Они дошли до его дома и поднялись по лестнице на второй этаж.
— Теперь это и твой дом, любимая, — произнёс он, распахивая дверь своей квартиры. Она вошла и несмело огляделась.
— Здесь так уютно! — произнесла она.
Он снял с неё мокрое пальто, отряхнул его и повесил в прихожей. Потом обнял её плечи в подвенечном платье и повёл в гостиную.
— Ты хочешь что-нибудь съесть, дорогая? — спросил он, с некоторой тревогой открывая холодильник.
— Нет-нет, я так наелась в ресторане, на неделю вперёд.
— Выпьешь что-нибудь?
— Разве что чуть-чуть.
Он достал две маленькие хрустальные рюмки и налил в них немного лучшего коньяку из своего бара.
Они чокнулись и выпили.
— Ой, как крепко! — сказала она, чуть пригубив рюмку. — Но так вкусно! Что это?
— Коньяк из южной Франции. Семилетней выдержки, — он пододвинулся к ней и поцеловал в доверчиво раскрывшиеся губы.
— Дорогая, я так тебя люблю… — произнёс он, обнимая её, целуя её глаза, губы, шею.
— Подожди немного, милый, — попросила она, часто дыша. — Мне нужно поправить макияж. Только одну минуту!
— Хорошо, дорогая, — он выпустил её из своих объятий, и она ускользнула в ванную комнату.
Он налил себе ещё коньяку, медленно, чувствуя вкус, выпил и поднялся с дивана.
Дверь ванной комнаты была распахнута, Эйрин неподвижно стояла у умывальника, и к её спине шёл от розетки витой чёрный провод.
— Ты робот?!! — выдохнул он.
— Да, дорогой, ты что-нибудь имеешь против?
— Нет-нет, — поторопился он заверить её, вспомнив недавно принятый закон о запрещении дискриминации роботов. — Вот только… Я всегда хотел иметь детей.
— Не волнуйся, дорогой, — она ласково улыбнулась ему. — В меня вживлена генная информация, и я сама могу выносить ребёнка. У нас с тобой будут очень красивые дети. Ведь ты такой сильный и симпатичный!
— А, ну тогда всё в порядке, — он тяжело вздохнул и натянуто улыбнулся.
Планета поражала своим величием. Синеватое свечение казалось нереальным. По сравнению с Кронисом Солнце было песчинкой. Кронис — ещё одна из далёких систем. Два миллиона световых лет от Земли. Планета из малоизученной части галактики, на одну звезду — две планеты.
И вот так вот всегда — прыгаешь через полгалактики, чтобы в очередной раз наткнуться на новую планету. Зачем? Ответ прост — жизнь. Любая, пускай самая примитивная: микробы или бактерии — хотя бы они. Нам бы хватило зацепки. Совсем маленькой, но хватило бы, Веры, что мы не одни в этом мире.
Но все надежды разбивались в пух и прах. Да, человечество смогло преодолеть пространство. В лице всего человечества выступал всего один человечек — Марков Иван. Ещё в студенческие годы перед ним поставили условие: или сможешь придумать способ разрыва пространства, или полетишь с института. Никто не знает, как он там крутился, но в декабре 2010 года Марков представил чертежи и расчёты машины, которая так резко изменила всё. Прибор Маркова выводил сам себя в подпространство. Сжимал два края вселенной, словно тряпицу, и выходил обратно. В результате всего получалось удивительное явление: двигатель мог преодолевать по двести тысяч световых лет за несколько мгновений. Ограничений на машину было немного. Объём, который она могла утянуть с собой, в два с хвостиком раза был меньше объёма топлива, залитого в бак. После каждого прыжка человека страшно рвало — тело не хотело принимать изнанку мира. И всё. Больше ничего. Летай — не хочу. И началось: прыжки к Марсу, к Венере, к Меркурию. За несколько недель учёные собрали больше материалов о солнечной системе, чем за все минувшие века. Большинство прыжков приходилось на Марс — искали жизнь. Но не было в нашей системе ничего, кроме пыли и камней. Начались полёты к другим звёздам.
Прыгали к Сириусу — но даже там не было никого и ничего. Прошло уже восемь лет. Люди приутихли. У детей уже нет такого страстного желания стать «исследователями космоса». Даже детсадовцы и те, на вопрос: «Хочешь стать космонавтом?», — обиженно надувают губки и в большинстве своём отвечают:
— Зачем? Пыли и у нас полно, а холодно зимой будет. Космос! Эка невидаль!
А мы всё прыгаем. Мы верим. Ведь не может так быть, чтобы нигде не было ничего, кроме пыли. Должна же быть где-то планета обезьян или планета — океан. Ведь не зря фантасты столько выдумывали. Существует другая жизнь, мы верим — вот девиз нашей команды. Зачем мы это делаем? Человеку свойственно искать пути от одиночества. Человек — он стадный. Ведь тогда, восемь лет назад, нам было гораздо легче жить. Многие верили, что когда-нибудь прилетит к нам «волшебник в голубом вертолёте и бесплатно покажет кино», а также даст панацею от всех болезней, победу над старостью и низкими зарплатами. Кое-кто даже верил, что и дороги в стране починят. А нет, не случилось. Люди-человеки сами сделали машину и сами прыгнули вперёд к «светлому» будущему, без болезней и прочих неприятностей. И где оно, будущее? Нет ничего в космосе. Только пыль. Ведь мы не одиноки во вселенной: во вселенной полным-полно… одиноких. Как писал Бэкон: всякий, кто любит одиночество, либо — дикий зверь, либо — Господь Бог. Мы не боги и не звери — нам страшно.
— В любом случае — я буду прыгать, пока не встречу что-либо живое, пускай на это уйдёт вся моя жизнь.
Громко сказано, но тем не менее…
К горлу подкатил комок — меня начало тошнить. Неприятно, конечно. В носу всё ещё чувствуется желчь. Противно…
— Ну, что, моя дорогая. Вот я и прилетел. Сейчас будем приземляться.
Приземляться — слово, в принципе, не имеющее ничего общего с процессом выхода на орбиту, нормализации траектории и всего прочего. Приземление — просто ещё один прыжок, но уже точно на поверхность. Погрешность редко превышала десятки сантиметров.
Компьютер пикнул. Жёсткий диск тихонько крякнул. Машина просчитала расстояние до поверхности. Ещё один писк. Расчёт был произведён — корабль выходил из подпространства. Мгновения — и снова приступ рвоты. Больно — значит живой. Значит, можно выходить на планету. Надевать скафандр и на выход. Осматриваться. Вдруг, чего увижу.
Пустота. Только горы на горизонте и всё. Снова пыль… всё та же пыль. Итак, несмотря ни на что, первым делом — проверить внешние условия. На их пригодность к человеческому дыханию. Атмосфера на планете была. Более того, по всем показателям шлем скафандра можно было снять.
— А чёрт с ним. Была не была… — я сиял шлем. Вдохнул полной грудью. Ничего страшного не произошло. Воздух как воздух. Жить можно. Теперь — передать координаты планеты на корабль, оттуда — в центр. Мы здесь первые, так что планета теперь наша. Застолбили, так сказать.
Небо расчеркнула полоса рассвета. Нежно-розовая, она удивительно гармонировала с серым цветом всего вокруг.
— А дома сейчас зима. Снег идёт, наверное.
По небу пробежало облачко, за ним второе, третье… И началось. Пошёл снег. Он падал хлопьями, завиваясь в кружевном танце. Снежинки летали вокруг, забиваясь в зазор между скафандром и костюмом. Сразу же стало неуютно и противно. По телу пробежали мурашки отвращения. Я надел шлем. А между тем снегопад и не думал стихать. Хотя, если быть честным до конца, он и не усиливался. Шёл простой снег, который до боли напоминал наш, минский. Пережидать такую непогоду в корабле будет глупо, так что придётся идти вперёд. Бледно-синяя звезда озарила небосвод своим поистине сказочным сиянием. Каждый лучик здешнего солнца отражался от снежинок, отчего те сияли мириадами красок. У меня невольно вырвался вздох восхищения всей этой красотой. Снег над головой, снег под ногами, снег — везде. Как будто и не наяву всё это.
Горы приближались. Звезда поднималась все выше. Снег прекращался. Дела налаживались. На душе было умиротворение и покой. Ну не может, не может здесь быть одна пыль да снег. Не верю! Слишком далеко мы зашли, слишком много планет посетили. Должно, должно здесь быть хоть что-то живое. Я снял шлем. Ещё раз глубоко вдохнул.
— Ветер-ветер, принеси мне хорошие вести.
— Здесь есть жизнь, — кто-то тихонько шепнул мне на ухо.
Я резко, как учили в институте, крутанулся на все триста шестьдесят градусов, пытаясь заметить говорящего.
Ни-ко-го.
— Ой, правда? — тупо спросил я, сам не зная кого. Просто спросил.
Нет ответа.
Плохо дело, сам с собой разговариваю. Голоса мерещатся. Ещё несколько слов с самим собой и всё. Прилечу на Землю — психиатры загоняют со всеми их тестами на адекватность. В лучшем случае, что мне тогда светит — это сидеть в бессрочном отпуске от полётов. Так что дальше центра — никуда. Буду молодёжь наставлять. Возможно, в институте буду лекции читать, да и то вряд ли. В космос больным нельзя — закон. Так что — молчок. Нужно идти дальше. До гор — всего ничего. А дома сейчас Грот сидит. Спит, наверное. Или жуёт любимую игрушечную кость, Может, под дверью меня с работы ждёт, а может, с ним Славка играется. Грот сына любит. Он вообще добрый пёс. Любит всех людей сразу. И плохих, и хороших. А вот собак — ненавидит. Но тут уже ничего не поделаешь. Порода у него такая. Бойцовская собака.
