С таким же пылом и любопытствованием зачитывались современники и романами Карновича «Мальтийские рыцари в России», «Самозванные дети», «На высоте и на доле (Царевна Софья Алексеевна)», «Любовь и корона», «Придворное кружево» и др. В живых красках и ярких личностях в них представал очень мало нами знаемый до сих пор восемнадцатый век. Повествования Карновича покоряли читателей не игрой писательского воображения (с чем встретимся мы в романах его племянника Волконского), а скрупулезной документированностью, достоверностью, точно соотносимой с реально происходившими событиями, но вместе с тем они не переставали быть интересной и значительной художественной версией исторических фактов…
Теперь можно себе легко представить молодого литератора, начитавшегося романов, исследовательских очерков, монографий Карновича и решившего попытать свои силы, продолжив его многотрудное дело. Пылкая и серьезная увлеченность Волконского книгами своего знаменитого дяди, как оказалось, в нем не угасала никогда, она-то и погрузила вскоре его писательскую фантазию в удивительные, еще очень мало известные страницы жизни россиян столетней давности, полные небывалых тайн, загадок, интриг, подвигов, о которых так много и хорошо писал Карнович.
Волконскому удалось даже с еще большей художественной убедительностью передать самый характерный для восемнадцатого века ореол таинственности. Читатели обнаружили это уже в первом его романе «Мальтийская цепь» (1891). Загадочность, сложная переплетенность событий, в которые попадают герои книги, захватывают читателя с самых начальных страниц. На тайну ориентирован и весь сложный, многоплановый сюжет этого увлекательного повествования. Чтобы понять своеобразие писательской манеры Волконского, вкратце расскажем, о чем его первый роман, ставший как бы образцом, примерной схемой для всех последующих.
Можно с определенной долей уверенности предполагать, что роман затеялся с одного газетного абзаца, остановившего внимание Волконского в старинных «Ведомостях обеих столиц» за 1789 год: «Флота капитан генерал-майорского ранга, кавалер Литта, командовавший правым крылом в атаке, данные ему от начальства наставления с похвальною точностью и искусством исполнял, поспешая везде, где должно было, от начала до конца сражения и подавая доводы своей отличной храбрости». Кто же такой этот храбрец Литта? Писательские розыски привели к созданию интересного романного сюжета.
После успешной охоты за турецкими пиратами возвращается в родной порт итальянский корвет «Пелегрино». Его отважный командир граф Джулио Литта, рыцарь Мальтийского ордена, по доносу своего штурмана в Милане арестовывается. Однако вина рыцаря — нарушение им обета целомудрия, любовь к жене русского посланника, племяннице всесильного Потемкина Екатерине Скавронской — не доказана. Но графа все равно отсылают, хотя и с почетной миссией, в Россию. Здесь при дворе Екатерины II, а затем и Павла I храброго моряка ждала славная карьера: после многих лет добросовестной флотской службы он становится капитаном корабля первого ранга, контр-адмиралом российского флота, кавалером ордена святого Георгия. Добивается рыцарь и личного счастья: его женой становится овдовевшая красавица Екатерина Скавронская.
История жизни Джулио Литты, иностранца в России, искусно вплетена в тайную борьбу иезуитов и масонов, в дворцовые интриги императрицы Екатерины II и сменившего ее на троне Павла I. Подлинные исторические фигуры и достоверные события переданы в романе с вполне допустимым творческим своеволием автора, стремящегося занимательно организовать сюжет, добиться высокой его динамичности и напряженности. В центре едва ли не каждого романа Волконского оказываются на первый взгляд маленькие люди. Но вовлеченные в события, имеющие исторические последствия, они как бы возвышаются и обретают первостепенную значимость наравне с теми, в чьих руках и власть, и судьба государства. Волконский словно бы задался целью написать историю восемнадцатого века интимно-личностную, неофициальную, которая слагалась сплошь и рядом по воле господина Случая, то есть вроде бы не подчиняясь ожидаемой логике, даже более того — взрывая закономерности. Порой десятилетия проходили, пока логика когда-то свершившегося обнаруживалась и закономерности доказывались.
Об этой особенности своей писательской концепции Волконский рассказал нам уже на склоне своих лет, готовя к изданию полное собрание своих исторических романов (увы, оборвавшееся в 1917 г. на седьмом томе).
«Давно уже доказано, — написал Михаил Николаевич в предисловии к роману «Две жизни», вышедшему в 1915 году, — что наряду с так называемой официальной историей несомненно существует неофициальная, тайная, сплетающаяся из целого ряда интриг и отношений, разгадать и открыть которые представляется возможным лишь спустя многие годы. И сколько раз подобные открытия давали вдруг совершенно неожиданно объяснения явлениям, казавшимся случайными, и соединяли эти казавшиеся случайными явления в последовательную и логически развивающуюся цепь».
К этому остается добавить еще одно весьма существенное уточнение: Волконский восстанавливал цепь казавшихся случайными явлений не как историк, а художнически преобразуя их в энергичное, почти драматургически остро развивающееся повествование, добиваясь этим повышенной его занимательности. Журнал «Вокруг света», представляя в 1903 году книги Волконского своим читателям, очень точно отметил, что это «романы действия, где события часто сходятся с вымыслом и запутанная завязка, полная таинственности, отвлекает нас от действительности».
И на самом деле: действие, действие и еще раз действие — таково творческое кредо Волконского, которое позволило ему превзойти в читательских симпатиях и предпочтениях всех других беллетристов-современников, избравших, как и он, для художественного освоения великую российскую историю. Но помог в этом Волконскому также и сам полюбившийся ему восемнадцатый век, к которому и доныне не иссякает повышенный читательский интерес.
* * *
Среди двух десятков историко-приключенческих романов Волконского, посвященных загадочному, мистическому, интереснейшему в истории государства российского восемнадцатому столетию, есть один, который писался им с особым благорасположением, и оттого получился он мечтательно-поэтическим, сентиментально-трогательным, хотя в основе его большая человеческая драма. Это роман «Князь Никита Федорович», которым открывается наше Собрание сочинений одного из самых блистательных исторических беллетристов начала XX века. С любовью, с неутаиваемой симпатией и состраданием к драматичной судьбе героев писался этот роман. Объясняется эта его личностная пристрастность по крайней мере двумя причинами. Во-первых, само время — послепетровское — было на редкость увлекательным и для историков, и для романистов. А во-вторых — и это, пожалуй, главное, — герои лирического романа не кто иные, как Волконские, не такие уж и далекие предки автора. А у кого не дрогнуло бы сердце, попадись ему какое-то новое имя из собственного родового древа или самый малый факт из жизни тех, кто зачинал твою фамилию? Разве что иваны, родства не помнящие, остались бы здесь равнодушными.
Об этом же послепетровском времени и об этих же его действующих лицах написал интересный роман и Карнович, выбрав для него точное название, передающее характерную черту происходивших вокруг императорского трона событий, — «Придворное кружево». Наверное, любопытно будет нам сторонним читательским взглядом посмотреть, как отнеслись, что извлекли и о чем сочли нужным рассказать читателям два художника, когда изучали драматическую историю жизни семьи Волконских в эпоху царствования Анны Иоанновны.
Михаил Николаевич Волконский, конечно же, читал — и не без ревностной увлеченности — роман Карновича. Но так случилось, что, очевидно, в то же время в руки ему попала и книга В. Андреева «Представители власти в России после Петра I», вышедшая в 1871 году. Наверное, не один раз он горестно останавливался на странице, где рассказывалось о том, что его пращур Никита Федорович Волконский оказался в числе шести шутов, своевольно назначенных Анной Иоанновной.
«Князь Голицын, — читаем мы в книге Андреева, — прозванный в шутовстве Квасниным, был сделан шутом за то, что, быв за границей, принял католическую религию. Князь Волконский, другой шут Анны, имел должностью присмотр за ее гончею собакою. Прочие шуты были Апраксин, Балакирев, Педрилло и Коста».
За что же был так наказан князь Волконский? Об этом мы с немалым интересом читаем уже в романе, в котором автор поведал нам трагическую историю возвышенной и чистой любви князя Никиты Федоровича и Аграфены Петровны, дочери императорского резидента в Курляндском герцогстве Петра Михайловича Бестужева.
