Ноль к миллиону Кисточкин пририсовал за годы войны. Потребовались сборные дома для американских воинских частей в Европе, потом — как временное жильё для перемещённых лиц. По делам фирмы Кисточкин в конце 1945 года оказался во Франции. Здесь он немного соприкоснулся с русскими, сходил на патриотический вечер, с увлечением прочёл несколько литературных сборников. А главное, наткнувшись в газете на статью о модном антифашистском мученике Абрамовиче, вдруг узнал в нём гимназического однокашника. Нахлынули воспоминания.
Кистов специально пришёл на рю Абрамович, увидел только что поставленный памятник знаменитого на весь мир энца. Но, как ни силился, не мог соединить мраморный образ ни с толстым тихим мальчиком, ходившим в гимназию с парусиновой сумкой на плече, ни даже с лысым банкиром, который несколько раз мелькал в документальном фильме. Действие фильма в основном происходило в 1940 году, банкир был одет в кургузую военную форму с трёхцветной нашивкой "Patrioticа", сидел за какими-то столами на сценах. Кисточкин хотел прочесть про себя стихотворение Набокова, был и мрамор, и дрожащая ветка, да чего-то не пошло. Кисточкин постоял, повздыхал, неопределённо махнул рукой и повернул домой.
Больше об Абрамовиче он не вспоминал. Было почему-то неловко.
Следующая "встреча с Россией" произошла через год, незадолго до отъезда в Америку. К нему в гостиницу пришёл соотечественник, переврав отчество, начал с порога.
— Николай Апполинариевич, родина-мать зовёт. Вы же русский. Крупнейшие представители эмиграции; советские люди, угнанные в рабство немецко-фашистскими извергами, — все возвращаются. Вы лично внесли вклад. Родина ценит, родина знает. В России снег. Это континент Евразия, загадочная русская душа.
Кисточкин удивлённо слушал. Соотечественник двоился, его никак нельзя было поймать в фокус. От смущения Кисточкин закурил, угостил гостя. Тот, с наслаждением затянувшись тонкой сигарой, воодушевился ещё больше.
— Вы же из Энска, у меня там мама родилась. Ах, хорошо в России. Можно я ещё сигарочку?
Рука соотечественника вопросительно потянулась к плоской серебряной сигарнице, лежащей на столике. Начав про "международное гуманистическое братство людей доброй воли", соотечественник машинально положил сигарницу в карман, сообразив, что произошло, только минуты через две. Поняв, что совершил оплошность, он тут же успокоил себя насчёт того, что это, пожалуй, удача, и стал постепенно закругляться к выходу.
— Что русскому здорово, то немцу — смерть. Ха-ха-ха. Балет, Симонов, "Жди меня и я вернусь", ну что у нас общего с Европой? — развивал мысль соотечественник, пробираясь к выходу.
Собеседник Кисточкина считал быстро. Собственно вариантов было два. Остановит хозяин — всё элегантно переводится в смешную оплошность. Если полиция — то провокация белогвардейского недобитка. А вещь стоит — может быть, даже платиновая. Но действия стали развиваться по сценарию непредусмотренному. Кисточкин хотел положить недокуренную сигару в пепельницу. Пепельница была на месте, но на столе чего-то не хватало. Внезапно образ гостя приобрёл необходимую резкость. Первый удар Кисточкин нанёс в подбродок, второй — сбоку в ухо. Сигарница выпала на пол.
— Я тут эта... больно...
Пробормотав ещё что-то, евразиец навсегда скрылся в сумраке парижской улицы.
«
Инженер-электрик Дмитрий Вильгельмович Шварц ("Молчалин") в 1921 году уехал от голода в Германию, затем от голода же — в Бразилию. В Бразилии Шварц устроился управляющим в латифундию, вступил в немецкое землячество. На волне энтузиазма в 1939 году сделался активистом местных фашистов, после войны лёг на дно, но в 1946 году к нему стали приходить странные личности, принося письма от оставшихся в РСФСР сестры и матери. Письма матери, написанные её почерком и содержащие интимные подробности их семейной жизни, его особенно поразили. Мать погибла у него на руках от голода в 1919 году. Однажды, кроме писем, личности принесли копии отчётов Шварца, направленных им в 1940-1944 году в ведомство Шелленберга. На следующий день Шварц умер от инфаркта.
«
Мануйлов-Мануйлов ("Дубль") после окончания гимназии пошёл по военной части, воевал с 14-го года, без единой царапины дослужился до пехотного капитана, потом Добровольческая армия, Дон, Украина, Крым. Уплыл с последним транспортом в Константинополь Мануйлов уже полковником. Работал шахтёром на угольной шахте в Болгарии, потом — грузчиком в Марселе. Наконец через однополчан хорошо устроился таксистом в Париже. Сразу после устройства на работу встретился с Доброй Душой. Добрая Душа, преувеличенно имитируя французский акцент, советовал вступить Мануйлову-Мануйлову в иррегулярное землячество "Зелёный наугольник":
— Понимаете, друг мой, христианство есть религия неудачников. Разумеется, жизнь человека тяжела, а страдания возвышают и просветляют душу. Но, понимаете, христианство всё это подаёт не в тех пропорциях, что ли. Я отношусь с глубочайшим уважением, но к чему это нас привело? Надо выбирать жизнь. Не изнуряющие молитвования, а ясную, умную беседу. Веселье, верных друзей, с которыми можно распить бутылку-другую доброго старого вина, спеть песню. Нужно только сознательное усилие. И Вам будет везти.
Одинокий Мануйлов в землячество вступил, тихо сидел в дальнем углу стола на еженедельных "агапах". Публика в основном была побогаче, а таксистов так вообще не было, и Мануйлов большей частью тихо ел. Кормили на агапах сытно, а его, как бедного, и бесплатно. В обязательных речах, предварявших застолье, Мануйлов проходил как "наш друг рабочий". Обычно поминали примерно в таком контексте: "Широко протянулась цепь дружбы великого гуманистического братства. Есть здесь и дипломаты, и учёные, и инженеры, и адвокаты, и лица политики и капитала (так почему-то говорили: "лица политики и капитала")". Завершал перечисление широкий жест в сторону скромно сидящего в дали длинного стола Мануйлова-Мануйлова: "…и наш друг рабочий".
В сороковом году Мануйлова немцы избили в полицейском участке, но землячество оставили, оформив как профсоюз таксистов и прочитав рабочим лекцию о "мракобесии французских негроидов". Местный фашист разложил на столе конфискованные колпаки и фартуки, время от времени поднимал их, брезгливо оттопыривая мизинец, а под конец даже надел колпак и под всеобщий хохот протанцевал на сцене какой-то "масонский танец".
Добрая Душа появился в Париже через две недели после входа американских войск. Мануйлова-Мануйлова вместе с другими членами профсоюза оформили как "борцов Сопротивления", дали медаль, потом другую. Настал 1947 год.
Добрая Душа развил бурную деятельность:
— Понимаете, мы как масло в воде — всегда будем вверху. Мы — это мир, жизнь и счастье. Гитлер со своим пошлым трагизмом отравился крысиным ядом. Понимаете? И потом Сталин же не дурак. Где они сейчас находятся — все кадры выбиты во время войны. Они нуждаются в нас, как в воздухе. Мой друг, посмотрите на список депутатов в Верховном Совете. Ну, может быть, первое время придётся поработать таксистом в Москве или Петербурге (он так и сказал — Петербурге). Но потом... И в первую голову именно вы, как рабочий...
Мануйлов напомнил про белогвардейское прошлое.
— О чём Вы, милейший? Вы борец Сопротивления!
В конце года "Зелёный наугольник" почти в полном составе приехал в Москву...
К удивлению Мануйлова следователь был не еврей, а русская 35-летняя тётка с лицом сельской учительницы. Говорить с ним она не стала, только назвала фашистом и плюнула в лицо. Убили Мануйлова почти сразу, а жену и двоих детей повезли умирать в приполярный Урал.
Когда Мануйлова переводили в расстрельный блок внутренней тюрьмы, в длинном коридоре он повстречался с Доброй Душой. Добрую Душу волок за ногу долговязый конвоир, Душа близоруко улыбался и пытался куском газеты остановить кровь, текущую из зияющего разреза за ухом.
ЭПИЛОГ. (1952-1984)
По большому счёту здесь заканчивается история выпуска Энской гимназии. Однако начатое дело следует довершить до конца, так что процарапаем циркулем с истёршимся грифелем полную окружность.
«
Вострецов, как уже говорилось выше, выжил после бомбёжки и был отправлен в тыл в Кузбасс, где, несмотря на инвалидность, за паёк для семьи всю войну проработал в угольной шахте. Умер в 1952 году от силикоза.
«
