Если в Европе в Средние века стеной обносили города, страхуя от разорения не только барона с вассалами, но и свободных ремесленников, составлявших основу городов, то в России кремли защищали лишь бояр да попов, оставляя подлый люд в чистом поле под ударами пришельцев (подлый люд, несмотря на это, яростно защищал именно кремль, а не свои дома: это к вопросу о симбиозе). В Европе социальные потрясения означали смену устройств (начиная с голландской революции 1568-го), а в России — лишь смену элит, причем борьба во имя справедливости приводила только к репрессиям: вспомните декабристов. У нас, повторяю, такая страна, и другой она может быть либо лишившись населения, либо перестав быть Россией — что, в сущности, одно и то же.
Из вывода, состоящего в неизменности российского устройства, хочу поделиться тремя простенькими соображениями.
Первое: в российской жизни не надо ничего принципиально менять. Сочувствие униженным и оскорбленным — доброе чувство, но не повод, чтобы приводить их во власть. Представьте, что оппозиция победила и что Касьянов — премьер, а Каспаров — президент. Оба будут гонять по Новому Арбату с мигалками: собственно, один уже и гонял.
В единственном удавшемся случае построение нового социального строя в России привело к тирании столь кровавой и мерзкой, что померкла Ходынка. СССР, обратите внимание, был более или менее терпим, лишь когда обрел привычное деление на номенклатуру и совков, чему, по-моему, совки в массе были только рады.
Второе. Тем, кому не хочется ни в один из кланов, остается возможность побыть пресловутой прослойкой, причем не без комфорта, имея доход выше быдла, но не имея политических рисков барства: надо только держать баланс.
Третье. Надо получать удовольствие от восстанавливаемой связи времен, о которой так грезила интеллигенция во времена СССР. Повторяю: не свергать и не призывать к свержению, а именно получать удовольствие от созерцания картины Руси и России, воссоздающейся на глазах. Ну да, квартал под Мариинский театр снесли, а театр не построили; ну да, небоскреб «Газпрома» убьет небесную линию Петербурга. Но Николай II вообще планировал снести часть центра под строительство «возвышенного метро» (представляете Санкт-Петербург с сабвеем?). Не нравится 140-метровый небоскреб? Не надо участвовать в его строительстве и терпеливо ждать, когда средства на зачистку района под стройку будут освоены; тогда там вместо газпромовского гиганта возведут квартал нормальной этажности элитного жилья. В России воруют, как точно заметила Великая Екатерина, оттого, что «человек по природе своей слаб и несовершенен»: фаворитов при ней было не счесть и воровали они немерено, однако ж Екатерина осталось Великой.
Нынешний переход России на дореволюционные рельсы делает ясными многие прежде невнятные явления: мечта историка! Как пел Окуджава, «а прошлое ясней и ясней». Вот, скажем, я долго не мог понять, как после революции народ-богоносец мог крушить храмы и допускать расстрелы попов, а теперь, после попыток ввести основы православия в школах, после пасхальных служб, начинающихся словами «дорогой Владимир Владимирович», очень даже понимаю. Потому что православие в России есть не вера в Бога, а вера в отечественное — с барством и рабством — устройство жизни. Исчезнет устройство — и православие сохранится на уровне кружка ревнителей старины. Сегодня вообще очень понятно, откуда взялось, как нарастало и как поддерживалась сочувствующими революционная ситуация в России в 1905-м и в 1917-м. Понятно, например, почему какому-нибудь Морозову давали заигрывать с революционерами: просто его не успели отправить, отобрав собственность, в Краснокаменск.
Конечно, общественное устройство по принципу «барство-рабство» есть вещь опасная в том смысле, что постоянно провоцирует смену элит: шантрапа, пробравшись во власть, мгновенно хамеет и перестает ощущать запросы толпы, теряя с ней связь. Но с другой стороны, хамство — это глубинный настрой толпы: какой обладатель на последние деньги купленного «жигуленка» не мечтает на джипе сгонять с дороги всех, кто посмел усомниться в его барской крутизне? И, значит, мягкая смена элит успокаивает толпу, в отличие от революции — а мягкая смена элит скоро нам предстоит.
Здесь бы я и поставил точку рассуждениям о приоритете эволюции над революцией, но есть еще одно соображение.
Во-первых, хватит иллюзий по поводу альтернативных — европейских, американских, протестантских, азиатских, китайских — путей России. Быть русским — это значит принимать как данность барскорабство. Кто это принимает — тот и русский, будь то таджикский рабочий, подставляющий выю под строительное ярмо, или атомный православный, своими хоругвями, как отмычкой, отворяющий дверь во власть. А кто не принимает — тот эмигрирует в мир с иным устройством жизни (горькая правда в том, что большинство российских фрондеров попросту боится или не может в этом ином мире с тем же даже не материальным, а душевным комфортом существовать: в России мыслящий класс во многом кайфует именно оттого, что не причастен ни к тупости черни, ни к коррупции власти).
А во-вторых, прослойке пора определяться с правилами и параметрами своего прослоечного существования. В конце концов милый и тонкий собеседник, человек принципов и образования, сразу после разговора с тобой отправляющийся вещать с экрана гостелевидения или, допустим, швыряющий окурок из окна машины, разрушает всю иллюзию прослоечной чистоты. Да что окурок — я был сильно потрясен, увидев, как милый и тонкий что-где-когдашник, придя работать во власть, тут же нацепил на машину мигалку: се многих путь. Его, что — принуждали?
Никто не мешает сегодня внутри своего кондоминиума, своего дома, своего подъезда, своего двора жить абсолютно европейским укладом, то есть в равенстве, справедливости, законности и чистоте. Как, собственно, никто не мешал и до революции. У меня даже есть подозрение, что именно этот стиль жизни внутри образованного (но не являющегося властью) класса до революции и создает у нас теперь иллюзию дореволюционной России как европейской державы.
И еще одно: с властью можно сотрудничать тогда, когда сотрудничество не подло (и тогда можно сотрудничать даже забесплатно, как и поступает, например, сейчас любимая студентами безумная профессура за абсолютно мизерный оклад). И нельзя сотрудничать — ни за какие деньги, — когда это сотрудничество подло. Этот выбор делает миссию мыслящего тростника настолько сложной, что решение о революционном физическом устранении градоначальника на этом фоне выглядит соблазнительно легко.
Но быть Верой Засулич тоже нельзя. Нужно попросту милиционеров (не говоря уж про градоначальников) на своих роликах объезжать за километр.
У нас со времен Льва Толстого никто не предлагал модели поведения в ситуациях, когда окружающее возмущает тебя. Но это не значит, что модели не существует: быть европейцем в России — вполне достойная среднего класса задача
Недавно на дорогах Москвы со мной произошел случай, который вполне мог приключиться на дорогах и Питера, и Ярославля, и Ковыкты, и не только со мной, но и с вами, и вообще с кем угодно.
Мы ехали на машине приятеля в умеренно плотном потоке по Садовому кольцу, когда сзади обнаружилось авто из числа Больших Черных Машин — имя им легион. Машина металась из ряда в ряд, не показывая, разумеется, поворота, подрезая всех и всякого, и, пристроившись сзади, стала сигналить ксеноном фар (я так полагаю, что мужчине за рулем дико хотелось продемонстрировать, что у него не лампы накаливания, а именно дорогой, голубого спектра свечения ксенон).
— А вот хрен ему, — угрюмо сказал приятель, купивший иномарку гольф-класса в кредит.
— Да пропусти, — посоветовал я.
Большая Черная сзади сигналила в истерике.
— Свинья, — сказал приятель.
Свинья при этих словах метнулась вправо-вперед, а потом так же эпилептически дернулась влево в дырочку между нами и шедшей впереди машиной. Приятель двинул по тормозам, и, судя по визгу, то же проделало все Садовое за нами. А свинье хоть бы что: только вылетела пустая пластиковая бутылка из приоткрывшегося на секунду окна. Полетела хрюкать дальше.
В общем, крики приятеля про мочить в сортире, жарить на гриле и призывы купить бейсбольную биту я опущу, потому как после вылетевшей бутылки сам к ним присоединился, за что теперь несколько стыдно. Но я давно искал повод рассказать совершенно другую историю, и вот этот повод нашелся.
История же такова.
Несколько лет назад в Британии, до приезда в которую я был убежден, что это такая чопорная, замороженная условностями страна, у меня состоялся с одним английским господином разговор по поводу того, что такое есть джентльмен.
— Видите ли, Dmitri, — сказал мне мой vis-a-vis. - Gentleman — это тот, кто gentle born, то есть рожден в мягкости, в терпимости. Кто мягок по отношению к внешнему миру, кто принимает все его проявления.
