянием общества, которое видит в предложенном ему продукте сакральные потенции лишь тогда, если он достаточно сложен, полисемантичен, несет печать творческой неоднозначности, отражающей подлинное напряжение духовных сил. Философ и художник, занимаясь внешне различным делом, в действительности оба заняты преодолением хаоса, созиданием космоса, системной гармонии; как полагал О. Вейнингер, «титул гения следует приписать только великим художникам и великим философам»139. Различны лишь механизмы этого преодоления, но суть их одинаково мистична.
Творческое вдохновение имеет все основания отождествляться с шаманским сакральным состоянием (экстаз-одержимость). Еще Платон считал, что поэт должен творить «в исступлении мусическом». Даже сама лексика творцов, описывающих свои состояния, подобна шаманской («воодушевление», «призвание», «подъем», «вдохновение»; интересно и то, что в латинском языке слова «священный», «автор, творец» и «власть, воля» родственны), а творческие состояния они рассматривают как внешнюю силу, повелевающую ими. Р. Б. Хайкин, исследуя творческие состояния, пишет: «Акт вдохновения напоминает состояние опьянения, личность творца как бы расщепляется… Некоторые художники ощущают творческий подъем как странные, необычные состояния без четкой грани между видением и явью… Вдохновение… одновременно желанно и мучительно… „Творческие муки“ – это способ адаптации, освобождения от гнетущего внутреннего напряжения, от душевного дискомфорта, которым наряду с художественными способностями природа одаривает художников… Состояния, сопровождающиеся тягой к творчеству, вплоть до высшего вдохновения, встречаются именно у тех людей, кому свойственна повышенная склонность к декомпенсациям – реакциям организма, возникающим в связи с биологической или социальной дезадаптацией и позволяющим ему обрести утраченную целостность и гармонию… вдохновение… экстремальное проявление реакции адаптации, сопровождающееся психофизиологическим кризисом, что сближает его с физической болезнью… неуравновешенность психики художников обусловлена тем, что они отличаются тонкой душевной организацией… и потому являются неустойчивыми системами, вынужденными использовать творчество как дополнительное условие стабильности и гармонии»140. Приведенная цитата полностью подтверждает наши мысли.
Характерно, что сакральное состояние напоминает опьянение (в этой связи интересно сопоставить этимологию слов «мудрец» и «мед»). Само по себе пьянство – порок людей взрослых – суть одно из проявлений тяги к сакральному, попытка вырваться из сетей обыденности, ощутить душевный подъем, испытать обострение чувств и определенный катарсис – очищение от лжи повседневности, профанации бытия. Для шамана же алкоголь (или психоактивные вещества) – еще одно средство возбуждения своих сверхъестественных потенций. Не следует убеждать в том, что очень многие творческие люди злоупотребляли алкоголем или наркотиками, либо стимулировали себя иными формами дионисийства; биологи, проведя опыты на крысах, установили, что повышенной исследовательской активностью обладают потенциальные наркоманы141. Личность «тонкая», хаотизированная, с одной стороны более впечатлительна и ищет новое, с другой – способна в этом поиске сакрального превратиться в наркомана, алкоголика. Не исключено, что наркотик действует на потенциального шамана более эффективно, впечатлительно, чем на профанную личность (о разной степени воздействия ЛСД на разных людей142). Э. Фромм полагал, что потребители психотропных таблеток – люди с большой потребностью в переживаниях143.
Не исключено, что шаман, философ многое думает, поскольку он не может многое делать. Для некоторых психологов «мысль – это подавленное слово или подавленное действие»144, а О. Вейнингер считал, что от гения до преступника – один шаг, и убил себя для того, чтобы не убивать других. Шаман в своих запредельных путешествиях ведет себя как волюнтарист, насильник и убийца, а Л. Толстой указывал на творчество писателя как возможность выплеснуть деструктивность собственной души. Ж. Маритен писал, что лишь в творчестве художник освобождается от вожделений Эго, часто довольно пагубных145. Похоже, история служит иллюстрацией того, как шаман, пришедший в этот мир неузнанным, может превратиться из творца мифов в творца истории. Потенциальному шаману, тем более непризнанному, трудно дается интеграция в социум; он, постоянно выдавая из себя новое, застревает на фазе индивидуализации, в чем уподобляется подростку (о трех фазах развития личности146). Естественны отсюда неприятие мира, вечная маргинальность творца, его революционность или скрытое желание разрушить действительность. Деление многими традиционными культурами сакральных лиц на «черных» и «белых», служителей низа и верха – следствие различного проявления у отдельных шаманов деструктивных и конструктивных качеств, но и те, и другие использовались первобытным обществом для осуществления своих задач. Энергия зла также направлялась в созидательное русло.
Основной конфликт бытия – Между Жизнью и Смертью – в шамане, как во всем сакральном, проявлен самым ярким образом. Творчество, созидание – оборотная сторона разрушения. Творец слишком напряженно чувствует смерть, поэтому его активность – желание преодолеть дыхание небытия, компенсировать смерть в творениях, пополняющих кладовые жизни («в экзистенциализме человеческое существование описывается как устремление к смерти». М. Мамардашвили). Уже само камлание, сам экстаз содержит в себе элемент умирания – смерть прошлого «я» и рождение «я» обновленного. Становление личности есть также неустанный процесс утверждения «я» и делания «я», то есть его постоянного перерождения, переживания микроэкстазов, сопровождающих всякий акт взаимодействия «я» и «не-я» (вызов-ответ). Еще Сократ указывал на связь философии со смертью, но то же мог бы сказать любой творец о своей деятельности. Вот почему образ жертвы, обряд жертвоприношения коренится в шаманизме, где жертва, берущаяся сублимировать негативную энергию социума в некое новое приобретение, не умирала в полной мере, но лишь преображалась, принося новое в себе. «Муки творчества» есть той данью смерти, которую приносит жизнь. Сакральное, как сближение в напряженном конфликте Эроса и Танатоса, наиболее очевидно воплощается в чувстве страдания, очищающее воздействующего на жизнь, позволяющего ей вспомнить о смерти, о вечном и испытать «священный трепет» перед бездной, зиянием небытия, то есть хаосом, который может быть как входом в небытие, так и путем к возвышению над обыденностью. Сублимация = возвышение; жертва не только очищает, но и позволяет подняться над профанным. В некотором смысле сакральное есть умервщление профанного и поэтому, если жертва профанна, то это будет ее убиение, а если она сакральна – то лишь очищение от профанного, от груза грязи греховного и низкого (в этом аспекте интересен образ Христа и других умирающих и воскресающих богов – Осириса, Диониса, Аттиса. Большинство из них были связаны с вкушением вина и опьяняющим экстазом). Как писал философ и мистик О. Вейнингер, «различным людям необходимо разное количество толчков для того, чтобы стать гениальными; по числу этих толчков, из которых последний совпадает с моментом смерти, можно классифицировать людей с точки зрения их дарования… количественная разница в дарованиях проявляется именно в тот момент, когда люди становятся „гениями“. Для большинства людей этот момент совпадает с моментом смерти»147. Как видим, профанное имеет возможность обрести сакральный статус, лишь умерев. То, что не умирает после смерти – и есть сакральное.
Индивидуальное сакральное
«Если рассматривать человеческое бытие в условиях нынешних реалий, помня об отчужденности, одиночестве, беспомощности индивида, было бы логичным предположить, что он не сумеет справиться с таким давлением и будет просто уничтожен. В действительности же большинству людей удается этого избежать, но спасение достигается ценой уродования собственной личности. Люди замещают отчуждение житейской обыденностью, приспособленчеством, стремлением к власти, престижем, деньгами, служением тому или иному разделяемому с другими индивидами религиозному культу, стоическим самоистязанием или вызывающей самовлюбленностью»148. Иначе говоря, на место сакрального личность готова ставить любые суррогаты, имеющие для нее определенную нуминозную силу. Впрочем, как тут отличить «подлинное сакральное» от мнимого? Где граница, что считать путеводной звездой всего человечества и каждого индивида? Трудно вообразить, что в век атомной энергетики, всеобщей доступности информации и открытости границ люди продолжают поклоняться талисманам и идолам, но это лишь возвращает нас к важному свойству сакрального – его иерархичности. В первобытном обществе разница между индивидами не была столь проявлена, а потому общество могло быть сцементировано едиными представлениями о сакральном. Позже, когда общество расслаивается, такой же процесс переживает культура. «Низовая» народная культура долго хранит традиционные ценности и представления, в то время как культура элит не только усложняется, но и строит себя на противопоставлении «низу». Наконец, в современном постиндустриальном обществе, где каждый сам себе идеолог, все имеют возможность строить собственную культуру, используя осколки уже существующих, в той или иной степени дополняя ее конструктами собственного производства. Если человек использует уже готовый цельный комплекс сакрального, то, скорее всего, он принадлежит к одной из традиционных культур, продолжающих существовать в рамках нынешней большой «горячей цивилизации». Ранее мы говорили, что культура – это всегда «холодная культура», а «горячую» следует рассматривать как виртуальное поле взаимодействия многих культур, некое «облако тегов», где какие-то символы доминируют, но не господствуют в полной мере, оставляя место альтернативным вариантам ответов на вызовы. Чем больше своих конструктов в индивидуальном духовном комплексе, чем активнее творческий подход к сакральному, тем очевиднее перед нами человек свободный, но потому и обреченный на недопонимание. Ведь понимание сакрального (= сакрализованное) призвано играть интегративную роль.
