Некто Джоан Берри, претендовавшая на исключительное внимание Чарли, стала вести себя настолько вызывающе и навязчиво, что Чаплину пришлось в буквальном смысле находиться в бегах. Вскоре она предъявила в суде иск, заявив, что Чаплин — отец ее будущего ребенка. Один из друзей, член верховного суда, предупреди л Чарли, что против него затевается гнусное дело, и даже некоторые политические деятели дали ясно понять, что недавняя активность Чаплина в делах некинематографических может дорого ему обойтись. И действительно пришлось пройти через новый процесс и кампанию псевдоразоблачений. Суд оправдал его, установив с помощью анализа крови, что Джоан Берри лгала.
Бурные перипетии личной жизни, голливудские скандалы отходили на второй план. Он встретил Уну О'Нил дочь известного драматурга. И это положило конец эпизодическим связям и многочисленным слухам Ей исполни лось 18, они поженились, хотя пришлось, спасаясь от репортеров, устроить совсем непышную церемонию в тихом и живописном поселке неподалеку от Санта-Барбары. Обоим казалось, что счастье их будет вечным, а «мелочи жизни» решили не принимать в расчет. Это решение помогало потом всегда, вплоть до последних дней Чаплина.
А тогда, в то время, в Америке надо было пройти через все испытания и выстоять. «Пока продолжался процесс (по иску Берри. — Ю. К.), друзья не покидали, все старались чем-то помочь… Салка Виртел, польская актриса, устраивала в своем доме в Санта-Монике интересные вечера. К ней с удовольствием приходили многие деятели литературы Томас Манн, Бертольд Брехт… Лион Фейхтвангер, Стивен Спендер… кого только не было… Как-то я спросил Лиона Фейхтвангера, что он думает о политической ситуации в Штатах. «Наверное, не случаен тот факт, сказал он, немного рисуясь, — что, как только я закончил строительство своего дома в Берлине, к власти пришел Гитлер, и мне пришлось покинуть страну. Когда я закончил меблировать квартиру и Париже, и город пошли нацисты, и опять мне пришлось упираться подобру-поздорову. А сейчас и Америке я только что приобрел дом в Санта-Монике» Он пожал плечами и улыбнулся со значением «В Соединенных Штатах нарастала новая политическая волна — маккартизм. Но и Калифорнии все так же ярко светило солнце и по газонам разгуливали павлины. Уна поражала спокойствием и невозмутимостью. Рождались дети. Справляли их дни рождения. Ходили в гости и принимали у себя. Появлялись новые знакомые. «Как-то позвонил наш приятель Фрэнк Тейлор, чтобы сообщить, что к нам хотел бы наведаться Дилан Томас, валлийский поэт. Мы сказали, что будем рады. «Ну тогда, — заметил Фрэнк, выдержав паузу, — я приведу его, если не напьется». Поздно вечером… ввалился Дилан Томас. Сказать, что он был трезв, значит не знать — каков же он выпивши. Через день-два он явился к обеду и произвел хорошее впечатление. Прочел нам одно из своих стихотворений — голос у него был глубокий, низкий и звучный. Я не помню образный ряд стихотворения, но из всего этого волшебного мира вдруг как солнечный зайчик выпрыгнуло слово «целлофан «.
…А этой прозрачной, стерильной пленкой уже окутывали всю страну. И многие задыхались под колпаком. За пределами четырех стен уютного дома разворачивались драматические события: жертвами преследований становились тысячи людей. Чаплину но забыли выступлений в пользу русских союзников, теперь в комиссии по расследованию антиамериканской деятельности это было самым страшным обвинением. Параллельно шли письма с угрозами, и члены «Американского легиона» с удовольствием пикетировали кинотеатры, на афишах которых появлялось его имя. С нападками на Чаплина выступили и некоторые коллеги, среди них — Адольф Менжу, актер, ставший известным после чаплинской «Парижанки», вышедшей в 1923 году (как давно это было!). Сэм Голдвин один из немногих кинопромышленников, кто высказался в его защиту. Но лавиной сыпались новые обвинения, великий актер стал подозрительной личностью (хоронил коммуниста Драйзера) с сомнительными знакомствами среди неблагонадежных и вскоре газеты запестрели крупно набранными заголовками: «Чаплин сочувствует коммунистам». «Вышлите Чарли в Россию».
Решение уехать в Европу зрело неудержимо. Уна, поддерживая намерения мужа, старалась, однако, не акцентировать внимание на политической травле. Она говорила, что переезд помог бы оградить детей от вредного влияния Голливуда. В ожидании разрешения на выезд проходили педели, встречи с чиновниками принимали форму допросов, приходилось все время быть начеку. Потом к иммиграционным властям подключалась Служба налогообложении. Требовали, чтобы перед отъездом Чаплин оставил двухмиллионный залог. Даже когда все это было позади и они ступили на борт морского лайнера «Королева Елизавета», отплывавшего в Лондон, адвокат советовал не появляться на палубе до выхода в открытое море.
В пути — посреди океана — догнала телеграмма: США для него закрыты, теперь он может вернуться только пройдя все утомительные формальности впервые въезжающего на постоянное жительство. Ответить хотелось резко, но в Штатах оставались банковские счета, недвижимость. Только йотом Уна поедет в Калифорнию и почти чудом сможет вызволить ценности и сбережения. И будет еще огромная работа ФБР по сбору компрометирующего материала на Чаплина; бывшую прислугу с пристрастием допросят на предмет диких оргий, которые, «естественно», он должен был устраивать. В США в том же 1952 году власти принимают решение собрать документы, на основании которых Чаплина можно было бы отдать под гуд. Вспомнили в этой связи и бракоразводный процесс с Литой Грей, хотя прошло 25 лет. Бывшая жена Чарли повесткой была приглашена для дачи показаний.
«За большим длинным столом сидели три следователя. Здесь же была стенографистка… Меня привели к присяге и задали обычные формальные вопросы, сколько лет, где живу и так далее. Потом вдруг, без всякого перехода, грубо спросили: «Находились ли вы в интимных отношениях с г-ном Чаплином до того, как вышли за него замуж?» — «Да», — ответила я, удивленная тем, что они, отбросив церемонии, интересуются такими вещами… Это были профессионалы своего дела, и все оставшееся время, сменяя друг друга, они задавали вопросы, из которых было ясно, что цель их — покончить с Чарли… Было видно, что они хорошо подготовились накануне, все обвинения из моего бракоразводного заявления они знали наизусть, помимо этого — собрали все, что можно из самых разных источников. Они знали даже, что мне едва исполнилось 15, когда я вступила в связь с Чарли. Они знали, что с Чарли мы поженились, когда я ждала ребенка и отказалась делать аборт. Они прервали свои постельные вопросы лишь ненадолго, сменив тему на политическую: «До того, как вы вышли замуж за г-на Чаплина в 1924 году, говорили ли вы с ним о политике?» — «Нет, вряд ли я могла в этом разбираться. Я и сейчас ничего не понимаю». — «Говорил ли он вам или при вас о своих симпатиях к коммунистам?» — «Нет». — «Знали ли вы о том, что г-н Чаплин оказывал финансовую поддержку коммунистическим организациям?» — «Нет, об этом я ничего не знала», — «Не могли бы сказать, встречался ли он с кем-то из членов коммунистической партии?» — «Нет, откуда мне было знать, кто они такие. Насколько помню, о коммунизме вообще и разговора никогда не было». После этого следователи вернулись к постельным вопросам и уже только их и задавали…»
Так пишет об усилиях ФБР Лита Грей. Чаплин узнает об этом потом. От своего адвоката, из писем друзей, из газетной трескотни. Но для него самого потуги агентов соответствующих служб, вопли маккартистов в те дни остались как бы в другом мире, за океаном, куда решил не возвращаться. Началась другая жизнь. Старый Свет встречал триумфально, после Лондона — Париж, Рим. Осесть все же решили в Швейцарии. В небольшом местечке (1350 жителей) купили дом, Уна ждала пятого ребенка, огни больших городов остались в стороне. Через некоторое время Чаплин посетил американское консульство и возвратил бумаги, дававшие право на въезд в Штаты. Потом от гражданства отказалась Уна. Уютную крепость нейтральной альпийской республики теперь покидали не часто. По затворниками не стали.
«В один из наших приездов в Лондон пришло уведомление, что на приеме, который устраивало советское посольство в отеле «Клэридж», с нами хотели бы встретиться Хрущев и Булганин. Когда мы прибыли, народу было уже столько, что трудно было войти. С помощью сот рудника посольства стали пробираться сквозь экзальтированную толпу. Вдруг увидели, что с противоположной стороны также пытаются пробиться Хрущев и Булганин, но потом им, видно, надоело, и они оставили затею переплыть это людское море. Хрущев, хотя и раздраженный суетой, пытался шутить. Затем стал подвигаться к выходу, и наш сопровождающий вынужден был окликнуть его. Хрущев отмахнулся, с него было достаточно. И тут сопровождающий закричал: «Чарли Чаплин!» Булганин и Хрущев остановились и повернули назад, приветливо улыбаясь. Я был польщен. Нас представили — прямо в этой толкучке. Через переводчика Хрущев сказал что-то о том, как русские любят мои фильмы, потом нам предложили водки. Мне показалось, что туда высыпали целую перечницу, но Уне поправилось. Нам удалось стать в кружок и так нас даже сфотографировали. Из-за шума я не мог произнести ни слова. «Давайте выйдем отсюда», сказал Хрущев. Толпа поняла наши намерения, и последовало настоящее сражение. С помощью четырех человек мы прорвались в небольшую залу. Как только оказались там, Хрущев и все мы облегченно «фью-у» вздохнули. Я наконец мог собраться с мыслями и начать разговор. Хрущев только что произнес великолепную речь о том, что прибыл в Лондон с добрыми намерениями. Это было как луч света, и я сказал ему об этом, сказал, что у миллионов людей во всем мире появляется надежда.
