— Красиво сказано в твоей книге, похоже на стихи. Представляешь, я тоже вспомнил вдруг стих, неведомо чей. Выслушай:
Был всеми различим физически
Негромкий голос чей-то рядом.
То прежний голос мой провидческий
Звучал, нетронутый распадом.
Прощай, лазурь Преображенская
И золото второго Спаса,
Смягчи последней лаской женскою
Мне горечь рокового часа.
Дальше, извини, забыл... Господи, как в головушке моей забу-бённой всё проясняется, я даже вспомнил тему своей докторс-кой диссертации. Затаи дыхание. "Критические параметры срыва ламинарного газового потока в турбулентный в условиях попе-речно-продольных колебаний"... Ни фига себе, названьице, согласись. Я б тебе пояснил, о чём речь, да ты не поймёшь.
— Я тоже ничего не понимаю, — сказала такса.
— Хочешь, братец, преподнесу тебе и Авве сюрприз, — улыбнулся впервые Куприянов. — Только побудьте минут двадцать без меня, а лучше всего, прогуляйтесь по берегу, до обиталища уточек.
Я взял таксу на руки, встал с ящика и пошёл к срезу воды, щурясь на заходящее солнце. А когда вернулся, то возрадовался: Куприянов сбрил бороду, причесался, облачился в армейские пятнистые брюки, косоворотку с красною подпояской и потрепанный смокинг. Из прежнего обличия остались лишь кирзовые сапоги.
— Ну, каков в новом наряде? Будто помолодел лет на двадцать, — ликовал он. — Давайте и вас приоденем, милостивый государь. Право же, пора сбросить с плеч больничную хламиду.
— Благодарю за великодушие, — сказал я. — Но пришла пора расставания. Не возражайте, мы еще встретимся, правда, нескоро. А теперь запомните, бывший бомж Вячеслав Иванович Куприянов, запомните на веки вечные. Высказанное вами желание в праздник Преображения — стать самим собою — исполняется. Это вознаграждение вам. За ваши страдания. За любовь к таксе Авве. За озерцо спасённое. За жалость к утицам. Знайте же: ещё до захода солнца вы станете самим собою: сорокалетним доктором физико-математических наук. А через одиннадцать лет — и академиком. Академиком медицины. Поскольку станет вам внятен язык живой природы. Сможете разговаривать с птицами, животными, растениями. И исцелять людей, даже безнадежно больных.
— И с Аввою смогу беседовать?
— Прощайте, Вячеслав Иванович.
5.
Я спустился к темнеющей воде и пошествовал, не оглядываясь, по глади озера Генисарецкого, яко по суху.
И ликовала, порхая надо мною, ласточка Авва. И слышался мне позади сдавленный рыданиями голос Куприянова:
— Я вспомнил, вспомнил чудный стих до конца! Я вспомнил, послушайте!
Прощайте, годы безвременщины!
Простимся, бездне униженья,
Бросающая вызов женщина!
Я — поле твоего сраженья.
Прощай, размах крыла расправленный,
Полёта вольное упорство
И образ мира, в слове явленный,
И творчество, и чудотворство!
И автора вспомнил: Борис Пастернак! Вы слышите?
Я протянул ладонь перед собою — ласточка тут же на неё опустилась, чуть царапая коготками.
— Ласточка Авва, — сказал я, — лети к старому дубу за оградой церкви Преображения Господня. И свей себе гнездо в дупле. Ты будешь жить долго, и выводить деток. Не грусти, расставаясь со мною. Мы ещё увидимся, но не скоро.
— Благодарю, мой спаситель. Я полечу яко молния. А иногда стану прилетать к моему хозяину и беседовать с ним.
Она вспорхнула с ладони и растворилась в вечереющей земной благодати.
А я чуть замедлил поступь по глади озера Галилейского, размышляя о превратностях творчества и чудотворства.
Прежде чем ступить на высвеченную заходящим солнцем лестницу в небеса обетованные.
6.
Прежде
чем
ступить
на лестницу
в небеса
обетованные
Лариса Клецова «ВРЕМЯ ГЛЯДИТ В УПОР...»
СНЕГ В ПЯТЬ ЧАСОВ УТРА
1.
Доктор, "долго" — это... до марта?
Доктор гадал — он смотрел в карту.
Было сомнительным слово "завтра".
И некорректное слово "завтрак"
Вечно всплывало. Но вдруг, на "дне"
Он прочитал: "Почему бы нет".
Стараясь не видеть чёрные губы,
Доктор ещё раз сказал: "Почему бы...",
И про себя добавил: "Нет".
2.
Белой бескровной рекой
Омывая чужие раны.
Бежать по большим странам
В приёмный покой.
Чёрным, кровавым временем
Тихо касаясь лба,
Сворачиваться на губах
Тех, кто нем.
Там — ничего нет.
Белого неба ком.
Только в глазах песком
Свет.
3.
Перевозчик оттолкнёт берег —
Переводчик с чужого.
Белым взглядом окинет город
И поплывёт по течению.
Если во что и верить,
То в этот зелёный крыжовник,
В крики "держи вора"
И — в быстроходность времени.
4.
Двери зевают, впуская снег:
Белое небо под чёрный кров.
Улицы, раненные во сне
(Сквозными ранениями дворов),
Скрипом кричат на неверный шаг.
Вспыхивают — на случайный вздох.
По тротуарам часы спешат.
Над тротуарами не спеша —
Бог.
5.
Снег в пять часов утра.
К шести растает.
Расстанется с покоем мостовых,
Забрезжат одинокие трамваи
С их пустотой, стремящейся "на вых..."
Обутые по-зимнему машины
Затопчутся в прокуренных дворах...
И пешеходы кажутся большими,
И жизнь — короче в пять часов утра.
***
Он, временами, кричал.
Он кричал временами.
Не разверстым от ужаса ртом,
Не сухим, воспалившимся горлом,
Забывая тяжёлый язык.
Крик. Беспомощный. Голый.
Так кричат только... маме,
Возвращаясь к началу начал...
Он кричал ВРЕМЕНАМИ!!!
Он, временами, кричал.
***
Расстаёмся — надолго, на год ли.
И пустеем квартирою.
И душою пустеем загодя,
Будто смерть репетируя.
Наблюдаем с неясным вызовом
За летящими птицами.
Каждый роль свою к сроку вызубрит,
Ни к чему репетиции.
***
Страшно смеяться над каждым стихом.
Где, "словно алые розы
Вянет закат" и по небу "легко"
Катятся "летние грозы",
Где к сентябрю — "наступает тоска",
Небо — "рассветного шёлка..."
Вдруг,
Палец, которым крутил у виска,
Металлически щёлкнет?
***
Мы так привыкли, что бетон и сталь
Нам заменяют вязовое кружево.
