Тыловые цены войны
А на сколько же во время войны выросли цены? Вознесенский писал, что «индекс розничных государственных цен на нормированные продовольственные и промышленные товары в период военной экономики в СССР остался почти без изменения и составил в 1943 году 100,5 % по отношению к довоенному уровню. Розничные государственные цены на нормированные продовольственные и промышленные товары не подвергались повышению. Исключение составляли алкогольные напитки и табачные изделия, цены на которые были увеличены. Повышение цен на алкогольные напитки явилось своеобразным косвенным обложением доходов части населения, прибегающей к чрезмерному потреблению этих товаров».[138]
Это означает, что нормированные продукты, то есть те, что отпускались по карточкам, стоили столько же, или почти столько же, сколько и до войны. За исключением подорожавших, даже по «карточным» ценам, алкоголя и табачных изделий. Необходимо отметить, что властям удалось обеспечить более или менее своевременное отоваривание карточек в обозначенных количествах.
Все тот же Вознесенский пишет: «В СССР в период Отечественной войны численность населения в период наибольшей оккупации немцами территории СССР, в 1942 году, не падала ниже 130 млн человек»[139]. Речь идет, разумеется, о численности населения на неоккупированных территориях. При этом «численность населения, находящегося на государственном снабжении хлебом и другими видами продовольствия, выросла за период военной экономики до 76,8 млн человек».[140]
То есть, колхозники карточек на продовольствие не получали. У получающих карточки были проблемы с «отовариванием» тех или иных продуктов, замены одних видов продуктов другими. Отовариваться надо было уметь. Евгения Гинзбург в мемуарах вспоминала, как после выхода из лагеря знакомая продавщица объясняла ей азы искусства отовариваться: «Оказалось, что продукты выдают по карточкам. Тетя Маруся чуть не лопнула со смеха, когда выяснилось, что я не понимаю значения популярного среди вольного населения глагола «отоварить».
— Горе ты мое! — говорила она сквозь приступы хриплого хохота. — Ну, слушай сюда! Вот, к примеру у тебя здесь талон сорок три-бе. Что он сам из себя, к примеру, стоит? Грош ему цена в базарный день! И вдруг я вешаю на двери магазина объявление: «Талон сорок три-бе отоваривается полкилом сечки ячневой или там макаронных изделий». Вот тут-то этот самый сорок три-бе становится ценный. Его тут и сменить и продать можно, а то самой все полкила получить и сжевать. Поняла?»[141]
Подтверждают это и воспоминания Зинаиды Алексеевны Пронякиной, работавшей во время войны в Москве на авиационном заводе: «По карточке было положено 500 грамм сахара на месяц. Но давали 250 грамм сахара, а вместо других 250 грамм давали печенье галеты — это на месяц. Получим в гастрономе эти галеты, идем с ней домой, и мы их не доносили. Пока шли до дома, мы их все съедали. Невозможно передать, как нам хотелось есть! Ужасный был голод. Есть хотелось всегда.
Хлеба нам давали 500 грамм, кажется. Он был очень тяжелый, вроде как не из муки. Его прямо горячим отрезали. Возьмешь кусочек и до дома не доносишь — пока идешь, весь съешь до крошки. Я думала: а какая разница, когда я его съем? Помню, была у нас такая Инна. Так вот она вообще одна жила, есть ей было нечего — по карточкам очень мало давали, она стала опухать и попала в больницу.
Тем, кто работал на заводах, давали бронь — не брали на фронт. У моей подружки был дядя. И вот этот дядя поехал в деревню и привез рожь. Как-то раз она мне говорит: «Пойдем ко мне, пластинки послушаем». А жила она рядом с заводом. Приходим, и она варит эту рожь. Вы представляете, что такое рожь? Она застревала в горле. А мы ее ели. Варили в обед на плитке и ели.
У нас была своя столовая, кафетерий наверху, и мы решили сдать карточки на рацион: три раза в день ходить питаться — завтракать, обедать и ужинать. Не помню, что давали на обед, но на ужин в металлической миске… пиво. Как сейчас помню, такая миска… Вот и весь ужин! Мы с Надей, моей подружкой, выпили это пиво и окосели. И идем с ней…»[142]
Но чего-либо похожего на знакомые россиянам многомесячные невыплаты зарплат не наблюдалось. Во всяком случае, сведений о том, чтобы где-либо карточки вообще не отоваривались неделями или месяцами, автору этой книги обнаружить не удалось.
На одних только нормированных продуктах прожить было достаточно сложно. У кого была возможность, старались докупать продукты на рынке. Как же там складывались цены? Вознесенский честно признавал: «Другие законы действовали на свободном колхозном рынке. Здесь закон стоимости действовал в своей рыночной форме закона спроса и предложения. В результате в городах индекс цен на колхозных рынках в 1943 году по сравнению с уровнем довоенного 1940 года увеличился на продукты растениеводства в 12,6 раза и на продукты животноводства — в 13,2 раза. Рост розничного товарооборота на колхозном рынке в 1942 и 1943 военных годах по сравнению с довоенным 1940 годом связан с увеличением розничных цен под влиянием превышения рыночного спроса над предложением».[143]
Это означает, что при практически замороженных на довоенном уровне зарплатах рыночные цены на «продукты животноводства», то есть на мясо, выросли в 13,2 раза и 12,6 раз на прочие продукты. Разумеется, данные о росте цен достаточно условны и зависят от периода войны или от местности.
Ну, а что реально могли купить «премированные» военные за эти деньги в тылу? Непосредственно на фронте они не всегда могли ими воспользоваться.
Здесь надо помнить о том, что в годы войны в СССР помимо достаточно условных, почти довоенных цен, по которым в тылу выкупались продукты по карточкам, существовали и свободные, рыночные цены. Разумеется. они не везде были одинаковы. Скажем, о ценах в Москве 1942 года мы можем судить по повести В. Кондратьева «Отпуск по ранению».[144]
Приехавший с фронта в Москву лейтенант беседует с матерью:
«— С едой, значит; у вас не так плохо, — вырвалось у него.
— Нет, Володя, очень плохо… Кончилась крупа, и вот пришлось прикупить на рынке картошки, а она стоит девяносто рублей килограмм. Мне пришлось продать серебряную ложку Ну а шпроты еще с довоенных времен храню.
— Мама, — полез Володька в карман гимнастерки, — вот деньги. Много, три моих лейтенантских зарплаты.
— Сколько же это?
— Много. Около двух тысяч.
— Спасибо, Володя. Я положу их здесь, на столик… Но, увы, это совсем не так много, как ты думаешь.
— Две тысячи немного? — удивился он»143.
Узнал лейтенант и о ценах на водку:
За чем очередь? — поинтересовался он.
— Водку без талонов дают.
— А сколько она стоит без талонов?
— Вы что, с неба свалились? — обернулась женщина. — Ах, простите, вы, наверное, недавно в Москве, тридцать рублей бутылка.
— Дешевка! — поразился Володька. — Я в деревнях за самогон пятьсот платил.
— Так на рынке у нас столько же берут. Мы стоим-то, думаете, чтоб выпить? Нет. Ну, мужики, те, конечно, в себя вольют, а мы, женщины, только посмотрим — и на рынок…»[145]
Продажа водки, купленной по официальной цене за тридцать рублей, на рынке для многих москвичей и москвичек была существенным пополнением бюджета.
Вот как инвалид, с которым герой повести познакомился в очереди за водкой, которую продавали по две бутылки «в одни руки», объяснил используемый им способ выживания:
«Как живу? — усмехнулся инвалид. — Моя жизнь теперича, можно сказать, пречудная… Пенсии мне положили по третьей группе триста двадцать рубликов, выдали карточку рабочую и к спецмагазину прикрепили — к инвалидному Там и продукты получше, и сразу за месяц можно все отоварить… Ну, пенсия эта, сам понимаешь — только паек выкупить. А пайка этого, сам увидишь, на месяц, тяни не тяни, никак не растянешь. Его в три дня у лопать можно, за исключением хлеба, конечно… Вот так… Значит, если хочешь жить, — соображай. Вот и соображаешь. Бутылку одну я, конечно, употребляю, а вторую — на базар, как те бабоньки, что в очереди стояли. За пятьсот, может, и не продам, долго стоять надо, а за четыреста верняком… Вот на них-то тебе и килограмм картошечки, вот тебе немного маслица или сальца… Вот так, браток. Понял?»[146] От того же инвалида лейтенант узнает, что «с пивом в Москве порядок, и по довоенной цене — два двадцать кружечка, почитай даром».
В 1945 году вернувшийся с фронта герой повести «Встречи на Сретенке» застает уже несколько иные цены на рынке и в появившихся коммерческих магазинах:
