Выпил и Зайцев. Да так и остался сидеть с пустым стаканом в руке и уставившись невидящим взглядом в стену.
– Почему ты решил, что это был бомж? – наконец, спросил он.
– Капитан… Если сгорит мент, ты ведь сразу догадаешься… Кусочек погона, пуговица, лычка… Здесь то же самое… Возле уха у него остался несгоревшим клок волос, ноготь на большом пальце правой руки… Ты видел когда-нибудь ногти у бомжей? Я не в счёт, я под твоим присмотром… Так вот, один ноготь на большом пальце огонь пощадил… Подошвы ботинок, дыра на носке… Щетина на подбородке… Она ведь тоже разной бывает… Некоторые носят щетину, потому что модно… А некоторые – по другой причине…
– Но это же меняет дело, – озарённо проговорил Зайцев, поднимаясь. – Всё предстаёт совершенно в другом свете… Если это действительно так… Всё, Ваня, заканчивай тут без меня, я пошёл! – И Зайцев быстрыми решительными шагами направился к двери.
– Подожди, капитан, – остановил его Ваня.
– Ну? – обернулся Зайцев уже из коридора.
– Ты бы заглянул завтра ко мне… Часа в четыре… Утра.
– Зачем?
– Пойдём на задержание, – и Ваня вскинул правую руку вверх и чуть в сторону, как это делали древнегреческие боги в минуту ответственную и судьбоносную. – Убийцу будем брать. Хочу при этом присутствовать. Дело чести, капитан.
На следующее утро, ровно в четыре часа, когда рассвет едва забрезжил над крышами домов, в дверь бомжары раздался чёткий, частый стук.
– Входи, капитан, – устало проговорил Ваня, поднимаясь с кушетки. Он был уже одет, обут и полностью готов к выходу.
– Не передумал? – спросил Зайцев вместо приветствия.
– Ты с машиной?
– И с двумя оперативниками. Считай, группа захвата поступила в полное твоё распоряжение.
– Это правильно, – кивнул Ваня. – Можно сказать, грамотно, – добавил он, уже спускаясь по лестнице.
– Куда едем? – Зайцев включил мотор газика.
– По вчерашнему адресу. Улица Петровская, как мне помнится. Въезжаем во двор, останавливаемся недалеко от знакомого нам подъезда, гасим габаритные огни и ждём.
– Чего ждём? Погоды?
– Не надо, капитан, нервничать, – произнёс Ваня, когда машина остановилась, и Зайцев действительно выключил все огни. – Клиент на месте, ничего не отменяется.
– Он живёт в этом же доме?
– На седьмом этаже, – усмехнулся Ваня.
– Господи! – простонал Зайцев. – А про этаж-то, откуда тебе известно?
– Думаю, – Ваня чуть вскинул правую руку вверх и в сторону. – Могу тебе сказать даже, чем он занимается в данный момент.
– Ну?
– Чай пьет, – Ваня помолчал. – А вот сейчас спускается в лифте. У них там от лифта к входной двери ещё один лестничный пролёт вниз… Ты предохранитель на пистолете снял?
– Успею, – проворчал Зайцев.
И в этот момент неожиданно громко хлопнула входная дверь. Вышедший человек, в тёмном пиджаке и джинсах, хотел было попридержать дверь, но не успел и она громыхнула сильнее, чем ему бы хотелось.
– Это он, – сказал Ваня негромко.
– Можно брать? – неуверенно спросил Зайцев.
– Я не знаю, как у вас принято поступать в таких случаях…
– Берём, – сказал Зайцев и, распахнув дверцу, выдернув из кармана пистолет, первым выпрыгнул из машины. Оперативники бросились вслед за ним. Невзрачный человечек с сумкой на наплечном ремне от неожиданности бросился было бежать, но, сделав несколько шагов, остановился, поджидая Зайцева и оперативников.
– Ну, вот, – негромко проговорил Ваня, всё ещё сидя в машине на переднем сидении. – Прощай, друг бомжара… Все, что мог, я для тебя сделал. Царство тебе небесное… Земля пухом… Последние минуты твои были… тяжёлыми.
Ваня выбрался из машины, осторожно прикрыл дверцу и, стараясь не смотреть на оперов с задержанным, побрёл в противоположном направлении.
– Вечером загляну! – крикнул ему вслед Зайцев.
Не оглядываясь, Ваня помахал в воздухе рукой – дескать, слышу тебя, дескать, жду с нетерпением.
И наступил вечер.
Ваня лежал на своей кушетке в милицейском общежитии, куда определил его Зайцев – непонятно на каких правах и на каких основаниях. Ваня думал о жизни, и мысли его были хотя и печальны, но светлы. А ещё он думал о далёких двойных звёздах цефеидах, которым посвятил всю разумную часть своей жизни, все свои страсти, надежды и упования. Потом оказалось, что в стране, в которой он жил, цефеиды никому не нужны; после некоторых перемен в этой стране многое оказалось никому не нужным, в том числе и он, неплохой астроном, как он иногда называл себя…
На этом Ванины бомжовые мысли прервались, поскольку в дверь раздался частый, чёткий стук. Конечно, это был следователь Зайцев, обязательный и тоже чёткий, как в мыслях, так и в поступках.
– О чём задумался, детина? – спросил Зайцев, выкладывая на стол пакеты с продуктовыми гостинцами.
– Цефеиды, капитан… Цефеиды сегодня опять потревожили душу мою… Ты пришёл, чтобы поздравить меня?
– Хотелось бы, Ваня, но… Как бы это тебе сказать, чтобы ты не обиделся… Рановато.
– Не признаётся, гад? – усмехнулся Ваня.
– Не признаётся.
– Доказательств у тебя не хватает? Одни обвинения, предположения, косвенные улики…
– Ваня… С каждой нашей встречей ты становишься всё более образованным. Я уже не всегда поспеваю за тобой. В мыслях, естественно, только в мыслях.
– Ох-хо-хо, – простонал Ваня, поднимаясь с кушетки. Он, не торопясь, подошёл к фанерному шкафу, открыл скрипучую дверь и, аккуратно, за горлышко взяв с полки пустую бутылку, поставил её на стол перед Зайцевым.
– Что это? – спросил тот дрогнувшим голосом.
– У меня такое чувство, капитан, что на этой бутылке должны сохраниться отпечатки пальцев преступника.
– Где ты её взял?
– В мусорном ящике.
– Так ты шарил по этим ящикам в поисках…
– Да, капитан, да…
– А я-то подумал…
– Ты плохо обо мне подумал, но я к этому привык. А чего хотеть от бомжары?
– И ты принюхивался к банкам и бутылкам…
– Принюхайся и ты… Из неё до сих пор несёт бензином, хотя выдыхается он очень быстро. На дне осталось несколько капель, их можно сдать на анализ… Точно такой бензин есть у него дома, скорее всего на балконе седьмого этажа…
– А почему ты вдруг подумал о бензине?
– Ты видел сгоревшего бомжа? Сам по себе бомж так вспыхнуть не может, и его тряпьё не вспыхнет… Его тряпьё может только тлеть. А он весь пылал. Его облили бензином. Так облить бензином можно только сонного человека. Он спал под лестницей первого этажа. Похоже, он туда частенько забирался. Ты пошарь там получше, следы всегда остаются, как пишут ваши учебники…
– Неужели эти юнцы его облили? – спросил Зайцев.
– Про мальчиков и девочек забудь. Тот душистый мужик, который угощал нас водкой, сказал, что молодёжь гудела до двенадцати. А бомж вспыхнул в пять утра. Когда мальчики и девочки давно спали в своих кроватках.
Зайцев медленно развернул пакеты с рыбой, с хорошей рыбой, нарезал хлеб, колбасу, помидоры, свинтил крышку с бутылки…
– Не понимаю, за что можно сжечь бомжа…
– От него плохо пахнет, – ответил Ваня.
– И всё?! И этого достаточно, чтобы облить человека бензином и поджечь?!
– Мне удивительно только то, что тебя это удивляет. Кто-то на кого-то не так посмотрел, кто-то кому-то не дал прикурить, какое-то слово невнятно произнес… Этого вполне достаточно, чтобы воткнуть человеку нож в живот, опустить кирпич на голову, толкнуть под машину…
– Ваня, остановись… В подъезд ведут две стальные двери, обе закрываются на кодовые замки… Как мог бомж проникнуть в подъезд?
– Его впускали на ночь. Время от времени.
– Кто?!
– Кто-то из жильцов дома. Хоть и весной потянуло, но ночи холодные, мороз десять градусов… Если ты позволишь, могу предположить… Чует моё сердце, впускал его тот самый гостеприимный мужик, который нас угощал… Когда бомж загорелся, он бросился за помощью к нему, к человеку, который его выручал иногда. В квартиру он его не впускал всё по той же причине, из-за невкусного запаха… С запахами, как ты заметил, у него сложные отношения… А в подъезд впускал… И бомж, обезумев от ужаса, боли бросился к его двери… Благо она была рядом, на площадке второго этажа…
