Топи и выси моего сердца. Дневник - Дугина Дарья Александровна

Так. Интересно, этот плитник [184] умеет вбирать в себя эмоции? Вроде он гранитный, но он как мягкая губка. Эмоции силы, горя, симпатии, безумия, спокойствия, ума, воли, страха. Все внутрь впитывает. Интересный плитник.

Священник сказал: «нужны дети». И сказал – будет молиться, чтобы у меня все было. Готовимся к проекту «дети»!

Хочу так, чтобы взмах… и дети, лет по 20, и их можно в свой отдел взять! И работать, работать, работать…

Черное объявление с белыми буквами. Это гениально. Просто гениально.

Еще немного – и я захочу быть похоронным агентом. Надо мной провода, по которым проходит ток. Надо сесть и записать музыку. Надо остановиться и помолиться. Говорю с батюшкой. Он смотрит на ворона. Нюхаю спирт.

Стояла в морге с мертвецами. Заглядывала. Видела Игоря в гробу. Выглядел идеально. Я спокойна, а вот за распухшего в гробу – нет. Не люблю такое. Люблю красивых мертвых.

В параллельном мире сейчас я пью красное вино. В шелковым черном длинном халате.

Почему мы так боимся смерти? О смерти бабушки и дедушки.

θύμος, ярость, орден конспирологии.

Распухшим был, конечно, не Игорь – распухшим был один неправильно умерший человек. А с этими все пока что спокойно. Да и, в принципе, уходят они тихо. Не сильно преследуют, не сильно меня задевают. Надеюсь, что никого не задело. В общем, открываю последний набор страдания – а там посмотрим.

Я думаю, что все идет очень-очень правильным чередом, а если кто-то еще умрет – ну, значит, так надо. Ну, конечно, легче самому умирать, чтобы не свидетельствовать – а с другой стороны, почему мы так боимся смерти? Так много Хайдеггера читаем, говорим про экзистенциалы, а когда она наступает – сразу почему-то запираемся и становимся маленькими кусочками ржавчины или незамерзайкой. Ну как же так? Надо идти широким фронтом, широкой ногой, яростным воинским кличем. Убивать, умирать, принимать мертвых, хоронить мертвецов.

А вот самое важное – это обнаружение плитника. Это огромная гранитная плита, похожая иногда на мрамор. Но вообще, скорее, гранитная, потому что она очень тяжелая, она сдавливает грудь где-то в середине, где солнечное сплетение, а дальше распространяется – не как вода, а именно как твердая поверхность, как тяжелое одеяло. Она придавливает, не всегда присутствует. А когда начинаешь задумываться о чем-то, что произошло, то чувствуешь усиление давления – и от нее так хорошо, от нее такая жизнь… На самом деле, это будто колотая рана в грудной клетке, из нее ничего не льется, она плотная, густая, гулкая. Гу-у-ул, состояние гула… И все это – в могильной плите. А все, что приходит сверху, что на нее ложится, что в нее впитывается, проникает так красиво! И ты чувствуешь совершенно разные чувства. Это ощущение листьев, ощущение смерти, ощущение жизни – безумное ощущение жизни, безумное ощущение любви и ненависти, смертей, экстаза, безволия, воли, ярости… Эта ярость, мне кажется – в какой-то степени, θύμος (тюмос), горение.

Я принимаю, конечно же, ошибочно, горение за плиту, но это невероятно. Это яростная боль, это колотая рана. Это очень и очень круто, и только так можно свидетельствовать жизнь. А если вы сидите в какой-то коморке, этого всего не видите, забиваете себя, уничтожаете, подавляете себя (я, например, так делаю всю жизнь), то, конечно, ничего не будет. То вы можете отказаться от жизни, и вы ничем не отличаетесь от какого-то поребрика. А я – очень злая, тюмотическая, у меня бешеная ярость в груди. Этот плитник у меня возник не во время смертей, а как-то сам по себе, когда я прочла одну из глав книги «Конспирология» [185] (про кровавую войну полярных) и поняла, что, видимо, я – в этом ордене. За что не стыдно на Страшном Суде.

В своей жизни я сделала несколько хороших вещей, за которые мне будет не стыдно, когда я умру и буду представать перед Страшным Судом.

Первое: это процитировала Рене Генона на выступлении в Совете Европы. Так вышло в 2017-м году, что, докладывая о миграционной ситуации в ЕС (оценка со стороны России, посланная МИДом, европейским департаментом – да, когда-то у меня были хорошие перспективы, которые я, видимо, сама как-то уничтожила, закопав себя заживо). Я процитировала Генона, на меня очень вызывающе посмотрели товарищи. Однако там был сын Паллавичини (шейх-суфий, итальянская династия). Шейх захлопал прямо во время выступления, поэтому это было оправданно. Оправданно! Как у Эсхила – «оправдан [186]!». Это первый короб, что можно мне присвоить во благость.

Второй – нужно сосредоточиться и подумать… А третьего короба нет! Потому что его еще нужно наработать, прежде чем умереть. Сначала короб, потом смерть. Все по очередности. Оформляйтесь за углом, касса № 3, проходите без очереди. Спасибо.

Идея стартапа. Модные похороны-минимал. Техно. Затем, смотрите. Везде похороны не очень стильные. А можно сделать агентство, где стильно. Идеально. Минимал-мистический дизайнерский гроб. Юникло одежда!

Духи́ в гроб!!! Dj хороший – грустной музыки, dark-techno. Батюшка вечный. Его оставляем точно.

Волнами. То очень плохо, то нормально. Тоталь дисбаланс.

Денис [187] на съемках в Тунисе.

Вообще безумная история. Как оказалось, Денис, которого я знаю лет 15 (нет, лет 10) оказался режиссером фильма «Шугалей» [188]. Последний раз виделись до ковида. Прогуляли всю ночь, закончив все в хрониках. Потом по телефону про Шугалея весело общались. В ковид-дни.

В пакете под деревом вещи усопших. На участке. В окне, где умерла бабушка, свет немного светится. Странный. Синий. Живое еще что-то.

О звуки моей грудной клетки!

Очень надоело писать все это… И уже выглядят строки, как простыни покойника. И его одеяния. Именно такие лежали у мусорки сегодня, когда я уезжала из ковидного нашего дома. Что дальше произойдет, я уже не знаю, стальной стану, забывать научусь. С завтрашнего дня пора врываться в ритм повседневного последовательного движения и выцарапать на руке «воля и ум». Больше ничего не надо. И да. С завтрашнего дня снова не слушаю песни – какое-то время, наверное. Переслушала.

Андрей Ирышков и мы (перебирая фотографии).

Хотелось остро сегодня уехать в Петроград для тотального восстановления. Но снова это бегство. Поеду, когда придет черед. Сейчас еще здесь дела. Как же одинок человек, и как стремительно от этого одиночества он пытается скрыться. На небеси и на земли.

Больше, правда, надо не писать строки такие беспощадно бессмысленные. Вроде выдрала наизнанку распашонку души, теперь можно в комья и в угол или в пакет вынести. Не хочу больше в слово выть. Теперь хочу молчать. Исчезну. Временное прощание.