в рейхстаге, где в связи со сложившейся затруднительной обстановкой усиленно настаивали на необходимости соблюдения прав парламента, и сам парламент вместе с новым канцлером фон Гертлингом принял участие в формировании Кабинета министров.
Почти три недели спустя после получения русской телеграммы с предложением о мире немецкое телеграфное агентство «Wolff’sche Telegrafenagentur» сообщило: «Сегодня рейхсканцлер граф Гертлинг произнёс в Рейхстаге речь по случаю своего вступления в должность, сделав в ходе неё следующее заявление: “Вчера русское правительство направило из Царского Села радиограмму за подписью народного комиссара иностранных дел господина Троцкого и председателя совета народных комиссаров господина Ленина, адресованную правительствам и народам воюющих стран с предложением в кратчайшие сроки приступить к переговорам о перемирии и всеобщем мире. Я должен заявить, что в выдвинутых к сему моменту предложениях русского правительства могут быть усмотрены основания для вступления в переговоры и что я готов к таковым приступить, как только русское правительство пришлёт уполномоченных на то представителей. Мои надежды и желания состоят в том, чтобы эти стремления скорее приняли конкретные очертания и принесли нам мир”» [85]. Сперва переговоры шли успешно, хотя атмосфера на них и была несколько сюрреалистичной. Страны Четверного союза направили на них опытных дипломатов и военачальников, в то время как с советской стороны прибыли бывшие ссыльные и заключённые левые, бывшие террористки, а также простые рабочие.
Представители стран Четверного союза сначала добивались расположения необычных гостей, понимая, что здесь, на востоке, открывается неожиданная возможность вырваться из, казалось бы, тупикового положения и с помощью освободившихся войск добиться победы на Западном фронте, имеющем для хода войны решающее значение. Конечно, когда в войну вступили США, любому более-менее здравомыслящему человеку стало понятно, что эту войну уже не выиграть ни при каких обстоятельствах. Но на тот момент войска́ США ещё не прибыли на евразийский континент, и на ход истории можно было повлиять.
Грабительский мир
Как бы там ни было, режим прекращения огня со странами Четверного союза предоставлял новые возможности. Если Февральская революция 1917 года вдохновила и побудила к действию антивоенно настроенную оппозицию во всех государствах – участниках войны, то Октябрьская революция дала новый импульс не только антивоенной деятельности, но и ряду политических перемен. Всеобщие забастовки, прошедшие в январе 1918 года в Германии и Австрии, стали самым серьёзным их следствием. Забастовки удалось подавить только с помощью и при посредничестве милитаристски настроенного большинства в партии СДП. Русские революционеры возлагали на эти волнения большие надежды, ожидая, что они повлекут за собой формирование более благоприятных условий для мира, а возможно, и революции в Берлине и в Вене. Хотя страны Четверного союза с Германской Империей во главе и были готовы принять дерзкое требование мира без аннексий и контрибуций, но аппетит их рос. Было очевидно, что в военном отношении Советская Россия более не располагает силами. Немецкий генералитет сделал ставку на продолжение войны и победу именно на востоке. Генерал-квартирмейстер Э. Людендорф заявил: «Мы должны закончить войну в ходе военных действий. Для этого нам нужна свобода на востоке. Мы полагаем, что на востоке мы сможем добиться победы» [86]. Но самым важным и не зависящим от иных обстоятельств было то, что революционные амбиции большевиков внушали подозрения. В Берлине справедливо опасались вируса революции.
Когда переговоры о мире зашли в тупик, кайзер, как это часто бывало, повёл себя высокомерно: «Как известно, Троцкий отправился в Брест ради революции, а не ради мира. Большевики хотят революции, хотят вывести на улицы огромные толпы рабочих. Их устремления не знают границ». Он сослался на недавно подавленные забастовки. «Большевики важны для Антанты. Мы должны как можно скорее уничтожить большевиков». Его беспокоило то, что Антанта, вероятно, не видела всей опасности революции и хотела использовать русских в своих целях. «Англия должна бороться с большевиками вместе с Германией. Большевики свирепы, как тигры. Объявить на них облаву и истребить. […] Большевики представляют собой экономическую и политическую опасность» [87]. Несмотря на некоторую проявленную оторванность от реалий, Вильгельм II метко сформулировал суть своего беспокойства. Прочие высокопоставленные деятели хотели всего лишь сохранить и приумножить завоёванное, не желая отказываться от украинского зерна, радовались уже достигнутым результатам и возможности частично уничтожить большевистские советы. Этой возможностью в любом случае следовало воспользоваться, даже если бы на Западный фронт не получилось перебросить необходимое количество дивизий.
Однако даже наиболее радикальным реакционерам из окружения кайзера и военного руководства страны пришлось уступить в связи с изменением внутреннего баланса сил и образованием нового политического большинства в рейхстаге. С этими изменениями следовало считаться. В ходе дискуссии представителей верховного руководства новоиспечённый вице-канцлер Фридрих фон Пайер, относящийся к либералам (а точнее, представляющий Прогрессивную народную партию), высказал предостережение: «Маловероятно, что правительство большевиков будет свергнуто. Напротив, русский народ настроен против нас, и это его объединяет. Нет никакой вероятности, что большевизм как течение утратит свой масштаб. Я не уверен, что война с Россией защитит от большевизма. У нас возникнет симпатия к большевикам […] Все хотят завершения, а не продолжения войны […] Рейхстагу было бы очень неприятно.
Большой труд заставить социал-демократов и пацифистов участвовать в военных операциях на Западе. Они не поймут, если война будет продолжаться как захватническая. Необходимо, чтобы социал-демократы были заодно со всеми. Если мы не будем согласовывать военные операции, это плохо скажется на населении. Только военные интересы имеют решающее значение. Мы можем войти, но как выйти?» [88].
Необходимость в таких дискуссиях и принятии немецкой стороной решения появилась лишь тогда, когда советская делегация во главе с Троцким посчитала, что столкнулась с неприемлемыми требованиями решительного отступления России, отказа от революционных позиций на западе страны и возвращения западных регионов бывшей Российской Империи в руки националистических, поддерживающих капитализм, прогерманских марионеточных правительств. Ввиду жёстких требований со стороны Германии советская делегация выразила протест против диктата стран Четверного союза, что в феврале 1918 года привело к скандалу и срыву переговоров комиссаром иностранных дел Троцким.
«Ни мира, ни войны» – так он охарактеризовал это состояние. В политбюро большевиков шли горячие обсуждения. «Левые коммунисты» во главе с Николаем Бухариным делали ставку на революционную войну. Ленин чувствовал себя загнанным в угол своей же партией, вынужден был лавировать, грозил уйти в отставку. Но на его стороне были лучшие, в буквальном смысле сло́ва, обезоруживающие аргументы. «Игра зашла в такой тупик, что крах революции неизбежен, если и дальше проводить политику полумер. [Адольф] Иоффе [член советской делегации на переговорах о мире – Шт. Б.] писал из Бреста, что в Германии революция и не думает начинаться – если это так, то германцы могут
