Я попросил своего друга поэта Ли Ина написать на картине стихи. Он написал:
Несбывшиеся желания поэта
Скрытой болью истории стали.
Немеркнущие строки и поныне
Стучатся в мир Великой стены,
Порой напоминая дыхание могучего ветра,
Порой же — шелест зелёной травы.
А.В.ГЕРЦЕН
Мне особенно дорог портрет Герцена, и дорог потому, что в него вложены не только мои мысли, на картине запечатлены и чувства известного китайского писателя Ба Цзиня. В конце 70-х годов прошлого столетия Ба Цзинь начал писать свои "Думы" и одновременно переводил большой труд А.В. Герцена "Былое и думы". В 1979 году Ба Цзинь приехал на совещание в Пекин. Я навестил его. Я заметил писателю, что написал портрет Герцена, и выразил желание показать ему, узнать его мнение. Ба Цзинь заинтересовался и попросил принести картину. Как-то вечером я пришел к нему с портретом. Ба Цзинь посмотрел внимательно, сказал одобрительные слова и предложил оставить картину на один день, чтобы сделать на ней надпись, как это часто практикуется у художников в Китае. Я был несказанно обрадован. А когда пришел за портретом и увидел надпись писателя, моему изумлению не было конца, от волнения я просто не находил слов... Ба Цзинь привык пользоваться пером и очень редко пишет кистью, но на портрете Герцена я увидел, что все свободное место справа было расписано иероглифами кистью. В этой надписи великий китайский писатель XX века давал высокую оценку своему глубоко почитаемому предшественнику — выдающемуся русскому писателю XIX века. Ба Цзинь написал: "Это — сильный человек, трудности не согнули его, он оставил после себя 30 томов сочинений. Многие его статьи и поныне пылают огнём. Они и сегодня зовут людей вперёд".
ЛЕВ ТОЛСТОЙ
Я как-то писал в одной из статей о своих впечатлениях, оставленных после посещения толстовских мест. Ясная Поляна — колыбель и могила Льва Толстого, здесь он родился, здесь и похоронен. Когда я пришел в Ясную Поляну, ощущение было необыкновенное, словно душа моя очистилась, дух облагородился. Именно подобное чувство я испытывал у себя на родине, когда поднимался на вершину Хуаншаньских гор, скрывавшуюся в дымке тумана среди причудливых скал. Лев Толстой прожил 82 года, оставив потомкам 90 томов своего полного собрания. Немало легенд о нем сложилось в народе. В Ясной Поляне и в московском доме-музее в Хамовниках я сделал много зарисовок. Вернувшись домой, написал несколько эскизов из его жизни. На одной из картин Лев Толстой в грубой мужицкой рубахе стоит в необозримой степи. Не знаю, почему я на небе нарисовал обруч тусклого солнца, а перед героем картины поставил громадный камень. То было сделано подсознательно. Быть может, когда-нибудь я пойму истинную причину этого. А сейчас я и сам не знаю, зачем добавил эти детали, но для меня они почему-то очень важны, и я с этим ничего не могу поделать.
АНТОН ЧЕХОВ
Написать портрет Чехова было моим давнишним желанием. Я люблю этого писателя, особенно те его рассказы о маленьких людях, которые заставляют тебя то смеяться, то плакать. Он пишет о русских, а почему бы это не отнести к китайцам? Его произведения заставляют читателя думать, размышлять. Именно поэтому мне хотелось сделать портрет писателя и в нем передать чувства любви и уважения китайского народа.
Как же изобразить А.Чехова, которого хорошо знает китайский читатель? Этот вопрос никак не давал мне покоя.
В 1986 году я побывал в Санкт-Петербурге, где навестил известного скульптора Михаила Аникушина. Он пригласил меня в свою студию и показал свои законченные и незаконченные работы, дав интересные разъяснения. М.Аникушин прекрасно создает образы деятелей литературы и искусства. Его памятник А.С. Пушкину, установленный на площади Искусств перед Русским музеем в Санкт-Петербурге, давно признан шедевром современной скульптуры. В тот день М.Аникушин в свои 69 лет взобрался на металлический каркас 4-5-метровой высоты, осторожно освободил от мокрого брезента вылепленную из глины фигуру, и передо мной предстал... Чехов, прямо взявший меня за сердце. Я тут же невольно выплеснул перед скульптором свои душевные переживания и творческие муки. Он, словно добрый учитель, внимательно слушал меня, одновременно думая о чем-то своем. Вдруг глаза его засветились:
— А почему бы не нарисовать Чехова в имении Мелихове? — спросил он, а затем продекламировал: "Кругом тополя, тополя, всюду слышишь соловьиные трели". С того дня созданный Михаилом Аникушиным образ Чехова и подробное описание им имения Мелихова часто вставали перед моими глазами. Я нарисовал уголок имения, изобразил Чехова, который только что прочитал интересный рассказ и находился под его впечатлением.
В октябре 1990 года супруги Аникушины по приглашению Центрального института искусств приехали в нашу страну прочитать ряд лекций. Я еще не закончил портрет Чехова, но мне очень хотелось узнать мнение маститого скульптора. Сознаюсь, я несколько волновался, сможет ли он признать моего героя?
Вечером за день до его отъезда, 14 ноября, я пришел в гостиницу "Пекин", в номер 8019.
Узнав, что я принес картину, скульптор обрадовался. Я развернул на ковре картину размером в квадратный метр. Взглянув на нее, Аникушин воскликнул:
— Чехов в Мелихове!
Его слова несказанно обрадовали меня. Сразу словно камень пал с души. Хотя портрет еще не был закончен, но уже получил признание русского человека, причем художника. Я ответил ему, что рисовал по образу Чехова, созданного именно им, приняв его же замысел, с которым он поделился тогда со мной.
— Значит, это плод нашего совместного творчества, — засмеялся он.
Я заметил ему, что, когда закончу работу, вложу этот смысл в надписи на картине. При этих словах скульптор словно расцвел. И тут его супруга, тоже скульптор, погрозила мужу пальцем:
— Миша, не стыдно тебе пожинать плоды труда Гао Мана?!
— Дайте-ка мне кисть, — ответил на шутку жены М.Аникушин, — я приложу к картине свою руку и стану прямым участником творения.
Скульптор скинул пиджак, опустился на колени на ковер и, не скрывая своего вдохновения, начал водить по картине кистью, тихо заметив, что на жакете Чехова должна быть цепочка от часов. С этими словами он нарисовал несколько колечек, затем удлинил пальцы Чехова, усилил тень на брюках. Когда же он на лбу писателя прибавил словно ожившую прядку волос, тут я уже не смог сдержать восхищения. Всего несколько столь удивительных легких мазков заставили меня ахнуть от восторга. М.Аникушин, видно, тоже был доволен своей работой.
— Слышите дуновение ветра в лесу? — тихо спросил он.
— Слышу... — ответил я и добавил: — А еще слышу соловьиные трели.
Я писал также портреты русских писателей и поэтов Серебряного века и советских времен: Анны Ахматовой, Александра Фадеева, Николая Островского. Рисовал и более поздних, с которыми посчастливилось встречаться в жизни, — Виктора Астафьева, Бориса Васильева, Егора Исаева, Евгения Евтушенко — каждый из них оставил на своем портрете надпись или стихи.
Перевод Розы Юй Бинь
Владимир Бондаренко НЕИЗВЕСТНЫЙ КИТАЙ
Посмотрите телевизионные международные новости, поройтесь в книжных магазинах, полистайте гламурные журналы. Почти нигде Китая вы не обнаружите.
Полагаю, это делается осознанно. Знать лишнее о Китае в нынешней России почти запрещено.
Я обращаюсь прежде всего к литературе. В моде у нас, к примеру, японские писатели. Не буду оценивать, чем хорош или плох тот же Мураками. Но в Китае есть свои Мураками, свои Солженицыны, свои Пелевины и Сорокины, свои Оксаны Робски. Весь спектр современной литературы во всех её проявлениях. И полное отсутствие китайской литературы в культурной жизни России. Любая книжонка Уэльбека или Лу, Бэнкса или Коэльо мгновенно переводится, но чем занимаются китайские писатели? Да есть ли они вообще?
Не знают китайской литературы и на Западе. Двойные стандарты и политизация литературных критериев в западных странах давно уже известны. В 2000 году лауреатом Нобелевской премии по литературе впервые в истории этой премии стал китайский писатель. Естественно, это был так называемый "китайский Солженицын" Гао Синьцзянь, давно уже проживающий во Франции. Читали ли члены жюри книги Гао Синьцзяна — до сих пор неизвестно. На английский язык его роман "Гора души", за который писателю и дали Нобелевскую премию, переведен совсем недавно. Впрочем, от этого его больше читать не стали. Меня поражают наши отечественные литературные либералы. Они-то уж должны были перевести, срочно издать, откомментировать все лучшие книги диссидентствующего французского китайца. Кроме его нобелевской лекции "Право литературы на существование" не переведено и не напечатано абсолютно ни-че-го. Как бы дали ему Нобеля за диссидентство и успокоились. А переводить и печатать, тем более — читать, это уже лишнее. Но и, кстати, судя по отрывкам, появившимся в российской печати, видно, что в очередь за этим романом в России становиться не будут. Как пишет известный китаист Дмитрий Воскресенский, профессор Литературного института, для себя потихонечку переводящий Гао Синьцзяна: "Он увлек меня, и сейчас я продолжаю работать над этой книгой, но без особой надежды её издать. На русский язык роман "потянет" на 800 страниц. Такая работа возможна только, если есть грант". Вот вам и рыночная свобода слова. Впрочем, чтобы читатель имел представление о характере этой сложной и на самом деле талантливой эссеистической прозы Гао Синьцзяна, представляю небольшой отрывок из романа в переводе с английского Александра Гениса:
