Сколько дифирамбов Бухарину, Тухачевскому, Якиру, Литвинову и другим разрушителям России было пропето слугами партийной верхушки, занимавшими главные места у номенклатурной кормушки. С какой щенячьей радостью перекрасившиеся журналы публиковали казавшиеся сенсационными, а на самом деле давно отшлакованные архивные документы о «героях», уничтоживших мировую и отечественную литературную и художественную классику, превративших подлинную культуру в экспериментальный суррогат, столь близкий и дорогой «комиссарам в пыльных шлемах» и «детям Арбата». Закрывали глаза борзописцы на тот факт, что родители этих детишек заняли дома, принадлежавшие ранее истинным арбатским старожилам, уничтоженным красным колесом революции. Возмездие, обрушившееся на их отнюдь не невинные головы со стороны бывшего подельника, превратившегося в тирана, стало законной платой за физическое уничтожение миллионов русских крестьян, лучших представителей отечественной интеллигенции, за пастырей православия, живыми закопанных в землю или сосланных на верную погибель на окраины бывшей империи. Вот их-то и славили писатели, режиссёры, актёры и публицисты, поспешившие поменять партбилеты на иностранную валюту.
Наводнившая книжные прилавки литература подменила свободу слова неприкрытой ложью, дешевизной формы, смакованием запретных тем и растлением подрастающего поколения. Особенно неприятно повели себя авторы мемуарного жанра, поспешившие, по меткому выражению Валентина Распутина, «вывалить чрева на всеобщее обозрение». Бог с ними, вралями и нарциссами. Исписанная бумага, как говорится, две копейки пуд. Но когда, ублажая себя любимых, они возводят напраслину на людей высоко духовных, сумевших и при большевистском режиме остаться нравственными ориентирами, невольно хочется одёрнуть клеветников, порочащих подвижников, ушедших из жизни, а потому сраму не имущих.
Три года назад, приступая к работе над книгой «Архимандрит Алипий. Человек, художник, воин, игумен», я обратился к людям, имевшим счастье общаться с прославленным настоятелем Псково-Печерского монастыря, с просьбой поделиться со мной своими воспоминаниями о батюшке. Вспомнились рассказы игумена о молодом ленинградце Мише Шемякине, которому он помогал, как и многим другим неофициальным художникам. Словом и делом благословил он начинающего мастера, покидавшего Родину не по своей воле. Архимандрит Алипий в наших с ним мимолётных беседах вспоминал и о других подпольных творцах, искавших у него поддержки и понимания. Передавая мне фотоальбомы их выставок, игумен говорил: «Кокаином от картинок этих попахивает, но моя обязанность каждому нуждающемуся поспешествовать». Оказалось у меня и гравированное Шемякиным изображение Богоматери с трогательной надписью: «Архимандриту Алипию. Отцу, Наместнику, Художнику и Человеку с большой буквы».
На мою просьбу Шемякин, тогда уже заокеанский маэстро, ответил согласием, за которым, однако, последовало двухлетнее молчание. Во время второго телефонного разговора, когда книга уже сдавалась в типографию, господин Шемякин озадачил меня вопросом: «Не будет ли издание церковно-сусальным?» Ответив собеседнику, что, в отличие от нынешних российских шемякинских кумиров типа незадачливого властелина северной столицы господина Собчака, жизнь и служение архимандрита Алипия исключает даже намёк на какие-либо фривольности, я выслушал тираду о беспросветном пьянстве печерского игумена и о героическом поступке юного Шемякина, выловившего тонущего батюшку из бочки с солёными огурцами. Поражённый такими глюками, больше я к услугам гофмановского персонажа не обращался, ограничившись благородными и благодарными воспоминаниями тех художников, которым встречи с архимандритом Алипием помогли найти свою дорогу в жизни. А гравюру, давно исполненную Шемякиным во славу Богоматери и с поклоном дарованную благодетелю, поместил среди многочисленных иллюстраций недавно увидевшего свет издания.
Лишённый возможности приврать об игумене Алипии в серьёзном издании, охочий до жареных интервью господин Шемякин использовал наиболее подходящую для таких целей многомиллионную «Экспресс-газету», где среди изобилия порнокартинок поплакался приехавшим к нему в американское имение собеседникам, как насильно спаивал его гуляка-наместник — «замечательный человек, у которого всякий вечер было офицерское застолье». Присвоив себе должность келейника, прислуживающего настоятелю, и не подумал rope-мемуарист, что тогда, в 1961 году, только начинал батюшка труднейшую работу по возрождению из руин Печерской обители, отдавая каждую минуту насущным заботам, встречая мощное сопротивление со стороны клевретов Хрущёва, пообещавшего русским людям «показать последнего попа». Не учёл маэстро, что назначил на ответственное место монаха Троице-Сергиевой лавры Алипия её игумен Патриарх Алексий I. Ценил в нём Святейший глубокую веру, дар художника-реставратора, но никак не гуляку лихого и бражника. Советую господину Шемякину почитать недавно опубликованные в «Псковских хрониках» документы из архивов КГБ, полные доносов, обвиняющих архимандрита Алипия в борьбе с атеистическими установками и требующих заменить его более сговорчивым монахом. С какой радостью ухватились бы доносчики за алкогольную зависимость наместника и препроводили в ближайший вытрезвитель. Много лет провёл я бок о бок с батюшкой, присутствовал на самых различных монастырских трапезах — от строгих постных до торжественных праздничных приёмов. Келейник всегда наливал в рюмку архимандрита чай, имитирующий коньяк, которым угощались гости.
Болтливая исповедь господина Шемякина в «Экспресс-газете» — типичный образчик российской свободы слова. Справедливо возмущается он своими коллегами по творческому цеху — «дерьмовыми концептуалистами, обнажающимися на публике, лающими, выставляющими на швыдковских биеннале экскременты, а за такие «шедевры», как клетка с чучелом и рукописями, обгаживаемыми живыми курами, получающими золотые медали Академии художеств России, приватизированной ненасытным Зурабом Церетели». Живописны и зрелищны сценки совместного пьянства и мордобоев промеж Шемякиным и доморощенным революционером Лимоновым, твёрдо следующим по ленинскому пути. Герои весёлых пассажей стоят один другого. Но постоянно тянет Шемякина постоять на одной доске с сильными мира сего. «Я Аникушину, академику мировой величины (!), прошлой зимой посылал из Америки дублёнку, чтобы старик не замерзал. Единственное тёплое пальто с него сняли на улице посреди белого дня, и он в слезах в одном пиджаке домой бежал». Хлестаков здесь отдыхает! Аникушин — известный скульптор — при жизни был настолько материально обеспечен, что мог бы и Шемякину дублёнку со своего плеча пожаловать.
Завравшемуся художнику, прекрасно знающему историю мирового искусства, собравшему уникальную библиотеку-музей, следует почаще вспоминать благодарственную свою надпись на гравюре Богоматери, посвящённую архимандриту Алипию. Вместо того чтобы уродовать прекрасный облик центра Москвы изваяниями человеческих пороков и стремиться запечатлеть в бронзе порушившего Санкт-Петербург Собчака, отдать дань памяти директору Эрмитажа М.И. Артамонову, изгнанному из музея партийными бонзами за разрешение показать первую шемякинскую выставку в его помещении. Нужно мэтру покаяться и перед ушедшим из жизни художником Михаилом Шварцманом, который забывчивому тёзке щедро преподал азы изобразительного искусства и вытащил из беды, случившейся с изгнанником в «гостеприимной» Франции. Покаяться за то, что на свою персональную выставку в Центральном Доме художника обласканный либералами-перестройщиками возвращенец пригласил важнейших дип, вип и других персон. Только про Михаила Матвеевича в суматохе забыл. А это хуже завирального синдрома и носит другой диагноз.
Я не хочу, чтобы слово «интеллигенция» было ругательным
Мне часто приходится читать и слышать самые разные мнения о русской интеллигенции, о её роли в судьбе России. Так сложилось, что сегодня понятие «интеллигентный человек» воспринимается как понятие положительное, комплимент. С другой стороны, Лев Николаевич Гумилёв слово «интеллигент» воспринимал как ругательство. В ряде работ мыслителей начала XX века интеллигенция понимается как секта. Кто-то и сегодня считает, что есть образованные люди, созидатели, а есть интеллигенция, которая внесла отнюдь не созидающий вклад в историю России.
У меня возникает рифмованное сравнение: интеллигенция — индульгенция. Публика, которой дали образование, попав в сферу культуры, как бы получила определённую индульгенцию от общества. Но вот отрабатывает ли она свою роль?
Я не хочу, чтобы слово «интеллигенция» было ругательным. Оно имеет общепризнанный смысл, но, чтобы определиться, для меня интеллигент — это и плотник из Кижей, и лесной обходчик, и спортсмен, и художник, а вовсе не каста или секта, о которой некогда говорил Бердяев. Но сегодня, рядясь в тогу интеллигента, люди часто забывают о том, кому и чему они должны служить. Право на просветительство должно быть знаменем в руках интеллигента, но обладать этим правом может только человек, являющийся патриотом своего Отечества. Я не люблю декларативных заявлений, но преклоняюсь перед фразой Некрасова: «Поэтом можешь ты не быть, но гражданином быть обязан!»
