при якобы проведенном сравнении токов для двух разных молекул он просто удвоил все значения для первой молекулы и выдал их за результат для второй. Если разделить значения для второй молекулы на два, получатся те же числа, что и для первой, – вплоть до пятого знака после запятой [246]. В ходе расследования всплыло и много других примеров дублирования, подтасовок и полноценного подделывания данных. И снова то же: наглый мошенник навыдумывал данных, которые слишком аккуратны, чтобы быть реальными.
Впрочем, для нас как для охотников за мотивами мошенников особенный интерес представляет концовка длинного отчета комитета по расследованию – краткий ответ самого Шёна. Он заявляет, что, хотя и “совершал ошибки” и “осознает, что [результаты] недостаточно надежны”, он также “искренне верит, что опубликованные им научные результаты реальны, волнующи и стоят того, чтобы ради них работать” [247]. Конечно, мы должны быть крайне осмотрительны и не должны верить обманщикам на слово. Но очевидная вера Шёна в свою теорию даже после того, как значительная часть его работы была вычеркнута из научной литературы (сейчас он на пятнадцатом месте в “списке лидеров” Retraction Watch с тридцатью двумя отозванными статьями [248]), говорит о своего рода делюзии и самообмане, упоминавшихся Медаваром и Гудстайном [249]. Мы не можем знать наверняка, но Шён, вероятно, искренне верил в свои расчудесные транзисторы и считал, что в стремлении привлечь к ним внимание всего мира нарушение правил – это необходимое зло.
Дидерик Стапел в своей книге выразил похожую мысль, написав, что начал фальсифицировать статьи по социальной психологии после того, как стал получать разочаровывающие результаты в тех исследованиях, что должны были, по его мнению, увенчаться успехом:
Когда результаты не вполне те, на которые ты так отчаянно надеялся, когда ты знаешь, что надежда эта основана на тщательном анализе литературы, когда это твой третий эксперимент на данную тему, а первые два получились прекрасно, когда ты знаешь, что где-то и другие люди выполняют похожее исследование и все у них идет хорошо, тогда ты, наверное, имеешь право чуточку подправить результаты? [250]
Таким образом, мошенники вроде Шёна и Стапела представляют собой экстремальный вариант явления, с которым мы будем сталкиваться в этой книге снова и снова: ученых, позволяющих себе протянуть руку помощи “истине” – или тому, что они хотят видеть истиной [251].
Каковы бы ни были причины, мошенники от науки наносят ей сокрушительный и несоразмерный вред, а значит, вредят одному из самых ценных общественных институтов человечества. Во-первых, учтите потери времени. Расследование мошеннического случая может занять недели, месяцы или даже годы интенсивной работы, потому, в частности, что нарушения научной этики зачастую метастазируют, проникая из исходного исследования во многие другие, и каждое нужно проверить с криминалистической дотошностью. Большинство людей, выполняющих такую работу, не занимаются только ею одной: часто это самостоятельные исследователи, ставящие собственные проекты на паузу, чтобы во имя общего блага расследовать обман. К тому же процесс на сборе доказательств не заканчивается. Как подтвердили бы анонимные разоблачители, расследователи в мире данных и любые другие люди, кто контактировал с научным журналом или институтом, уличенным в каких-либо нарушениях, отзыв даже откровенно мошеннической статьи – процесс медленный, если вас вообще попросту не проигнорировали или сразу не отфутболили.
К временным затратам, разумеется, добавляются и финансовые. Потери от непосредственной кражи, как в том случае, когда Хван У Сок присвоил себе часть грантовых средств, меркнут в сравнении с потерей всех тех денег, что тратятся на мартышкин труд – на исследования, которые мы тщимся выстроить на результатах, коих никогда и не было. Например, исследователь ожирения Эрик Поэлман, первый мошенник от науки, которого посадили в тюрьму в Америке, выбросил на ветер миллионы долларов налогоплательщиков в виде грантов от правительства США, десять лет штампуя бесполезнейшие поддельные данные [252]. А сколько абсолютно невинных ученых растратили грантовые деньги, выделенные на их собственные исследования, пытаясь развить или воспроизвести работу Поэлмана либо других мошенников?
Вдобавок к бессмысленным тратам времени и денег мошенничество ужасно деморализующе действует на ученых. Как мы видели, одна из причин, по которым так много вранья ухитряется проникнуть в литературу, состоит в том, что в целом ученые – люди открытые и склонны доверять. Для рецензентов привычное дело – скептично следить за тем, как результаты интерпретируются, но мысль, что данные могут быть поддельными, им обычно и в голову не приходит. Однако явная распространенность мошенничества означает, что всем нам нужно добавить угнетающую опцию в свой репертуар реакций на подозрительно выглядящие статьи: нам могут лгать. И с этой особой бдительностью надо рассматривать не только чужие статьи – мошенничество может происходить прямо под носом у любого ученого. Публикации редко выходят за авторством одного-единственного исследователя, поэтому нечистый на руку соавтор иногда может испортить репутацию целой команды невинных коллег. Во многих случаях виновник – младший (по чину) сотрудник лаборатории, который позорит имена своих старших соавторов, как в истории Майкла Лакура с выдуманным опросом мнений насчет однополых браков. Бывает и наоборот: состоявшиеся ученые лихо ставят на кон карьеры своих подчиненных (в отчете о мошенничестве Дидерика Стапела, например, говорилось, что не менее чем у десяти его аспирантов темы диссертаций основывались на его поддельных данных) [253]. И мы уже видели, чего может стоить крах репутации, как в случае Ёсики Сасаи, который лишил себя жизни, когда понял, что втянут в скандал вокруг методики STAP, связанной со стволовыми клетками.
Еще мошенничество загрязняет научную литературу. Хотя отзыв статьи заметно уменьшает количество ее цитирований, часто этого недостаточно: на отозванные публикации все равно регулярно ссылаются рассеянные ученые [254]. В 2015 году исследователи проследили историю мошенника-анестезиолога Скотта Рубена, у которого к 2009 году было отозвано двадцать статей (сейчас он на двадцать седьмом месте в “списке лидеров” Retraction Watch с двадцатью четырьмя отозванными публикациями [255]). В последующие пять лет на эти статьи суммарно сослались двести семьдесят четыре раза, и лишь примерно в четверти случаев ссылающиеся ученые, по-видимому, понимали, что публикации уже отозваны [256]. Анализ нескольких других отозванных статей показал, что 83 % цитирований после отзыва были положительного, утвердительного характера и не упоминали факт отзыва – эти публикации-зомби по-прежнему шевелились в научной литературе, и мало кто замечал, что они мертвы [257]. Некоторые журналы очевидно хуже других помечают отозванные статьи [258]. Независимо от причин то обстоятельство, что на отозванные статьи продолжают регулярно ссылаться, причем не ради критики, означает следующее: громадное количество научных
