Александр А. ВИСЛОВ, ОМСК–МОСКВА
Прокомментировать>>>
Общая оценка: Оценить: 0,0 Проголосовало: 0 чел. 12345
Комментарии:
Искусство
Милый сердцу пустяк
ЗДЕСЬ ТАНЦУЮТ
«Укрощение строптивой» в Театре Станиславского и Немировича-Данченко – балет-не-танец, но балет – гений памяти
Но сердцу чудится
лишь красота утрат,
Лишь упоение в заворожённой силе;
И тех, которые уж лотоса вкусили,
Волнует вкрадчивый осенний аромат.
Иннокентий Анненский. «Сентябрь»
Линия культуры может быть прямой. Может – кривой, ломаной, но никогда – пунктирной. Свойства нашей души таковы, что мы стараемся сшить разрывы бытия, восстановить его целостность. Инструментом выступает память. Мы либо механически повторяем упражнение, спасая его от исчезновения, либо возрождаем бывший некогда творческий акт в ещё большем творческом напряжении.
Полузабытое всегда важнее действительного, в утрате есть истинная красота и величие. Ибо только потеря взывает к высшему акту Мнемосины – к пробуждению божественной, творческой памяти. Так писал Платон, и у нас нет оснований ему не доверять. Забвение, если оно не окончательно, исполнено животворящих сил; оно, из самого себя, из своей пустотности взыскуя аполлоновой полноты, прозрачного и строгого единства мира, стремится к собственному отрицанию, не давая тем самым исчезнуть культуре.
Упоённые заворожённой силой ушедшего, мы воскрешаем прошлое в искусстве. Ведь «воспоминание – мать мусической жизни», а «Мнемосина – мать муз и всяческих музыкальных занятий» (Ф.Г. Юнгер, «Греческие мифы»).
В реставрации балета Дмитрия Брянцева «Укрощение строптивой» Театром Станиславского и Немировича-Данченко есть две стороны. Одна – техническая, разглядывая её, мы должны рассуждать о качествах спектакля. Другая – метафизическая, и здесь особенности произведения должны лишь учитываться.
Вторая, как мы отметили, связана с памятью, поэтому и событие восстановления должно подкрепляться календарём. Для священнодействия потребно священное время, а что может быть лучше дня рождения автора? Именно рождения. И именно покойного. Здесь – перелом, а дальше – будни и репертуар.
Кто точно помнит, как ставил «Укрощение» Брянцев? Но 18 февраля нам показали, каким мы сейчас видим место его балета в культуре. И в этом больше правды, больше творчества, чем в лишённой священных свойств непрерывности действия, слишком часто вырождающегося в титаническое.
Произведение искусства должно бессчётно умирать. И бессчётно возрождаться. В этом жизнь.
Каков же спектакль?
Обратимся к музыке. Композитору Михаилу Броннеру балет не удался. Театральные шумы, которые он предложил в своё время Брянцеву в качестве сопровождения действия, не заслуживают покровительства Муз. Звуковое оформление спектакля слишком изобразительно, тогда как музыка предполагает наличие лишь ей свойственных выразительных средств.
Представьте, не только трагедия рождается из духа музыки (Ф. Ницше), но и комедия – тоже. Мусагетов пеан – всегда пение и танец. Трагический разрыв дифирамба преодолевается в Аполлоне Пэане… и именно об этом, только не смейтесь, комедия «Укрощение строптивой». Она – об уклонении от долга и насильственном (укрощение, умеренное «пряником», аполлонично!) примирении с ним.
Насильственном, но и радостном.
Звуки данного балета не способствуют возникновению радости. Партитура Броннера настолько плоха, что диву даёшься, как у танцовщиков получается донести до зрителей сокровенное в смешных ситуациях. Броннер – это гэг, это торт, брошенный в лицо персонажа под хохот невзыскательной публики. В его произведении нет разрешения коллизии на возвышенном уровне, впрочем, нет и самой коллизии. Есть одни лишь почти натуралистические шумы.
Или же «шумы, идентичные натуральным». С той же степенью совпадения, которую демонстрируют пищевые ароматизаторы.
Сочинение Броннера – стихия неукрощённой натуры бога Пана, она содержит принцип дикого плодородия, и – да, этот принцип – основной в природе, однако в искусстве он должен быть преображён.
Преображают его танцовщики. Даже в условиях, когда танца почти нет.
Да и откуда ему взяться, когда он отсутствует в музыке? Броннер даёт фабулу, но в ней напрочь отсутствует сюжет. Танцу, истинному танцу, не на что опереться, поэтому движения исполнителей, потенциально содержащие танцевальность, остаются мимическими.
Танец, когда он появляется в балете Брянцева, тоже изобразителен, выразителен бытовой жест. Зато – высший балл! – этот жест всегда дансантен, дансантна и последовательность жестов.
Артисты, мило кривляясь на сцене, получают истинное удовольствие. Оно заражает радостью зрительный зал. Смилевски и Наталья Крапивина достаточно маститы для того, чтобы подурачиться, не подвергая сомнению свой статус. Когда настанет очередь дурачиться Наталье Ледовской, она справится не хуже. Звёздное положение ей только поможет.
В зазор между способностями исполнителей и задачами, ими решаемыми, как раз и изливается полнота данного произведения искусства, которое – невзирая ни на что! – состоялось.
Состоялось в 1996 году, но ещё больше – сейчас. Оказалось необходимым вкушать четыре года лотос отсутствия в репертуаре «Укрощения», чтобы вырвать балет из потоков Леты волевым творческим усилием.
Неукротимый дух балета, неукротимый дух танца проявился не столько в самом танце, сколько в попытке театра укротить работу Брянцева «здесь и сейчас».
Милые пустяки милы не только нам, но и Мнемосине. Нестойкую память она заменяет воображением, когда требует превратить пунктир в непрерывную линию.
И в этом – неукротимый дух искусства.
Евгений МАЛИКОВ
Прокомментировать>>>
Общая оценка: Оценить: 0,0 Проголосовало: 0 чел. 12345
Комментарии:
Искусство
Ушёл свободным
ЭПИТАФИЯ
Когда обрывается жизнь таких людей, как Владимир Мотыль, остаёшься с ощущением огромной, вселенской несправедливости, хотя прекрасно отдаёшь себе отчёт в том, что наше земное существование отнюдь не бесконечно и предел его неизбежен. Но верить в эту неизбежность отказываешься не только сердцем, но и разумом.
Больше всего на свете Владимир Яковлевич ценил свободу и готов был платить за неё самую высокую цену. Она была для него единственным мерилом любой деятельности, и в первую очередь творчества. Может, потому и снял он так катастрофически немного – всего девять картин. И каждую пробивал через такие препоны, что можно только удивляться, как это у него получалось. Он ведь добивался этого, не поступаясь своим достоинством художника. Он в принципе был абсолютно бескомпромиссным человеком, не каждый мог понять и принять его нелёгкий характер. Но тот, кому это удавалось, получал в работе с ним и уникальный актёрский опыт, и простую человеческую радость. Мотыль мог быть требовательным до жёсткости, но эта жёсткость никогда не была произволом: каждое своё требование он мог обосновать и убедить человека в том, что в данном случае поступить нужно именно так, а не иначе.
Пока человек живёт и здравствует, ты, даже понимая всю глубину его таланта (хотя, положа руку на сердце, кто возьмёт на себя смелость утверждать, что чей-то талант открыт ему до самого донышка), остаёшься достаточно скупым на похвалы. Может, даже чересчур скупым. И только когда он уходит, ты вроде как получаешь право воздать ему должное. Я уверен, что его ещё назовут и выдающимся, и даже гениальным режиссёром.
Анатолий КУЗНЕЦОВ, народный артист России
Прокомментировать>>>
Общая оценка: Оценить: 5,0 Проголосовало: 1 чел. 12345
Комментарии:
Искусство
Опасные уроки мастерства
