Губернатор области на фото напряжён, между бровями морщина, уголки губ опущены, бывший коммуноид, вовремя вступивший в "Единую Россию", затем перебежавший в следующую партию власти, он дипломатичен и изворотлив. Чутьём старого номенклатурщика ощущает смутную тревогу, но его молодой заместитель расслаблен и весел: видите, всё хорошо, просто отлично, ноу проблем.
Может быть, соберётся небольшой митинг протестующей оппозиции. Парни и девчонки, пенсионеры, мало людей среднего возраста – видимо, предпочли пойти на работу. Над толпой – на рейках плакаты с надписями типа: "НАТО – вон с русской земли!". Дрожат на ветру флаги – черно-бело-жёлтый имперский стяг и два российских триколора. Через несколько дней всё утихает, как будто протеста и не было…
Так было бы, не прорвись мы на Базу, но теперь торжественная сдача этого края НАТО сорвалась. Потому что База заминирована, потому что ещё когда она строилась, когда губернатор ещё лгал, что это учебный центр для заброшенной нынче молодёжи, шатающейся по закоулкам с бутылками пива и косяками, хотя знал, знал… по приказу Акаёмова его люди – по виду простые работяги, гастарбайтеры с Беларуси в замурзанных спецовках, вместе с мешками цемента подвезли туда взрывчатку...
– Солдат должен уметь ждать, – эту фразу Акаёмова я повторяю, когда жду чего-то, будь это очередь на вокзале или последние минуты перед штурмом. А ещё: "Если не можешь спасти весь народ, спаси хотя бы часть его".
Натовцев всё равно разместят где-нибудь. Всё равно они будут готовы наброситься через границу на непокорную Белорусь. Но героизм иррационален. Как и любовь.
На что надеялся Мисима, когда захватывал Генштаб?… Мы просто выполняем свой долг. И это нам действительно в кайф! Я вынул из-за ремня пистолет, беретту. Она лежала на моей ладони изящная, сверкающая, совершенная, я обожал её как рыцарь Роланд свою спату "Дюрандаль". Скоро она станет вещественным доказательством и будет валяться в пыльном гробу сейфа, а потом отправится в странствие по чужим рукам, будет принадлежать моим врагам. Я погладил ледяную спящую красавицу:
– Прощай, малышка.
И у меня нет иного выбора, кроме Вечности, которую берут с оружием в руках.
Самураи могли целым отрядом покончить с собой по приказу командира или вслед за ним. Надеюсь, из какого-то другого мира Акаёмов сейчас видит, что я не отступил. Я не бездарь, Павел Анатольевич. Мы – на Базе, вся Россия смотрит на нас. И враги ничего не могут сделать с "кучкой маргиналов".
Звонит моя мобила, незнакомый голос:
– С вашим другом Германом хочет поговорить мать, она сейчас у ворот Базы.
Если я откажусь передать это Герке, меня представят монстром.
– Здесь твоя мать.
Он теряется.
– Хочет встретиться с тобой, даже не знаю, что посоветовать…
– Господи, зачем? – Он кривит губы: – Принесла нелёгкая…
Он берёт мой мобильник, мы стоим рядом и я слышу разговор.
– Герочка, послушай маму. Одумайся, тебя простят. Я иду за тобой.
– Она идёт за мной, – с печальной иронией сообщает нам Анархист.
– Тут не детский сад, откуда может забрать мама, – говорю я. Мне звонит со второго этажа Стас:
– К нам пропустили какую-то бабу.
Ну да. На первом этаже, на одном из мониторов мы видим круглолицую женщину в светлом пальто, идущую к зданию.
Мне вспоминается тактика татаро-монгол, которые впереди своих наступающих туменов гнали захваченных пленников, надеясь, что у русских дружинников не поднимется рука на соплеменников.
– Послушай, Герман, жёстко, конкретно скажи ей, чтобы оставила в покое. Иначе угодит под пули.
– Что, что я скажу?! – кричит он. – Ты думаешь, она поймёт?
– Ты думаю, Евангелие читал.
– Читал.
– Христос сказал примерно так: кто идёт за мной, оставь своих ближних. Будешь сопли распускать, она вообще не отойдёт дверей.
– Я выйду туда, – говорит Анархист.
– Тебя снайпер снимет.
– Да пошёл ты.
В эту минуту взрывается здание, мимо которого проходит Геркина мать – первая казарма у ворот, где оставался один из наших пленников. Второй ещё здесь, раненый, но живой.
На мониторе мы видим, как она падает. Я отшвыриваю Германа от двери – он рванулся на помощь. Женщина поднимается и упрямо продолжает путь. Дверь теперь не забаррикадирована. Она толкает её и вот уже среди нас. Светлое пальто в грязи, глаза наполнены слезами. Она бросается к Анархисту и обнимает его. Я уже решил, что Герман для нас потерян, у него было лицо проштрафившегося школьника. И отчеканил, чтобы дошло до его раскисшего мозга:
– Хочешь – проваливай. За забором ждут менты. Сначала тебя отп...-дят. Потом бросят в камеру к чурбанам. Потом загонят в лагерь пожизнен- но. Точка.
Герман вырвался из цепких объятий родительницы.
– Мама, уходи. У меня нет семьи, у меня есть только соратники.
– Сыночек, тебя обманули. Мальчик мой, тебя втянули, заставили. Они поплатятся. – Она с ненавистью обводит нас мокрыми глазами.
– Это мой выбор. Убивал врагов, буду убивать, и мне это в кайф. Я всегда хотел в Чечню, а вы меня из вуза в вуз гоняли. Я воевать хотел…
– Что ты говоришь? Ты пьян? Ты принимал наркотики? – Она оборачивается ко мне. – Тимур, я же тебя помню, ты хороший мальчик. Скажи Гере, чтобы одумался. Сдайтесь. Я найду хорошего адвоката. Вас же кто-то использует, вы должны жить. Такие молодые, у вас всё впереди.
Я морщусь:
– Действительно, Гера, вернись, тебе опять "ниссан" купят.
– Купят! – восклицает женщина, приняв слова всерьёз. – Конечно, деточка, папа на всё готов!
– Отвали! – вдруг вырывается у Германа.
Самое ужасное, что они могут сделать сейчас – собрать наших законопослушных родственников и притащить к воротам Базы. Родственники – свидетели нашего детства, наших ошибок, слабостей, глупостей. Болезненные матушки, для которых мы всё ещё беспомощные младенцы, тупые сестрицы, косящиеся на мускулистых омоновцев, трусливые братцы, слабовольные папаши. Вся эта слезливая дряблая орда будет осаждать нашу последнюю крепость жалостью и ужасом, на радость врагам. Тащить с вершины в болото, где вольготно дремать в тёплой грязи.
– Что ты говоришь! – Она зарыдала.
Игорь берёт её за локоть, выталкивает на улицу. Я смотрю на монитор, наблюдаю, как она возвращается, спотыкаясь, к воротам, исчезает из виду.
На одном из мониторов возникают несколько фигур в камуфляже.
– Стас, там омоновцы у ангаров, – говорит Игорь, поднимаясь на второй этаж.
Кто-то должен позвонить на очередной мобильник, прикреплённый к взрывчатке.
– Сейчас подойдут поближе, – говорит Стас.
На мониторе вспышка, огненный клубок, камуфляжные фигурки распластались на земле.
– Там горючее, – говорит мрачный Анархист.
– Не переживай из-за матери. Ты всё правильно сделал. Если будет вспоминать сына последней сволочью, то ей будет легче забыть тебя. Мне так кажется, – замечаю я.
– Ты прав, легче стало. Камень с души. Словно с цепи сорвался. Помню, мать кричала мне – семилетнему, после драки: "И не нарывайся, ты обречён быть жертвой".
– Плюнь! Ты герой. О нас триллеры будут снимать.
– С вами будет говорить депутат Госдумы… – орёт мегафон за воротами.
Фамилию депутата мы не расслышали – то ли Ноткин, то ли Поткин, то ли Водкин.
Он заходит в ворота, подняв руки, пожилой, бледный, с залысинами на желтоватой голове, уже увереннее спешит к двери.
– Обыщи его, Игорь.
– У меня нет оружия…
– Кто тебя знает… – Игорь небрежно обыскивает.
– Каковы ваши требования?
– Кажется, на наших сайтах всё ясно сказано. То, что их сразу заблокировали, не имеет значения, обращение уже скопировали на тысячи форумов.
– Вам предлагают сдаться добровольно, это будет учтено при вынесении приговора.
– Правда? – делает круглые наивные глаза Мёртвый Анархист.
– Разумеется, – подтверждает чиновник. – Хотя то, что вы убили граждан иностранного государства, – тяжелое преступление.
– Значит, если добровольно, годам к пятидесяти выйдем?
