«
Вострецов, как уже говорилось выше, выжил после бомбёжки и был отправлен в тыл в Кузбасс, где, несмотря на инвалидность, за паёк для семьи всю войну проработал в угольной шахте. Умер в 1952 году от силикоза.
«
Долгожителем оказался счастливчик Петров ("Петруччио"). Он успешно досидел в Дубровлаге до амнистии 1956-го, устроился учителем рисования в прилагерном посёлке и умер в 1960-м, прожив 68 лет! Незадолго до смерти Петруччио съездил в Энск. Своего дома он не нашёл, но фабрика отца внешне почти не изменилась. Только кое-где обветшала кирпичная кладка, да над воротами висела надпись: "Дважды ордена Ленина приборостроительный завод № 2 им. Ленина". Раньше на фабрике выпускали гармошки, теперь она стала военным объектом — на ней делали детские и собачьи противогазы. Это считалось военной тайной, хотя все в городе об этом знали. В здании гимназии находилось местное отделение КГБ, где у него, подозрительно ходившего вокруг, кстати, проверили документы.
«
К началу 50-х годов "Ник Кистов Компани" достигла размеров ОСОБЫХ и к хозяину пришли хорошо одетые люди из госдепа. Люди сказали, что с восхищением следят за экономическим ростом фирмы. Однако в настоящее время масштаб производства достиг общегосударственных размеров, так что какая-либо несогласованность и упущения перестают быть внутренним делом и начинают сказываться на общем экономическом состоянии Соединённых Штатов. Поэтому было бы целесообразно назначить специальный попечительский совет и составить его президиум из представителей гуманистических организаций. При этом за мистером Кистовым сохранялось бы 8 процентов прибыли и должность пожизненного Почётного президента компании. Почётный президент имел бы право принимать участие в ежегодном собрании акционеров и зачитывать специально согласованное девятиминутное приветствие. Ник американские реалии знал хорошо, подобного разговора ждал и, для приличия вздохнув, согласился. Через год, после испытательного срока, ему увеличили отчисления до 9,4 процента и позволили назначить на должность генерального директора мужа старшей дочери — Уилки Резника.
Последняя "встреча с Родиной" Кисточкина произошла в 1957 году, когда запустили "шпутник". За наукой Кисточкин следил (любил читать научно-популярные статьи) и на "шпутник" сначала набросился. Но когда прочёл в газете, что в "шпутнике" помещается портативный передатчик "размером с портсигар", быстро охладел. Потом, услышав об очередных успехах "ваших соотечественников", он смеялся и повторял : "А-а, портсигар, портсигар".
Всего у Кисточкина родилось 6 детей, все дали многочисленное потомство. На девяностолетие приехали взрослые внуки с правнуками — детей получился целый школьный класс.
«
Наконец старый циркуль описывает полный круг и попадает в исходную точку. Рождество. Niсk Кistov полулежит в кресле на веранде своей виллы в Майами. Жарко. На веранду выбегают правнуки в индейских нарядах, по кругу гоняются друг за другом, оглашая окрестности индейскими боевыми кличами. Потом убегают во внутренние комнаты, снова возвращаются. Одного правнука зовут Джимми, второго, как же второго... кажется, тоже Джимми? Ник никак не может вспомнить. Условный Джимми кидает в Джимми безусловного красный пластмассовый томагавк. Томагавк попадает в лоб, Джимми безусловный начинает реветь. Прадедушка зовёт его к себе, гладит по головке. "Ну же, Монтигомо Ястребиный Коготь, не надо плакать. Индейцы не плачут". Монтигомо совсем не понимает по-русски, но плакать перестаёт. Рука Ника соскальзывает с белобрысой головы мальчика вниз, он закрывает глаза, начинает дремать и видит, как они с Петруччио на санках летят с длинной пологой горки. Ник резко крутит саночный руль, и они кубарем валятся в сугроб. "Ну и дурак ты, Кисточкин, — злится Петруччио. — Дурак и не лечишься".
«
Niсk Кistov тихо скончался в возрасте 92 лет. Похоронили его на православном кладбище у небольшой церквушки, построенной на пожертвования компании. На могильной плите было написано по-русски:
Николай Iоновичъ Кисточкинъ IV.1892—XII.1984
УЛЬРИКА
Из кирпичных осколков строить воздушные замки
Из надломленных перекрытий
Из балок, вертящихся над головой.
Веселый, бесцельный бой
Пулеметный огонь
Ап — и в дамки!
Из рваного мяса строить нового человека
Из берцовой кости
Из обрезанного "прости"
Потому что старого больше не перенести,
Потому что и без того калека.
Все маски сорваны,
И с последней сошло лицо,
Которое прежде они находили милым.
Вперед, пассажирка, беременная тротилом,
Почетный член общества безымянных творцов.
Чья-то тупая воля больше тебя не поймает —
Хотя бы даже своя. Мы более не рабы
Мы пьяные истребители каждой встречной судьбы
Нам претит осмысленность всякой борьбы
Мы красные самураи.
А города, моя девочка, это только ступени
Туда, где никто из нас больше не виноват.
Собаки ловят розовый рафинад,
Ливнем вылетающий из кофейни.
ПРОТИВ ВСЕХ
Ревизия нагрянула — и снова
Знакомой серой в горле запершит.
Нам подбивают гвоздики в подковах,
Диктуя лошадиный алфавит.
Учения в распутице весенней:
Война идей, и дым пошел на дым.
Но, скорчившись от перенапряженья,
Сквозь хлюпающий рокот различим,
Что даже здесь, едва приметно, — дышит.
А значит, хочет. Значит, надо ждать,
Чтоб и венцы, и дерево, и крыша.
И жизнь прожить, и голос не отдать.
НА КЛАДБИЩЕ
В час полуночи истошный
В час молитвы и борьбы
Сквозь крапиву осторожно
Раскрываются гробы.
Восстает мужик шатаясь
С безобразьем в животе
Вялой тушей прогибаясь
Повисает на кресте.
А другой копаясь в теле
Изучает свой плеврит
Кости мне осточертели, —
Беспокойник говорит.
Между плит чума витает
Над веночками паря
Новоселов завлекает
В полубогие края.
Мне не нужно гроба мама
Ежли буду помирать
Заверни и в землю прямо
Так покойнее лежать
Тело гадам и червяшкам
Будет кашка хороша
Изойдет водою кашка
Успокоится душа.
СЛУЖБА
Стою у кассы угрюмый как и все с утра
Гоняю в полости рта остатки ячневой каши
Мимо поезд фирменный называется Сура
Мне издевается занавесочками полосатыми машет
Со службы еду в созерцание дев погружён
Искренне удивляясь какого понимаешь живу ещё
Мимо поезд фирменный по имени Узбекистон
Обходя слева в рожу гудит торжествующе
Пустите меня закрыться уткнуться в свою нору
Спокойно утром и вечером ходить своею дорогою
Плевать что не приласкаю вздорную Бухару
Что даже Пензу покорную едва ли уже потрогаю.
* * *
...…улыбаясь Вам прoмеж колес
Это Ромов лежит у обочины,
Головою в кровавом песке.
И дела его, в общем, окончены,
И мозги его невдалеке.
Вслед за шляпою ветер кидается,
Побрякушкой доволен вполне.
А красавец ещё улыбается,
Распластавшись навстречу волне.
Рядом крымские душные улицы,
Рядом пляж. Куртизанки на нём,
Всполошённые выстрелом, щурятся,
Ищут тучи и думают — гром.
Мародёром-прибоем обшаренный,
Весь облизанный, как леденец,
Упиваясь солёной испариной,
Размышляет шикарный мертвец:
"День настанет, быть может, и встану я,
Отрыгну эту бисову тьму"…
А кудрявая девочка пьяная
Наступила на галстук ему.
