Попробуйте хоть раз проехать по трассе Москва — Петербург. Там мириады автопоездов с новенькими иномарками и километры кошмарной разбитой двухрядки с засевшими в кустах гаишниками. Иномарки в страну ввозятся благодаря частному бизнесу, дороги не ремонтируются и поборы взимаются благодаря государству. Жизнь в России вообще ограничена смертью государственной ответственности. Десятки моих знакомых в последние годы построили себе дачи, но ни к одной их них не подведен газ. Хотя в стране существует «Газпром», и глава его неплохо выглядит.
ВЕРСИЯ 7 — ИНФЛЯЦИОННАЯУровень инфляции в стране (около 10 процентов) в полтора раза ниже роста доходов. Казалось бы, это повод не для тревоги, а так, для раздражения, которое вызывает, скажем, подорожавший на 2 рубля йогурт. Если бы не одно: растет и расслоение по доходам. Так что доходы опережают инфляцию у богатейших, а что у беднейших (да и среднейших) — вовсе не факт.
Вот моя знакомая петербургская барышня 10 лет курсирует (как и я) между двумя столицами. Только предыдущие 9 лет она курсировала в купе, а в этом году — в плацкартном вагоне. Если самый дешевый купейный билет в январе стоил 900 рублей, то в мае — 1800. За билет на скоростной поезд в один конец (5 часов, 650 километров) надо выложить 2700 рублей. Для сравнения: поезд Париж — Биарриц (те же 5 часов, но 900 километров) обходится в 100 евро в оба конца. Барышня является переводчиком-синхронистом, а потому собирается из России отчаливать. В сторону Биаррица.
ВЕРСИЯ 8 — КУПЛЕННОЙ ФЕМИДЫУ приятеля детства, владельца автосервиса — большие проблемы. Сына схватили средь бела дня и забрили в армию. У жены, работающей в химпроме, Госнаркоконтроль остановил производство, объявив растворитель этанол наркотиком, а ее саму — сотрудницей наркокартеля.
Сын был отмазал за 500 долларов (дешево: у того просто не было при себе документов), с женой сложнее: эмвэдэшная крыша знакомого объяснила, что передел собственности в химической промышленности крышует серьезная организация.
Я не знаю, что здесь правда (кроме проблем), приятель не знает тоже. Возможно, его собственная крыша разводит его на деньги; возможно, на деньги разводят крышу. Факт в том, что любая серьезная крыша давно стала государственной, а разница между бандитами без формы и бандитами в форме только в форме (что для приятеля хорошо: «Когда вижу ментов, сразу перехожу на другую сторону»). В возможность решать проблемы по закону, через суд, он не верит ни на грош. «Все куплено», — говорит он, не доводя рассуждение до главного: а кем, собственно, куплено все?
Бизнес приятеля недавно был оценен в миллион. В полмиллиона — его квартира. Сегодня он думает, что — бизнес или квартиру — выгоднее продать и опять же свинтить. Он просто не уверен, что не придут за его автосервисом.
Честно говоря, я попытался суммировать все версии. Но в итоге пришел к еще одной — собственной. Разваливая с яростной радостью СССР (а его погубила нелюбовь суммарного «мы»), строя новую России в голоде и холоде (буквально), мы, в общем, грезили о стране европейской или, точнее, панатлантической цивилизации, базовые принципы которой едины от Ванкувера до Копенгагена: свобода, справедливость, закон, благосостояние. И где последнее есть только следствие из первых трех. И к которому (в смысле, богатству) некоторые страны шли десятилетиями.
Мы же мгновенно, при первой углеводородной оказии разменяли на деньги и свободу, и справедливость, и закон. По уровню потребления мы вполне Европа. По типу внутреннего устройства — даже не Азия, где картель, семья, жус, клан открыто узурпируют власть. Мы стали вновь, как и во времена СССР, уникальной страной.
И теперь трясемся, ни видя ни примера, ни поддержки нашей уникальности, — чувствуя только, что дом стоит на песке. Ну или на нефти: качается.
И к этому привели не Ельцин, и даже не Путин, а общее коллективное — и боюсь, что сознательное. Поэтому каждый, способный хоть к малейшему анализу, ощущает сегодня так тревожно свою вину. Потому что знает: на этом свете или на том, самому или наследникам, но ее придется искупать.
Когда ты не почетный гость питерского экономического форума, а просто питерец, и к тому же на роликах, некоторые обстоятельства этого праздника выглядят совсем по-другому
Я люблю кататься на роликах и катаюсь. Это не к теме, а к началу сюжета. 10 июня я летел через Троицкий мост и Дворцовую площадь на Стрелку Васильевского острова, где когда-то собирался умирать Иосиф Бродский, но я-то рассчитывал вернуться живым.
Стоял прекрасный воскресный вечер; набережные были полны публики; над Невой вздувались паруса; играла музыка, и били фонтаны — в общем, империя праздничным днем. Кататься в толпе, замечу, не очень удобно, но тут уж без выбора. Второй год любимое место питерских роллерблейдеров, памятник архитектуры — кировский стадион, сносится ради строительства нового стадиона. Сторонники проекта упирают на то, что новый проект будет шедевром технической мысли Кисе Курокавы, а скептики утверждают, что единственный смысл разрушения старого — в освоении средств, которые на нулевом цикле осваивать особенно легко, строить же никто ничего не собирается.
Но это так, к слову. Я же летел по праздничной картинке империи, счастливый, как бог, и прекрасный, как дьявол; свернув с Биржевого моста на Кронверкскую протоку, улыбнулся обильно толпившейся милиции, ни на секунду не задумавшись, имеет ли милиция отношение ко мне. В ушах играла музыка, губы у стражей беззвучно шевелились; я их строй проскочил за секунду. То, что они меня собираются бить, я понял позже, когда сквозь музыку услышал свистки, и меня, догнав, схватили откуда-то сбоку.
Схвативших было трое. Они являли, с поправкой на время, троицу Никулин-Вицин-Моргунов. Бить меня собирался толстозадый, в руку вцепился мертворожденный сержант-женщина, рядом мялся кривобокий и кривозубый подросток с болтавшейся в ступе воротничка шейкой.
Вот представьте, любезные читатели, что это вы летите с насыщенной эндорфинами кровью по прекраснейшему в мире виду, а вас хватают и собираются бить. Я, конечно, не знаю, что вы при этом думаете, но лично испытал мысль из числа двойных, хорошо описанных Достоевским в «Братьях Карамазовых».
Первая мысль была, что 10 июня в Петербурге завершается Международный экономический форум, и, следовательно, сановники с форума изволят откушивать у Петропавловской крепости, служивые же их охраняют, перекрыв все дороги вокруг, дабы подлая чернь, вроде меня, не нарушала покой.
Вторая же одновременная мысль состояла в том, что я отчетливо, почти на физиологическом уровне вдруг понял, почему Вера Засулич стреляла в Трепова, Степан Халтурин готовил убийство Александра II, а Александр Ульянов — Александра III.
А третьей одновременной мыслью, не описанной Достоевским, но, несомненно, распускавшейся в моем воспаленном мозгу, была та, что сегодня Россия в своем развитии вернулась вовсе не в СССР. Мы вернулись к нормальной, естественной и единственно возможной форме существования страны, дихотомия которой выражена формулой «здесь барство дикое и рабство тощее», продолжите ряд сами.
Более того: никогда, ни в какие времена жизнь у нас, в России, другой не была и, подозреваю, никогда другой и не будет. Про «возвращение в СССР» мы же твердим, будучи сбиты с панталыку формой, формальностями вроде советских песен или советских названий: на самом же деле милиция (слово, подразумевающее в противовес полиции народность) — она никакая не милиция, а как раз полиция и есть.
Хотите понять, что сегодня в стране происходит? Проводите параллель не с правлением Брежнева, а, условно, Николая II, тем более что его управленческие таланты, на мой невзыскательный вкус, были повыше талантов Леонида Ильича. В стране (между 10 процентами богатых и 35 процентами беднейших) — мятущаяся прослойка напрасно сочувствующих быдлу интеллигентов, вчерашних разночинцев. Невиданный экономический подъем подогревает сочувствие, усиливает социальные сдвиги и порождает революционные ожидания, сводящиеся к тому, что деление на тиранов и рабов несправедливо и надо это дело на европейский манер прекратить.
Между тем деление на бар и быдло — не столько требующая разрешения несправедливость, сколько симбиоз, существовавший, повторяю, всегда, во все времена и являющийся сущностью русскости.
Если в Европе в Средние века стеной обносили города, страхуя от разорения не только барона с вассалами, но и свободных ремесленников, составлявших основу городов, то в России кремли защищали лишь бояр да попов, оставляя подлый люд в чистом поле под ударами пришельцев (подлый люд, несмотря на это, яростно защищал именно кремль, а не свои дома: это к вопросу о симбиозе). В Европе социальные потрясения означали смену устройств (начиная с голландской революции 1568-го), а в России — лишь смену элит, причем борьба во имя справедливости приводила только к репрессиям: вспомните декабристов. У нас, повторяю, такая страна, и другой она может быть либо лишившись населения, либо перестав быть Россией — что, в сущности, одно и то же.
