— Но разве мы не строим сети LTE?
— Сегодня работа идет абсолютно стихийно. Появились какие-то технологии четвертого поколения — ура! Будем ими заниматься! Еще что-то появится? Давайте этим заниматься! Никто не против и LTE, и идеи переносимости мобильного номера (MNP). Но перед тем как принимать какое-то решение, должны быть сделаны расчеты, вычислены ориентиры — где плохо, где хорошо, какие есть отрицательные моменты, какие могут быть риски. А этого не сделано. Так же и с LTE. Прокричали «Даешь LTE!». И пришли к проблеме.
— Кстати, что происходит с частотами, выделенными под LTE?
— Идут суды. Вот последнее решение — в течение пяти дней частоты отобрать. Ну как же так? Если частоты были выданы, оператор уже начал финансировать строительство сети! Мало того, если это судебное решение будет исполнено, более раннее решение о выдаче частот четырем крупнейшим операторам должно быть аннулировано. А ведь есть еще компании, также обиженные в части радиочастот и готовые судиться.
— Что в сухом остатке?
— В результате наша страна резко отстает от всего мира по количеству высокоскоростных каналов: у нас средняя ширина полосы пропускания международных каналов (это крайне важно в эпоху Интернета) в расчете на душу населения сегодня меньше 10 Мбит/с, а для современных мультимедийных услуг надо 100 Мбит/с. Магистральная «труба» объективно тесна нашей стране, ее надо увеличивать во много раз. Другой пример: в мире стоимость аренды 100 Гбит/с канала типа Китай — Стокгольм составляет не более трех тысяч долларов, а «Ростелеком» подобные объемы, например Хабаровск — Москва, продает за три миллиона долларов.
— Но ведь строительство таких каналов недешевое дело...
— Да, на это требуются огромные инвестиции, и они не будут окупаться быстро. Но почему на это идут другие страны? Например, занимаются дорогостоящей прокладкой подводных морских кабелей? Потому что теперь передать трафик из Гонконга или Пекина в Европу выгоднее, если идти по океану и входить в Европу через Красное море, чем с территории России. Такие проекты действительно имеют низкую маржу, но у них серьезные долгосрочные задачи — замкнуть на себя растущий мировой трафик. Тут речь идет не о росте капитализации одной операторской компании, а о дальновидной технологической политике государства. То же самое касается тарифов — у нас они порой раз в 20 дороже, чем в среднем по миру. Потому что вместо того, чтобы строить магистрали для передачи трафика через Россию из Азии в Европу и на этом зарабатывать, наши топ-менеджеры будут придумывать, на чем бы еще сэкономить, чтобы поднять стоимость акций. А случись что — продать свои акции подороже, и все. Из связи сделали финансовую пирамиду: вложил копейку, она подросла, и ушел с рублем. И речь вообще уже не идет о том, чтобы связь развивалась.
— Но разве может быть так: пришел человек с деньгами с улицы, купил солидный пакет «Ростелекома», поставил своего гендиректора и рулит?
— Что касается «Ростелекома», там есть крупная доля государства, и государство должно определять рулевого. А почему туда могут проникать разные люди? Бизнес слишком непрозрачен — может случиться что угодно: инвестировал деньги, построил сеть, а через пару лет к тебе придут с обыском. Это все отпугивает капитал, как иностранный, так и отечественный, несмотря на огромное количество очень привлекательных проектов.
— В чем же системная ошибка?
— Чего точно нельзя делать, так это менять линию поведения! Ничего ведь не изменилось в плане стратегических приоритетов отрасли, если в министерском кресле один человек сменил другого. И если уж назревают какие-либо изменения, то необходимо пересматривать саму концепцию развития отрасли.
— А она у нас есть?
— Нет, и в этом самая главная проблема. Что получилось со «Связьинвестом»? Сама идея консолидации была правильной, но ее нужно было постоянно развивать, привлечение инвестиций дополнять развитием технологий, услуг, маркетинга. Сегодня же маркетинговые исследования в отрасли вообще никого не интересуют. К чему это приводит? Ценность инженерного труда падает, мы становимся рабами зарубежных технологий и вместе с техникой получаем их маркетинговую составляющую. А своего собственного понимания, что делать и в какую сторону двигаться, у нас нет.
— Говорят, готовится революционный закон о связи.
— Никто не против. Действительно, мы существенно отстаем в регулировании. Но любой закон должен писаться на основе концепции развития. И чтобы не получилось, как со стратегией построения информационного общества, которую писали экономисты, а мы, связисты, прочитали ее лишь после утверждения. Сейчас мир вступил в такую полосу, когда для подъема экономики нужно смотреть вперед на 10—15 лет, одновременно развивая связь, транспорт, автодороги и многое другое. Лишь в увязке с глобальными тенденциями нужно выстраивать новую концепцию развития связи. И неукоснительно ее исполнять.
— И у вас есть золотое правило?
— В отрасли должны работать системщики: инженеры, которые определяют тренды, строят планы развития на основе мировых тенденций, так как связь давно стала глобальной. Кстати, сами американцы в конце прошлого года констатировали: опыт середины 90-х годов, когда во главе высокотехнологичных предприятий стояли экономисты и юристы, показал свою несостоятельность — сектор хай-тека должны возглавлять технократы. Они сами поняли, что эта искусственная модель, которая рождалась в условиях бурного развития, сегодня перестала работать.
При наличии политической воли все можно поправить.
Настройщик / Политика и экономика / Спецпроект
Настройщик
/ Политика и экономика / Спецпроект
Иван Рыбкин — о том, почему Хасбулатов предпочел сигаретам трубку, о депутатском удостоверении, отобранном Коржаковым и возвращенном Ельциным, о ПТУРСе для Березовского и сгоревшей квартире для Примакова, а также о том, почему в политику легко войти, но трудно выйти
Первая Государственная Дума в Российской империи родилась под натиском революции 1905 года. История почти повторилась в конце 1993-го. После подавления октябрьского мятежа все еще бурлящая Россия приняла на референдуме новую Конституцию и выбрала прямым голосованием Думу. Путь этого органа был извилист, как и судьба его первого председателя Ивана Рыбкина.
— Иван Петрович, к партийной карьере как приобщились? Вы ведь Волгоградский сельхозинститут оканчивали...
— Вуз окончил с красным дипломом, как и школу — c золотой медалью, работал, отслужил в армии. Рано защитился, в 27 лет стал кандидатом технических наук. Был завкафедрой. И вдруг меня в 1983 году вызывают в обком КПСС: «Как дела в науке?» Я говорю: «Докторскую завершаю. Стажировка предстоит — хочу поехать, посмотреть, как делают комбайны в Америке и в Канаде». Секретарь обкома послушал и говорит: «Вот что. Нас не интересуют твои докторские. Проректор проворовался, секретарь парткома попался на спекуляции. Все почему-то тебя хотят видеть секретарем парткома».
С 1987 года я уже работал первым секретарем Советского райкома Волгограда. И вот в январе 1990 года на Центральную набережную вышло 200 тысяч человек. Жуткое дело! Бунт! В Волгограде все начиналось. В Москве и в Волгограде. В целом люди были недовольны тем, что магазины пустые, есть нечего, мол, столько производим, а все забирают. Всех, кого ни попадя, по всему миру кормим. Мы рекордные урожаи зерна собирали, а сами недоедали. Людям надоело так жить. Они мне в открытую многие вещи говорили, когда в 1990 году избирали народным депутатом России. Мне, кстати, бюро горкома запрещало выдвигаться...
— С Ельциным когда познакомились?
— Он видел, как я на Съезде народных депутатов РСФСР выступаю. Во время последнего XXVIII съезда КПСС — Ельцин собирался сдать партбилет — я дал интервью: партии грозит фиаско. И на пленуме обкома сказал об этом. Взаимная симпатия появилась в мае — июне 90-го, когда его избрали председателем ВС и приняли Декларацию о государственном суверенитете России. Потом собрался II Съезд народных депутатов РСФСР. Я выступил за передачу в долгосрочную аренду земли, основных фондов, помещений, построек животноводческих, механизированных токов с правом выкупа.
