Ученость Рудбека сочеталась со многими яркими идеями, но он часто находил именно то, что хотел найти, особенно когда дело касалось Швеции. Ниже мы еще вернемся к критике его идей.
Полимат как пансофист: Кирхер
Еще грандиознее, чем у Рудбека, были познания немецкого иезуита Афанасия Кирхера, которого писатель-соотечественник Филипп фон Цезен окрестил «фениксом среди ученых нашего столетия». Кирхер написал тридцать две книги, и его называли, как мы уже видели, «последним человеком, который знал все» или – более скромно – «человеком Возрождения» и «последним из полиматов» [218]. Среди его сочинений можно найти работы о Китае и Египте, географии Тосканы и Лация, магнетизме, математике, горном деле и музыке. В исследовании по акустике и оптике Кирхер проводил аналогии между распространением света и звука. Он также писал и о самой scientia universalis в книге, которой в честь Раймунда Луллия дал название «Великое искусство познания» (Ars Magna Sciendi, 1669).
Кирхер знал двенадцать языков, изучал фармакологию, наблюдал за затмениями и пытался расшифровать египетские иероглифы, а результаты своей работы представил (благодаря щедрой субсидии императора) в роскошных фолиантах под названием «Эдип Египетский» (Oedipus Aegyptiacus, 1652–1654) [219]. Он также был изобретателем, придумавшим цветочные часы из подсолнечника, водяной орган, «вечный» двигатель, волшебный фонарь и устройство под названием «Мусаритмический Ковчег» (Arca Musarithmica), позволяющее сочинять музыку к заданному тексту. Он написал повесть о полете на Луну, «Экстатическое небесное путешествие» (Itinerarium exstaticum, 1656), явно в попытке превзойти аналогичное по теме, но более короткое сочинение Иоганна Кеплера.
И в наши дни трудно не удивляться тому, как Кирхер умудрялся упорядочивать тот огромный объем информации, который содержится в его фолиантах, и использовать источники на многих языках, «сочиняя тексты на латинском, итальянском, испанском, немецком, голландском, греческом, иврите, армянском, арабском и коптском и читая еще на многих других» [220]. Он внес серьезный вклад в копилку наших знаний; ценны были и некоторые его обобщающие работы, особенно книга о Китае.
Однако у этих достижений была и обратная сторона. Кирхер часто ошибался и подвергался критике со стороны ученых, занимавшихся конкретными дисциплинами. Например, в вопросах истории музыки его критиковал Маркус Мейбом, в теории магнетизма – Марен Мерсенн, в языкознании – Иоб Лудольф. Лудольф, крупнейший специалист в области, которую мы бы назвали компаративной лингвистикой, предостерегал одного из своих коллег: «Пожалуйста, держись подальше от Кирхера. Он не настолько серьезно владеет языками, как заявляет» [221].
Иногда Кирхер обещал больше, чем мог сделать, как в случае его печально известных утверждений о том, что он будто бы решил задачу квадратуры круга и расшифровал египетские иероглифы, которые он (подобно итальянским гуманистам) считал не видом письменности, а знаками со скрытым смыслом [222]. Более опасной, чем ошибки, была его непоколебимая уверенность в своем успехе, своего рода гордыня, которая встречалась и у других эрудитов. Вкупе с распространенным предвзятым отношением к иезуитам это, по-видимому, и приводило к обвинениям в мошенничестве. Можно сказать, что по сравнению с жившими в то время другими ведущими учеными Кирхер обладал избытком любознательности, энтузиазма, энергии и изобретательности (это качество очень ценилось в его время), но его критические способности были слабыми, и некоторые современники это понимали [223]. Карьера Кирхера – наглядный пример тех рисков, которыми сопровождалось стремление к полиматии в ту эпоху.
Интерес Кирхера к личности Пико делла Мирандолы и особенно к трудам Раймунда Луллия делает его частью традиции полиматии. То же можно сказать и о его вере в единство знания, о чем шла речь в предыдущей главе. Эта вера позволяла ему проводить аналогии между различными явлениями (например, светом и звуком). Она же побуждала его к попытке синтеза разных систем знаний – языческой и христианской, западной и восточной. Если бы Ян Коменский не был протестантом, Кирхер наверняка бы им восхищался. В любом случае он практиковал некую разновидность пансофии, хотя и не ассоциировал ее с планами по переустройству мира [224].
Полимат как критик: Бейль
Не столь обширными, как у Кирхера, но все же очень значительными были познания Пьера Бейля, французского протестантского пастора, который в 80-е годы XVII века бежал в Голландскую республику. Однажды Бейль признался в том, что «жаждет знать все» (affamé de savoir tout) [225]. Он преподавал в протестантских академиях, сначала во Франции (в Седане), затем в Роттердаме, но оставил академическую карьеру, когда ему предложили стать редактором научного журнала «Новости Республики ученых» (Nouvelles de la République des Lettres), который выходил ежемесячно и просуществовал три года (1684–1687). Он сам писал большинство статей в новостной рубрике (главным образом рецензии на книги). Бейль был не единственным протестантом, издававшим журнал, посвященный культуре, и некоторых из его коллег тоже можно назвать полиматами: Анри Баснаж, например, писал об истории, теологии, языках и даже механике. Однако интересы Бейля были гораздо шире, чем у него. Они нашли отражение в его знаменитом «Историческом и критическом словаре» (Dictionnaire Historique et Critique, 1697).
Этот словарь представлял собой историческую энциклопедию, задуманную как замена более раннего справочника, «Большого исторического словаря» (Le Grand Dictionnaire Historique), опубликованного католическим священником Луи Морери в 1674 году и недостаточно критического, с точки зрения Бейля. Словарь Бейля был значительно объемнее, чем книга его предшественника, и получил известность благодаря сноскам, или «ремаркам», занимавшим гораздо больше места, чем сам текст, и позволявшим автору высказывать свои собственные идеи и сомнения по поводу того, что другие составители подавали как надежные и достоверные факты. Тематика словаря, как и журнала Бейля, не ограничивалась историей, философией, теологией и литературой, но также включала вопросы естествознания. По-видимому, Бейль был весьма сведущ в новейших достижениях в сфере того, что мы сейчас зовем естественными науками. В Nouvelles обсуждались вопросы медицины, анатомии, физики, химии и естественной истории, в то время как в словаре содержались знаменитые «ремарки» о разуме животных (статья Rorarius) и идеях Галилея и Ньютона (статья Leucippus) [226].
Обширнейшая переписка Бейля (сейчас доступная в интернете, как и письма Пейреска и Кирхера) содержит еще больше сведений о его интересах и информаторах [227]. Например, за новостями из английского отделения «Республики ученых» Бейль обращался к жившим в Англии французам – своему другу Даниэлю де Ларроку, хирургу Полю Бюисьеру и библиотекарю Анри Жюстелю (который переводил для него публикации Королевского общества). Информацию из Германии Бейль получал от еще одного друга, ученого-пастора Жака Ланфана. Сведения из области натурфилософии Бейлю поставляли двое ведущих ученых – Христиан Гюйгенс (по вопросам физики) и Антони ван Левенгук, пионер в использовании микроскопа в сфере того, что мы называем микробиологией. Неудивительно, что Бейль, будучи сам искушен в налаживании связей, восхищался своим предшественником Пейреском, посвятил ему статью в словаре и называл «генеральным прокурором „Республики ученых“» – аллюзия на познания Пейреска в юриспруденции и, возможно, на его умение добывать информацию [228].
