Эзра Кляйн в статье об эксперименте объясняет это так:
Столкнувшись с проблемой, испытуемые демонстрировали забавное явление: то, как они выполняли тест, уже не зависело от их математических способностей. Теперь ответы формирует идеология. Либералы прекрасно решают проблему, если решение доказывает, что контроль за оборотом оружия снижает уровень преступности. Но когда они видят версию, где контроль только усугубляет ситуацию, их математические способности уже не имеют значения. Они начинают путаться, как бы хорошо ни умели считать. У консерваторов точно та же тенденция – с противоположным знаком. Хорошие способности к математике не только не помогали этим людям докопаться до правильного ответа, они еще сильнее разводили их по лагерям. У партийцев со слабыми способностями к математике вероятность выбрать правильный ответ выше на 25 процентных пунктов, если он вписывается в нужную идеологию. Для партийцев же с хорошими математическими способностями вероятность найти верный ответ в такой ситуации возрастает на 45 процентных пунктов. Ход рассуждения был направлен не на поиск верного ответа, а на подтверждение ответа, который эти люди хотели считать верным.
Вы можете решить, что политика усугубляет огрехи в рассуждении об эмпирически познаваемых предметах. Но, пожалуй, это слишком узкий вывод, если дело касается наукоотрицания. Да, в опыте Кагана рассуждения и убеждения испытуемых задавались политическим контекстом, но политика – лишь один из многих видов самоидентификации. Возможно, стоит сделать вывод, что не одна лишь политика влияет на наши способности к суждению, но и вообще любая идентичность? Пожалуй, идентичность всегда важнее какой-либо определенной идеологии. В конце концов, не случайно термин звучит как «рассуждение с защитой идентичности».
В замечательной статье Лилианы Мейсон «Идеологии без идей: размежевание как следствие самоидентификации» говорится о том, что мотивирующий фактор политического размежевания – не какие-то «идеи», которые мы привыкли считать типично либеральными или консервативными, а просто выбор партийного ярлыка, который задает человеку идентичность. Важно выбрать лагерь и знать, за какую сторону стоять в политической игре наших против не-наших.
Изучая данные анкетирования, Мейсон обнаруживает, что степень самоотождествления субъекта с той или иной политической идентичностью – гораздо более точный способ предсказать его отношение к «другой стороне», чем идеологические положения, стоящие за этой идентичностью. Опрошенных просили высказаться по шести темам: иммигранты, контроль за оборотом оружия, однополые браки, аборты, реформа здравоохранения и дефицит. А потом их спрашивали, как бы они отнеслись к браку с человеком противоположных политических взглядов. Или к дружбе с таким. Или просто к совместному времяпрепровождению. Мейсон обнаружила, что простая политическая самоидентификация вдвое надежнее позволяет предсказать отношение к другому лагерю, чем мнения человека по любому из шести пунктов опросника! Консерваторы оказались гораздо умереннее либералов в политических взглядах, но не менее четко отождествляли себя со своей партией. Этот всеобщий водораздел Мейсон описывает как разницу между «идеологией от самоидентификации» и «идеологией от идей».
Но если членство в политических партиях действительно в большей степени мотивировано самоидентификацией, чем содержанием идеологии, – стоит, пожалуй, задаться вопросом: можно ли считать «идеологическим» суждение, основанное на самоидентификации? В статье «Люди голосуют не за то, чего они хотят. Они голосуют за то, кто они есть» философ Кваме Энтони Аппиа отмечает, что в дни президентства Трампа республиканцы практически на 180 градусов развернули свою прежнюю позицию по отношению к России. На фото, иллюстрирующем статью, два сторонника Трампа щеголяют в футболках с надписью «Я лучше буду русским, чем демократом». В полном соответствии с рассуждениями Мейсон Аппиа заключает, что «идентичность предваряет идеологию».
Возможно ли, что собственно содержание верований наукоотрицателей столь же избыточно или хотя бы эластично? Что, если плоскоземельцы, с которыми я беседовал на конференции, держались своих взглядов не потому, что находят их разумными, а потому, что это затыкает у них некую брешь в душе? Эти убеждения дают им группу, за которую можно стоять, и подпитывают их обиду. Вероятно, так этим людям проще переживать и собственную маргинальность по отношению к обществу с его «нормальными» воззрениями, ведь теперь у них есть сообщество единомышленников, которое соглашается с ними и подтверждает их правоту. И если ты хочешь вписаться в такое сообщество, то, пожалуй, и его идеи принимаешь без особых раздумий. Вероятно, именно поэтому так трудно изменить мнение наукоотрицателя фактами: ведь в определенном смысле убеждения антинаучников опираются вовсе не на факты. Содержание этих убеждений не так важно, как идентичность, которой они наделяют.
Существуют мощные когнитивные механизмы, подталкивающие нас верить в то, что мы хотим считать истиной. И в то, что люди, окружающие нас, люди, которых мы знаем и которым доверяем, хотят нам внушить. А в наше время, когда ты легко можешь найти большое сообщество согласных с тобой, придерживаться маргинальных взглядов много проще. Будь то в сети или в реальной жизни, человеку в толпе легче стать на чью-то сторону и демонизировать думающих иначе. Решив, кому верить, ты выбрал и во что верить. Но так ты рискуешь стать объектом манипуляции и эксплуатации.
Вот, пожалуй, и долгожданная связь между теми, кто фабрикует наукоотрицательскую дезинформацию, и теми, кто просто ей верит. Если у какой-то персоны или организации с развитыми амбициями появляется интерес, конфликтующий с научными открытиями, этим силам несложно будет сыграть на партийном противостоянии или размежевании «по самоидентификации», чтобы склонить часть общества к нужному направлению мыслей. Похоже, именно так произошло в 1950‐х с корпоративным отрицанием связи между курением и раком легких. То же самое повторилось позже, по воле корпоративных и политических интересов, с глобальным потеплением. В данных случаях определенные группы смогли создать чувство идентичности вокруг предметов, которые не дают верующим никаких осязаемых выгод. Но значит ли это, что вся антинаука – порождение чьих-то сторонних интересов? Это не так легко доказать. Пусть за наскоками креационистов на теорию Дарвина явно стоит религиозная идеология, какие корпоративные или идеологические интересы могут мотивировать «Плоскую Землю»? Или антипрививочников? Или противников ГМО? Если не прибегать к помощи конспирологии, я таких не усматриваю.
Случается, что ошибочные верования возникают естественным путем, под действием факторов слишком разнородных, чтобы их можно было классифицировать, и это порой оборачивается появлением идентификации или группы на пустом месте. После этого по разным причинам к ней подключаются новые сторонники. В конце концов, дело, возможно, в общности, а не в идеях. Нам нужно быть за кого-то. И важно помнить, что, независимо от того, как фабрикуется наукоотрицание, мы должны сражаться против него, беседуя с верующими, а не с циничными манипуляторами, которые выдумывают антинаучные теории. Попытки разоблачить дезинформационную кампанию могут быть полезны, но это не основной путь борьбы с наукоотрицанием. Распространившаяся ложь, даже если ее разоблачили, уже нанесла вред. Мы должны обращаться к людям, которые верят этой лжи. Если кто-то в силах
