Чем больше власть станет подменять собой ассоциации, тем больше частные лица, забывая о возможности объединенных действий, будут испытывать потребность в помощи со стороны этой власти… Нравственность и умственное развитие демократического народа подверглись бы не меньшей опасности, чем его торговля и промышленность, в случае, если бы правительство полностью заместило собой союзы и ассоциации. Лишь в процессе общения людей человеческие чувства и идеи обновляются, сердца становятся благороднее, а интеллект получает развитие{163}.
Да будет так.
Чтобы оценить правоту мудрого француза, припомните: в скольких клубах вы состоите? Я, например, состою в трех клубах в Лондоне, в одном – в Оксфорде, в одном – в Нью-Йорке и в одном – в Кембридже (штат Массачусетс). Увы, я не слишком активен, однако плачу взносы и несколько раз в год пользуюсь клубными спортивными сооружениями, ресторанами и гостиницами. Я регулярно делаю пожертвования (увы, невеликие) двум благотворительным организациям. Я посещаю спортзал. Я делаю пожертвования футбольному клубу. Я, вероятно, самый активный выпускник образовательных учреждений, где я учился: частной школы “Академия Глазго” и оксфордского колледжа Св. Магдалины. Кроме того, я уделяю время школам, которые посещают мои дети, и университету, в котором я преподаю. Позвольте объяснить, почему меня заботит судьба этих независимых[23] образовательных учреждений.
Мнение, которым я намерен поделиться с вами, очень непопулярно. Однажды на завтраке, организованном газетой “Гардиан”, я поверг собравшихся в ужас, когда сообщил: мне кажется, что лучшими общественными институтами на Британских островах являются сейчас частные школы. (Разумеется, те, кто охнул громче всех, сами учились в частных школах.) Если я и одобрю единую образовательную политику, то лишь такую, которая ведет к заметному увеличению количества частных учебных заведений и одновременно поощряет ваучерные программы, выдачу дотаций на обучение и стипендий – чтобы как можно больше детей из нуждающихся семей смогли учиться в таких заведениях. Конечно, левые, не задумываясь, отвергнут мое предложение как “элитаристское”. Даже некоторые консерваторы, например Джордж Уолден, видят корень неравенства в частных школах: учреждениях столь вредоносных, что их нужно запретить. Позвольте мне объяснить, почему все эти люди неправы.
Около ста лет распространение модели государственного образования, вне всякого сомнения, шло на пользу. По мнению Питера Линдерта, школы составляли исключение, подтверждающее правило де Токвиля: американские штаты после 1852 года ввели местные налоги для финансирования всеобщего, по-настоящему обязательного школьного образования. За некоторыми исключениями, распространение в мире избирательного права моментально привело к заимствованию таких систем. С экономической точки зрения, система всеобщего образования дала высокую отдачу: производительность труда работников, умеющих читать, писать и считать, гораздо выше{164}. Однако следует указать на ограниченность государственной монополии на образование, особенно в обществах, давно достигших массовой грамотности. Монополисты на рынке образовательных услуг испытывают те же трудности, что и любые монополисты: снижение качества из-за отсутствия конкуренции и засилья немногих “производителей”.
Какими бы ни были наши идеологические пристрастия, придется признать, что частные образовательные учреждения играют главную роль в установлении и поддержке образовательных стандартов по всему миру. Я не агитирую за частные школы и против государственных: нам нужны и те, и другие, поскольку “биоразнообразие” предпочтительнее монополии. Разумное соревнование государственных и частных заведений пойдет на пользу всем. Вот почему американские университеты, которым приходится действовать в условиях ожесточенной глобальной конкуренции, – лучшие в мире. (Согласно Шанхайскому рейтингу, 22 из 30 лучших университетов мира сосредоточены в США.) При этом американские средние школы (функционирующие в условиях монополии), как правило, плохи – судя по результатам, показанным в 2009 году в рамках Международной программы оценки образовательных достижений учащихся в возрасте до 15 лет. Стал бы Гарвард нынешним Гарвардом, если бы его национализировало федеральное правительство или штат Массачусетс? Думаю, вы и сами знаете ответ.
В Великобритании все наоборот. Университеты фактически приравнены к государственным учреждениям, несмотря на повышение в Англии и Уэльсе платы за обучение (она, впрочем, ниже причитающейся лучшим вузам). В то же время независимый сектор среднего образования живет и здравствует.
К чему это ведет? В отличие от элиты, у которой есть ресурсы и (или) честь, большинство университетов Великобритании сейчас в упадке: лишь 7 из них попали в свежий рейтинг лучших 50 вузов мира по версии “Таймс хайер эдьюкейшн”. При этом у нас едва ли не лучшее на планете среднее образование.
Сторонникам традиционной модели государственного образования следует усвоить вот что: ратуя за “бесплатные” публичные школы (как правило, посредственные), вы помогаете становлению системы действительно хороших частных школ (никто ведь не хочет выкладывать ежегодно 10–30 тыс. фунтов стерлингов за образование, которое лишь чуть лучше бесплатного){165}.
Занятно, что нынешними политическими мерами, принятыми для повышения качества государственного образования, Англия обязана шотландцу. Майкл Гоув подхватил идею питомца Феттс-колледжа по имени Тони Блэр: превратить прозябающие школы в самоуправляющиеся “академии”. В 2010–2012 годах количество “академий” увеличилось всего с двухсот примерно до половины всех средних учебных заведений. Пример “Мосбурнской академии” (в лондонском Хакни) и “Академии Дюранта” (головная школа – в Стокуэлле, южный Лондон) показывает, чего можно добиться даже в небогатых районах при избавлении от удушающего контроля местных властей{166}. Еще плодотворнее идея “свободных школ”, учреждаемых родителями, учителями и так далее. (Именно так Тоби Янг наконец показал, как завоевывать друзей и оказывать влияние на людей.){167} Учтите, что упомянутые школы не действуют как закрытые. Их, как и прежде, финансирует государство. Просто расширение их автономии стремительно привело к повышению стандартов и дисциплины, и учебы.
Левые порицают эти нововведения. (Многие депутаты-лейбористы с радостью отреклись бы от идеи “академии”.) И все же такова общемировая тенденция. Дальновидные государства отказываются от изжившей себя монополии и возвращают полномочия в сфере образования гражданскому обществу.
Многие считают, будто страны Скандинавии до сих пор держат курс на государство всеобщего благосостояния. Это не так. Лишь в Финляндии сохраняется жесткая государственная монополия на образовательные услуги, и ее успех – исключение, которое подтверждает правило. Швеция и Дания, напротив, первыми провели радикальную образовательную реформу. В Швеции благодаря смелой схеме децентрализации и ваучерного финансирования открылся ряд независимых школ. Датские “свободные школы” автономны. Они получают государственные гранты, исходя из количества учеников, и при этом вправе брать плату за обучение и добывать средства иными путями, если докажут, что это положительно сказывается на эффективности. (Аналогичные реформы привели к тому, что около двух третей голландских учеников посещает негосударственные школы.){168}
Сейчас в США более 2 тыс. чартерных школ (примерно то же, что “академии” в Англии – финансируемые государством, однако сохраняющие самоуправление) подарили шанс около 2 млн семей из беднейших городских районов. Организации наподобие “Саксесс экедеми” сталкиваются с поношением и запугиванием со стороны американских учительских объединений как раз потому, что более высокие стандарты чартерных школ угрожают нерадивым учителям и их подопечным. В прошлом году в нью-йоркских государственных школах лишь 62 % учеников третьего, четвертого и пятого классов смогли сдать экзамены по математике. Новейший аналогичный показатель в гарлемской “Саксесс экедеми” составил 99 %. (А по естествознанию – 100 %{169}.) И это не потому, что чартерные школы принимают на учебу лучших или имеют дело с самыми неравнодушными родителями. Гарлемская школа “Саксесс экедеми”, например, выбирает учеников по жребию. Дети учатся лучше оттого, что школа и подотчетна, и самоуправляема.
Необходимо, однако, сделать следующий шаг (даже Майклу Гоуву): увеличить количество школ поистине независимых (то есть самостоятельно себя финансирующих) и свободных (то есть самостоятельно набирающих учеников). Заметим, что шесть из десяти руководителей “академий” заявили в ходе опроса в марте 2012 года, что отраслевой коллективный договор не позволяет им платить лучшим учителям большее жалованье или увеличить продолжительность учебного дня, чтобы дополнительно заниматься с отстающими детьми{170}. С подобными трудностями частные учебные заведения сталкиваются повсеместно. В шведских компаниях вроде Kunskapsskolan (“Школа знаний”) учатся десятки тысяч детей. Бразильские сети частных школ наподобие Objetivo, COC и Pitágoras привлекают буквально сотни тысяч учеников. Но самый поразительный пример дает нам Индия. Джеймс Тули показал: лучшее образование, на которое можно рассчитывать маленьким обитателям трущоб в городах вроде Хайдарабада – это частные учебные заведения, поэтически названные “Королевская средняя школа”, средняя школа “Соловушка” (Little Nightingale) и католическая школа “Райские цветы” (Firdaus Flowers){171}. Тули и его коллеги обнаружили похожие школы и в Африке. Их появление стало неизбежным ответом на ужасные государственные школы с абсурдно большим количеством учеников и сонными учителями, которые иногда просто не приходят на занятия.
