Иосиф Леонидович, в одном из своих интервью вы говорили, что ваш театр в большей или меньшей степени лишен подковерных игр. Как вы считаете, можно ли это утверждение применить и к конкурсу «Действующие лица»?
— Да, конечно. Это абсолютно точно относится и к конкурсу. Мы разговариваем открыто, с пьесами в руках. Невозможно убедить в том, в чем люди не убеждены. Мне кажется, что эта пьеса очень хорошая, и я за нее голосую, другое дело, что я могу ошибаться, могу остаться в меньшинстве, и это нормально. Мы ругаемся и ссоримся, некоторые члены жюри демонстративно после конкурса выходят, а кого-то в жюри больше не приглашают. Каждый год в «Действующих лицах» новый председатель, и обязательно три-четыре новых члена жюри.
В условиях конкурса «Действующие лица» есть пункт, где говорится, что пьеса, выдвигаемая на конкурс, не должна быть нигде поставлена и опубликована и не должна быть инсценировкой литературного произведения. Почему? Если это авторское произведение, почему автор не может сделать из него пьесу? И почему произведение не может быть опубликовано? Ведь ваш конкурс длится достаточно долго, к этому моменту автор вполне может сделать журнальный вариант и захотеть его где-то напечатать.
— Совершенно верно. Мы не принимаем инсценировки, вы правы. Но авторское произведение может быть инсценировано. Если это собственная оригинальная идея автора, то он, безусловно, может инсценировать произведение в пьесу.
И если автор где-то опубликовал рассказ, а потом сделал из него пьесу, то это его право и мы ее примем.
В прошлом году на пресс-конференции по итогам конкурса 2006 года выяснилось, что пьеса Людмилы Улицкой «Русское варенье» на момент участия в конкурсе уже была поставлена в Германии. Почему вы не дисквалифицировали ее? Значит, фамилия автора и его известность все же влияют на ход событий? Если бы это была пьеса неизвестного Василия Иванова, например, вы бы тоже так поступили или все-таки дисквалифицировали ее?
— Безусловно, должны быть очень жесткие и определенные правила любого конкурса, любого театра, но, тем не менее, сегодня наша жизнь настолько многогранна и настолько многополярна и многообстоятельна, что каждый раз из правила возникают какие-то исключения. Я не вижу в этой ситуации криминала. Да, Улицкая долго работала с этой пьесой. Первый вариант пьесы был создан года два тому назад. Она отдала его какому-то театру в Германии, он срепетировал, ей это не понравилось, им это не понравилось, пьеса довольно быстро сошла. Улицкая сделала новую редакцию, принесла пьесу в другой, московский театр. Там стали что-то с ней делать, ей опять не понравилось, она забрала ее и принесла на конкурс к нам в театр. Я не вижу криминала в том, что где-то как-то эту пьесу попробовали. Я понимаю, если бы автор принес пьесу, которая пошла по театрам или была поставлена в каком-то известном московском театре, получила критику и отзывы, а потом уже ее принесли на конкурс. Практически эта пьеса не предъявлена ни критикам, ни зрителям, ни театрам.
Если молодой артист мне скажет: «Я завтра не могу прийти на спектакль», я отвечу ему: «Знаешь, дорогой друг, я тебя из театра уволю, если ты не придешь и сорвешь мне спектакль». Но если мне скажет об этом Татьяна Васильева, я подумаю, выгонять ее или нет. Я не знаю, что дороже моему театру: сорванный спектакль, чрезвычайная ситуация с ним или чрезвычайная ситуация с Татьяной Васильевой. Она своей жизнью, своей многолетней работой в этом театре заслужила даже право отменить спектакль по личным обстоятельствам, хотя такого случая я не припомню. А молодой актер не заслужил этого права. Поэтому вполне возможно, что, если Улицкая напишет еще одну пьесу, мы опять ее возьмем и будем ею заниматься, и я считаю, что это нормально. И если Гришковец сегодня принесет новую пьесу, то, безусловно, мы будем ее рассматривать, даже если он принесет ее не 31 мая, а 2 июня. Я не думаю, что если нам принесут пьесу с опозданием на один или на два дня, мы откажемся ее принять, я не вижу в этом особого смысла.
Пьеса Улицкой «Русское варенье» имеет сноску afterchekov (после Чехова). Скажите, это новое направление в драматургии или, если вам кто-то принесет подобный вариант другой пьесы Чехова, причем талантливый, это уже будет считаться плагиатом?
— Я не знаю. Улицкая потому и Улицкая, что она в литературе находит некие новые формы. Но если кто-то принесет подобный вариант и мне будет интересно, то какая мне разница, было это или нет. Все-таки это сделано в широком жанре римейка, общепризнанного в литературе жанра, по следам некоего автора.
Может ли пьеса, присылаемая на конкурс, до, после и одновременно участвовать и в другом каком-то конкурсе? Может ли пьеса-победитель другого конкурса участвовать в конкурсе «Действующие лица»?
— Я как-то не думал об этом, надо посмотреть в уставе конкурса. Извините, я не могу отвечать за все жюри и за весь оргкомитет, но я предполагаю, что может. Но точно за всех не отвечу. Думаю, что если это хорошая пьеса, пусть соревнуется.
Если пьеса, представленная на конкурс, окажется талантлива, но вы поймете, что по каким-либо причинам не можете или не хотите ее ставить, что тогда? Она войдет в число пьес-победительниц или нет?
— Мое решение: дать ей премию. А то, что она не «моя», не для моего театра, то что тут такого? Мы же не все пьесы ставим. Некоторые пьесы наш театр ставит, а некоторые нет.
У вас имеется какой-то лимит? Вот в этом году я ставлю еще одну новую пьесу или несколько?
— Лимита нет. Мой лимит заключается в том, что если пьеса мне очень нравится, то я ее стараюсь отобрать для нашего театра. Но если я знаю, что эту пьесу собирается ставить другой театр, то я ее не беру. Например, одна пьеса в прошлом году мне очень понравилась, я хотел ее взять, но Роман Козак сказал, что он ее точно будет ставить. Ничего страшного, я не стал настаивать. То же самое мне Михаил Угаров сказал, что будет ставить в своем театре пьесу «Бедные люди, блин», и мы договорились, что я ему уступаю. Мы не ставим ничего, что ставят другие театры.
Я знаю, что по предложению Британского Совета вы проводили конкурс драматургов среди школьников и лучшие маленькие пятиминутные пьесы читали в вашем театре. А может победителем конкурса оказаться пьеса, скажем, двенадцатилетнего ребенка или, наоборот, пожилого человека? Вы поставите ее? Ведь пьесу 17-летнего Саши Демахина вы поставили. Вы не боялись того, что это молодой и совсем неизвестный драматург, ведь современный рынок тоже диктует свои условия?
— Так у нас уже был победителем 80-летний драматург, и ничего. Так что, хоть пятилетнего мальчика. У нас уже несколько лет почти все номинанты практически неизвестны. Первую премию получила Ксения Степанычева «Дважды два пять», первую премию получил Александр Демахин. Была бы пьеса хорошая.
Какое внимание вы уделяете пьесам, написанным для детей? В прошлых сезонах вы не выделяли номинацию для детей, в этом тоже. Почему? Так мало пьес для детей?
— Никакого специального внимания пьесам для детей мы не уделяем. Только хорошая пьеса. У нас нет никакого подразделения, хотя мы над этим думали. Для детей пьес приходит немного.
Для себя и своего театра вы тоже не выделили ни одной детской пьесы?
— Наш театр вообще очень редко ставит пьесы для детей. За всю жизнь театра, которому восемнадцать лет, мы поставили детские спектакли только дважды. Один «Песни Сергея Никитина», и «Вредные советы» Григория Остера. Мы драматический театр для взрослых людей. Но я скажу вам так: если бы мне в руки попала очень хорошая детская пьеса, я бы обязательно ее поставил.
В чем принципиальная разница (кроме материального выражения призов) между драматургическим конкурсом «Евразия», организованным Николаем Колядой, и конкурсом «Действующие лица»?
— Вот тем и отличается, что, при всем моем огромном уважении к Николаю Коляде, они уже много лет присылают к нам на конкурс по двадцать пьес. И если в них поменять местами авторов, зашифровать фамилии, то можно считать, что это одна пьеса много-много-многоактная, они друг от друга ничем не отличаются, за редким исключением. К сожалению. Это очень узко направленный стиль. Очень хорошие ученики своего замечательного мастера. Это одно из направлений современной драматургии — «школа Коляды», но это не школа российской драматургии. То же самое и его конкурс. Невозможно себе представить, чтобы на его конкурсе победили пьесы той же самой Улицкой и Гришковца.
Скажите, к вам часто приходят неизвестные драматурги «с улицы» и есть ли шанс у этих пьес быть прочитанными и поставленными?
— Очень часто. И скажу вам совершенную правду, я разговариваю с любым, кто приходит. Я открываю пьесу, читаю первую страницу, к сожалению, мои старость, опыт и самоуверенность разрешают мне после первой страницы либо выбросить это немедленно в мусорное ведро, либо отдать в литературную часть и сказать: «Ребят, почитайте внимательно и ответьте что-то», либо продолжать читать дальше, что бывает крайне редко. Вот так я впервые совершенно случайно в конверте обнаружил пьесу Степанычевой из Саратова, которая потом уже на конкурс прислала другую пьесу («Дважды два пять»). Я прочел ее пьесу и сразу же подумал, что пьеса очень талантлива, замечательна. Я бы ее стал ставить, если бы не одно но — там был бесконечный мат и я не хотел, чтобы это звучало со сцены. Но пьеса написана очень талантливо. Я не поверил, что это написала 18-летняя девочка. Я написал ей: «Следующую пьесу обязательно пришлите». Она прислала и завоевала первое место на конкурсе. Мои студенты сейчас как раз играют дипломный спектакль по этой пьесе.
