Спасибо, что Ваша книга стала трибуной для патриотов России. Ответы Ваших собеседников очень важны для понимания всего происходящего с нами и нашей Родиной. На многое просто открываются глаза, например, в вопросе о "русском фашизме".
Ещё раз — великое Вам спасибо!
Карпова Галина Николаевна. Ивановская область, п.Коляново
Николай Семенов АВЕЛЕВЫ ДЕРЕВНИ
ЗАВИДОВКИ
В сером поле пуп земли,
ни возьми тепла, ни брось;
однорянки помогли
и — малым-мало спалось.
(Тяжкий пепельный павлин
сеял черным молоком...)
А на сердце карантин,
тихо, во веки веком.
Чистой ночью до утра
за костром мы пели вновь,
убивая мутный страх,
пели древнюю любовь.
Пять вечерок, люли-лю,
триста девок и парней,
я почти до слез люблю
это множество людей.
Наша родина проста,
расставанье — грустный бред.
Невозможна пустота,
если смерти большей нет.
На Дунае все венки,
все ребята на войне.
Не допит сувель тоски,
а надежда вся пьяней.
***
Пока земля пуста, не со мной;
ветер окрашен в вечерний гной,
умная нерусь повадно поет,
волки тяжелые пробуют лед...
Для оскорбдений не создано лир,
лучшие скорби душой обросли;
долго читает немая река
серо-молочные облака.
Лето псаломское:"мы летим",
нравится Иерус — русалим;
многоэтажное рядом пике:
падение города на песке.
И, начиная по/малу знать,
я начинаю небесную пядь —
местом, которое съем на Суде
в час Обращения к вечной воде.
***
Черничным вареньем давился я,
читал и читал о Сербии;
бежал, а укрыться негде мне,
ни в белой кровати до вечера.
Дождливой дорогой на Крижевцы
умышленный ветер взъярился и
кидая органами с вербии,
словес человечьих не требует;
дивизии сытой гоня коней
к торгующим в Ясеновацком дне,
несет немоту изувеченных,
шумит и шумит "память вечную".
Живые тихонько родилися,
они во селеньях серебряных
готовят на сладостном огне
святые хлебцы колечками.
ДЕКАБРЬ 1812 г.
Картечный желтый ветер назойливо гудит,
болотистая почва померзла, но легка;
у генерала Дамаса царапина в груди,
у генерала Хейтера оторвана рука.
За хутором Веселовым уже назревший свет
не теплый, но обещанный, как сытая зима.
У лейтенанта Элия граната в голове,
у капитана Цехеса ни капельки ума.
За неприютной Вильною зевает крепкий снег,
Усеянный ушедшими в окоченевший ров;
и мозг у многих воинов — мороженое хек,
и лопнувшая плоть у них — кисель на дне костров.
Не та нужда сражения на тонком берегу;
волною фиолетовой вся Березина ждет;
и плещет человечина дородную пургу,
под лошадьми ступившую на горло или в рот.
А егеря противника дошли до до лагерей,
там всадники дичайшие звенят по всем лесам;
"Адью..." шепнул, раздавлен фурой, адъютант Барбей,
да Шерценеккер пепельный упал в обозный хлам.
Холмы врага плюют огнем, и ямы изо льда
наполнены до сорока полками смертных прав;
повозки маркитантов и трофеев поезда
расстрепяны в чужой земле, как выброшенный шкаф.
Уже в дорожном экипаже далее Ошмян
спешит к мятежному дворцу Правитель деловой.
Полковник Вольдек чуть сидит куском из лучших ран,
в подклет сержанта Шейрмана зовет его конвой.
По Старому Борисову льнет пасмурная сень.
Отметил гибель славную полк баденских гусар,
уланов польских, гессенских... пока хороший день
направил в отступление последний арьергард.
АВЕЛЕВЫ ДЕРЕВНИ
Деревни — не только пепел
распахнутых дымом кровлей,
и зыбок с копченой цепью,
и ямок с кипящей солью,
дичанья паленой скотины,
хрипенья ворот кострами;
погибших выносят на спины
в томящемся влагою храме.
Молчат сокрушенные семьи,
пьют сажу усталые лица;
разлукою пишется время,
а степь до зари колосится.
Стрижи гоношат над репой,
знать, выступит ночь дождями.
В деревне остался пепел
и печи большими костями.
Имею ли я терпенье
дождать до постройки новой,
когда лихоимные тени,
полухи исподнего зова,
приходят и жрут пепелища,
пророчат содомское море.
Ты, родина, сделалась пищей,
ты скатерть съедобного горя!
не бегают чадца по лесу,
не едут далекие гости...
Тоска откровенного беса
свою разливанную осень
хранит низкими площадями,
за каждого служит смертно.
Скорее бы ночь с дождями
взяла у ваалов жертву.
Деревни — не только пепел,
не ужин поганый кащеев.
Дымится священный трепет
всё выше и всё горячее.
***
...Затворились тропинки ведавших?
Утомились калик голоса?
Уронили забытые бердышки
недотканые пояса.
Днесь свербит скоморошее ратовье,
угобзает с репья "виноград";
Каторжане Хлопуша с Путятою
мужей благонадежных казнят.
Посестриц ни единая девица
на супрядки уже не зовет;
огороднику в Бога не верится
над овином летит самолет.
Не сдержали исконного правила, —
не успели желать и уметь.
Выходные рубахи оставили,
утираясь о новую плеть...
До поры отступлений не ведали,
потешались ударить локтем,
задунайские "льды" победные
окрест пенились скобарем.
Огласили свое не шепотом,
помолили ся не спеша
прохиндеев унылых хоботы
изнывали Царю мешать.
Корабли, облачась убрусами,
в осьмознаменных парусах,
мокрым ветром о снасти русые
исповедались, и роса
многоликая, многолюбая
не сходила с воздушных трав,
и скимены озябли за шубами,
и драконы не выдали глав.
