Полиматы и синтез наук: Лейбниц
Самый знаменитый пример эрудита XVII столетия – это, конечно, Готфрид Вильгельм Лейбниц. Сейчас его, как и Аристотеля, помнят в основном как философа [229]. Этот ярлык опять-таки является не более чем свидетельством нашей склонности втискивать ученых в конкретные ограниченные области знаний. В свое время Лейбниц активно занимался не только философией, но и математикой и теологией. Он был лингвистом, интересовался языковыми семьями и рано увидел аналогии между грамматическим строем финского и венгерского языков [230]. Он также был историком, юристом, автором политических сочинений и знатоком Китая, причем однажды назвал себя «человеком – справочным бюро» по данному вопросу [231].
Лейбниц понимал значимость изысканий Пейреска и надеялся на публикацию его многочисленных писем [232]. В то же время сам он публиковался неохотно и однажды заметил в письме к другу, что тот, кто знаком только с его книгами, ничего о нем не знает. В его текстах отразился интерес к «ботанике, психологии, медицине и естественной истории», а также к «астрономии, физике, химии и геологии» [233].
Словно всего перечисленного было мало, Лейбниц активно занимался практической деятельностью – дипломатией, проведением правовой реформы, участвовал в основании научных академий (Берлинской академии в 1700 году, Академии наук в Санкт-Петербурге в 1725 году) и организации работы библиотек [234]. Его интерес к технике вылился в изобретение счетной машины и шифровального механизма; кроме того, он занимался совершенствованием оптических приборов, насосов и часов. Его поездки на прииски и в шахты были связаны не только с изучением геологии, но и с улучшением работы этих предприятий. У него были идеи, касающиеся монетной реформы, красильных фабрик и организации архивов.
Один из покровителей Лейбница в приступе раздражения сказал, что тот был человеком, наделенным «ненасытной любознательностью»; впоследствии эту фразу не раз повторяли исследователи его трудов [235]. Некий современник отозвался о нем как о человеке, «глубоко образованном во всех науках», а другой назвал «всесторонним и универсальным гением» [236]. Потомки были с этим согласны. Французский эрудит Бернар де Фонтенель сравнил Лейбница с кучером экипажа, запряженного восемью лошадьми, поскольку тот «мог управляться со всеми науками одновременно» [237]. В словаре ученых, опубликованном в 1733 году, Лейбниц фигурирует как «знаменитый полимат», а известный немецкий ученый XIX века Эмиль Дюбуа-Реймон назвал его эрудитом, обладающим «знанием всего и целого» (All- und Ganzwisser) [238].
Сочетая обостренную любознательность со стремлением к порядку, Лейбниц идеально подходил на роль библиотекаря. И действительно, он составил каталог частной библиотеки барона фон Бойнебурга, затем стал библиотекарем герцога Брауншвейгского в Ганновере, а впоследствии четверть века проработал в Вольфенбюттеле. Ему предлагали аналогичные посты в Ватикане и Париже, а сам он подавал прошение о назначении на должность императорского библиотекаря в Вене. Платон утверждал, что для создания идеального государства либо философы должны стать царями, либо цари – философами. Точно так же для создания идеальной библиотеки нужно, чтобы либо философ стал библиотекарем, либо библиотекарь – философом. Связь между классификацией книг и классификацией наук, действительно, отчетливо прослеживается в практической и теоретической деятельности Лейбница [239].
Но двигала им не только любознательность, какой бы ненасытной она ни была. В традициях Луллия, Альстеда и Яна Коменского (которому Лейбниц однажды посвятил стихи) он мечтал о реформе всех наук. Понимая, что такая задача слишком велика для одного человека, он проповедовал и практиковал разные формы сотрудничества – от обращения за информацией к другим ученым до основания научных журналов и академий и попытки организовать составление коллективного тезауруса или энциклопедии. Мечта о реформе лежит в основе таких его проектов, как универсальный язык, который мог бы устранить недопонимание между учеными, говорящими на разных наречиях, логическое исчисление, сводящее сложные аргументы к простым расчетам, и scientia generalis – «наука, которая содержит в себе принципы всех других наук» [240].
Полиматы второго ряда
В искусстве итальянского Возрождения выдающиеся достижения Леонардо, Рафаэля и Микеланджело были тесно связаны с творчеством очень большого количества художников второго ряда. Сходным образом эпоха семи «исполинов» была также временем многочисленных менее заметных полиматов (имена некоторых из них приведены в Приложении), что дает нам дополнительные основания для того, чтобы назвать ее золотым веком.
Многие из этих интеллектуалов были профессорами, как Самуэль фон Пуфендорф, преподававший право в Лундском университете и писавший книги по истории, философии и тому, что он сам называл наукой о естественном праве, Исаак Барроу, коллега Ньютона по Кембриджу, о котором говорили как об одном из «последних универсальных ученых эпохи Ренессанса», или Даниэль Морхоф, профессор университета в Киле, чья книга «Полигистор» (Polyhistor, 1688) долгое время служила введением в изучение наук [241]. Однако четверо из наиболее примечательных «второстепенных» полиматов этого периода – второстепенных по сравнению с семью «исполинами» – избрали карьеру вне академического мира. Это епископ, юрист, военный и чиновник – Пьер-Даниэль Юэ, Джон Селден, Луиджи Марсильи и Николаас Витсен соответственно.
В силу своих разнообразных интересов и достижений Пьер-Даниэль Юэ, который был епископом Авранша в Нормандии, но отказался от сана, чтобы высвободить время для ученых занятий, представляет собой замечательный пример ученого-«лиса». Как сам Юэ писал в преклонном возрасте, он «перелетал» от одной дисциплины к другой и читал «неумеренно». Полимат Шарль де Сент-Бёв, живший позже, назвал его «человеком более начитанным, чем кто-либо из людей прошлого и настоящего» [242]. Неудивительно, что Юэ собрал библиотеку, насчитывавшую свыше восьми тысяч томов. Широта его вклада в науки не слишком отличается от того, что сделали «исполины», описанные выше, хотя сейчас он менее известен и иногда считается ученым второго ряда [243].
Юэ стал священником в сорок шесть лет, но его интерес к теологии возник гораздо раньше. Он учился у полимата и библеиста Самуэля Бошара, который взял его с собой, когда по приглашению королевы Кристины отправился в Стокгольм. Обнаружив в королевской библиотеке рукописные комментарии греческого философа Оригена к Евангелию от Матфея, Юэ отредактировал их и перевел на латынь. Для своих библейских изысканий он выучил иврит и сирийский язык.
Эти исследования привели Юэ, как и его учителя Бошара, к сравнительному изучению мифов. Бошар утверждал, что история Ноя стала прототипом для более поздних мифов, в то время как Юэ приводил аналогичные аргументы в отношении сюжета о Моисее, используя сообщения миссионеров о мифах, распространенных среди жителей Канады, Перу и Японии. Библейские исследования вызвали у Юэ интерес к географии: он написал трактаты о земном рае и путешествиях царя Соломона. Юэ также писал философские труды, в частности работы, содержащие критику учения Декарта (1689), и трактат «О слабости человеческого ума» (Traité philosophique de la faiblesse de l'esprit humain, издан посмертно в 1723 году) [244]. Он опубликовал «Трактат о возникновении романов» (Traité de l'origine des romans, 1670), первую историю этого литературного жанра, и сам написал роман «Диана де Кастро» (Diane de Castro, 1728) [245]. Позже Юэ занялся историей и издал труд о своем родном городе «Происхождение города Кан» (Les Origines de la ville de Caen, 1702), а также новаторское исследование в области, которую мы сейчас называем экономической историей, – «Историю торговли и мореплавания древних» (Histoire du commerce et de la navigation des anciens, 1716).
